— Вообще-то, дверь был почти новая…

— Ничего страшного, — утешил меня большой ребенок и вошел в дом.

Я на несколько минут задержался на свежем воздухе, чтобы перевести дух и утереть холодный пот со лба. Разумеется, это было ошибкой с моей стороны, ибо никогда нельзя оставлять детей без присмотра, тем паче в доме, который им незнаком и в котором они не в состоянии найти даже выключатель. Потому что из дальней комнаты вдруг раздался страшный грохот, звон разбитого стекла и крик, от которого у меня мурашки побежали по телу.

Я со всех ног бросился внутрь, зажег свет и обнаружил большого ребенка на полу среди осколков моего любимого аквариума. Ребенок вымок до нитки, зеленые водоросли лохмотьями свисали с него, а вокруг беспомощно трепыхались бедные рыбки.

— Боже правый! — перепугался я, увидев, что лицо большого ребенка сморщилось и он готов разрыдаться. — Ты не ушибся?

От волнения я позабыл обратиться к ребенку на «вы». Но он не обиделся на меня за подобную фамильярность и, мужественно сдержав слезы, улыбнулся:

— Ничего страшного.

Начиная с этого момента мои воспоминания несколько путаются, потому что события начали развиваться с катастрофической скоростью. Помню, я выбежал на кухню, чтобы принести ведро с водой, поскольку хотел спасти рыбок. Вернувшись в комнату с полным ведром, я увидел, что большой ребенок тем временем распахнул платяной шкаф, вытащил из него все мои костюмы с рубашками и теперь вытирал дми пол. Я тотчас же сообразил, что делает он это, само собой разумеется, не со зла, а лишь желая помочь мне.

Подбирая рыбок и выпуская их в воду, я деликатно объяснил ребенку, что для уборки не стоит использовать костюмы и рубашки, поскольку они придут в негодность.

— Ничего страшного, — с воодушевлением ответил он, желая показать, что не нужно принимать так близко к сердцу столь незначительное происшествие.

Я побежал на кухню с ведром, в котором теперь плавали мои рыбки, чтобы найти там подходящую посуду, куда мог бы на время поместить своих маленьких любимиц (ведро требовалось мне для уборки). Перебирая кастрюли и миски, я услышал странный шум в гостиной. Но поскольку на сей раз за ним не последовал крик, я не придал этому значения. Ведь я же знаю, как болезненно реагируют дети, когда им по каждому поводу твердят, что они-де не должны делать того или этого.

Когда я наконец вернулся в комнату, мой юный гость натянул через нее веревку, уронив при этом на пол две картины и разбив вдребезги антикварное зеркало, и повесил сушиться мокрые костюмы и рубашки. Я был тронут его заботой. Только, к сожалению, ребенок — вероятно, для того, чтобы вещи сохли быстрее, — разжег прямо на ковре в гостиной большой костер из бумаги, которую он обнаружил на моем письменном столе.

Ребенок, естественно, действовал из самых лучших побуждений. Ему ведь и в голову не могло прийти, что толстенная стопка мелко исписанных листов была моей новой книгой, которую я только что завершил. Я подскочил к костру и стал выхватывать из пламени обгорелые страницы, чтобы спасти хоть что-нибудь.

Юный гость последовал моему примеру, однако, видимо, принял мои действия за веселую игру, потому что принялся разбрасывать горящие обрывки по всей комнате.

— Остановись! — крикнул я. — Не делай этого! Ты же весь дом спалишь!

— Ничего страшного, — заметил большой ребенок. Дальше события сменяли друг друга как в калейдоскопе.

Я только успел вызвать по телефону пожарных, а затем потащил ребенка, который радостно смеялся и явно не сознавал, в какой опасности мы находимся, вверх по лестнице, потому что путь к выходу был отрезан разбушевавшимся пламенем. Кончилось тем, что мы через окно на чердаке выбрались на крышу.

— Послушай, — задыхаясь от густого дыма, проговорил я. — Сейчас ты должен проявить благоразумие и слушать меня внимательно, чтобы все сделать правильно. Нам придется прыгать отсюда вниз.

— Ничего страшного, — пожал плечами ребенок.

И тут мы прыгнули. С ним, к счастью, ничего не случилось, поскольку он упал на меня, следовательно, приземлился относительно мягко, тогда как я сломал себе руку и ногу.

Последнее, что я запомнил, прежде чем меня унесли на носилках, это был большой ребенок. Он стоял в зареве горящего дома и приветливо махал мне рукой. Нет сомнений, что действовал он без всякого злого умысла.

Вот уже две недели, как я лежу на больничной койке, рука и нога в гипсе. Пройдет еще немало времени, прежде чем меня выпишут. Затем мне нужно будет найти себе новый дом. Новую одежду мне тоже, естественно, придется покупать, а свою книгу я должен буду написать заново, с самого начала. Большого ребенка я с тех пор ни разу не видел. Говоря откровенно, я бы не очень расстроился, если бы мы так никогда и не встретились.

В поисках овеянной легендами страны Бредландии всемирно известный ученый, шутковед и чепухолог Станислаус Ступе однажды открыл посреди океана остров, не обозначенный ни на одной карте. Он приказал капитану корабля бросить якорь у побережья и на весельной лодке в одиночку высадился на сушу.

Остров этот имел форму остроконечной шляпы лазорево-синего цвета. Прибрежная полоса была, так сказать, ее полями и составляла в ширину двадцать или тридцать метров, а сразу за ней, утончаясь, будто морская раковина, к небу вздымалась конусообразная гора, прорезанная глубокими расщелинами. Какая бы то ни было растительность на этом острове, похоже, отсутствовала.

Огибая по окружности гору и пытаясь оценить ее приблизительную высоту, Ступе наткнулся на дорожный указатель с двумя стрелками. На той, что отсылала вправо, было написано: «К Низельприму», а на той, что влево, — «К Назелькюсу».

Сначала Ступе не мог решить, в каком направлении ему следует двигаться, потому что ни то ни другое имя совершенно ни о чем ему не говорило. Однако затем он обнаружил нечто такое, что сразу определило его выбор: в действительности существовала только одна дорога, а именно вправо. С левой же стороны — стало быть, там, куда следовало бы идти к Назелькюсу, — громоздились едва ли преодолимые скалистые уступы.

В конце концов Ступе отправился к Низельприму по добротной, удобно проложенной дороге, которая гигантской спиралью закручивалась вокруг горы. Этот Низельприм, очевидно, жил на самой вершине.

Пройдя примерно половину пути, путешественник остановился, чтобы передохнуть и оглянуться назад. Он увидел корабль, стоявший на якоре в открытом море, маленькую лодку у прибрежной полосы — но куда же подевалась дорога, по которой он только что шел? Дороги больше не было, она бесследно исчезла! То есть позади него дороги не существовало — только впереди. Извиваясь, она поднималась все выше и выше. Это открытие неприятно удивило исследователя. Он начал беспокоиться, что угодил в ловушку.

Осторожно, шаг за шагом, поднимался он дальше в гору, при этом снова и снова оглядываясь через плечо и наблюдая, как сразу за ним дорога теряла свои очертания и исчезала, исчезала бесследно, словно ее никогда и не было. Ступе остановился и принялся размышлять. Следует ли ему продолжать путь или целесообразнее было бы все-таки повернуть обратно? Но повернуть означало бы спускаться вниз по исполинской синей скале. Случись ему при этом потерять равновесие, как он тут же сорвется в бездну и переломает себе все кости. А кроме того, так сказал себе Ступе, это странное обстоятельство с дорогой-невидимкой еще нельзя признать достаточным основанием для капитуляции. Открытие легендарной страны Бредландии наверняка поставит перед ним гораздо более трудные задачи. Нельзя ведь с полной уверенностью утверждать, будто ему что-то угрожает, во всяком случае до тех пор, пока с ним не случилось ничего скверного.

Итак, ученый набрался храбрости и продолжил путь. Серпантин дороги становился все уже, и, оставив за спиной последний поворот, Ступе внезапно очутился перед довольно убогой деревянной хижиной.