Сел в сторонке жалкий, съежившийся.

— Давайте голосовать, — сказал я. — Пусть вместе со мной поднимут руки те, кто за предложение изгнать из рядов Тувинской революционной партии наследственного феодала Буян-Бадыргы, злейшего врага аратских масс!

Разом поднялись руки, шапки, арканы, уздечки. Голосовал весь хошун.

— Гражданин Буян-Бадыргы, сдайте ваш партийный билет!

Нойон вытащил красную книжечку. Дрожащей рукой расписался по-монгольски в ведомости у потупившего глаза Элбек-оола.

Глава 11

Чистка продолжается

День за днем, день за днем…

Два месяца заседала комиссия, переезжая из сумона в сумон.

Два месяца — одно нескончаемое собрание.

Каждый член партии предстал перед народом. Каждый после того как были разоблачены все примазавшиеся к партии феодалы, реакционные чиновники, шаманы и ламы, держал перед своими товарищами, перед своей совестью строгий ответ.

Шла постоянная борьба за честных и преданных людей, настоящих патриотов и — вместе с тем — против врагов трудового народа.

…Вот в круг вышел арат Дандар-оол. Невысокого роста, в коротком черном халате, он не рискнул опуститься на предложенный ему стул, а сел рядом с ним, на землю, поджав под себя ноги: так привычнее. Рассказал о себе, не смущаясь многолюдьем. Скрывать ему нечего, вся биография уложилась в десять слов:

— До революции был батраком. А теперь у меня лошадь есть, корова, несколько овец и коз. Земли имею полгектара. В партии — с двадцать третьего года. Больше сказать нечего…

— Разрешите?! — выскочил какой-то молодой человек с уже округлившимся брюшком, с широкими скулами и глазами навыкате.

Уперев руки в бока, бойко затараторил:

— Собственно говоря, нет такого человека у нас, кто бы не знал Дандар-оола. Хороший арат. Я о другом. Хотя социальное положение у него и бедняцкое, но он же совершенно неграмотный! Теперь посмотрим существо дела. Партия — это передовые люди, так сказать. А какую пользу принесет партии такой отсталый человек, как Дандар-оол? Что он понимает в политике?

— Хоо! Не пойдет так, Санчай!

— Перегибаешь, сволочь!

Больше всех возмутился длинный, как жердь, Былдый-оол. Тот самый Былдый-оол, что в день нашего приезда в Чадан кормил нас ужином в «гостинице". Тихий Былдый-оол. Уж если этого парня проняло!.. Выходит, не напрасно тратили мы время и силы.

— Санчай городит чушь! — кипятился Балдый-оол. — Дандара не оставлять в партии? А кого тогда, значит, оставлять в партии? Кому будет польза, если, значит, бедняка исключить только за то, что он неграмотный? А сколько у нас грамотных? Значит, всех исключать? Да? Я, значит, предлагаю Дандар-оола оставить в партии, а самого Санчай-хаа без всяких выгнать!

Санчай… Санчай-хаа… Знакомое имя!

…Независимое Тувинское революционное государство образовалось 13-14 августа 1921 года. Это было на Первом Всетувинском съезде, который проходил в Суг-Бажи. Там же сформировали правительство, которое вскоре «перекочевало» в Хем-Белдир.

Имажап, Илам-Сюрюн и Далаа-Сюрюн расположились в самом большом доме — «Хурен-Бажине». Жалкий и смешной вид имел этот дворец, если вспомнить. В комнатах — ни столов, ни стульев. Министры и секретари восседали на полу. Всю переписку вели на монгольском языке. А писали на китайской бумаге кисточками, тушью. Добыть их было не так-то просто. Секретари шустро плели сверху вниз вязью слово за словом, прижимая доски-столы к бедру.

Как-то нас послали в монгольское Кандан-хуре за письменными принадлежностями — бумагой, кисточками, тушью. Этот самый Санчай был тогда с нами. За старшего. Уже тогда он имел чин хаа — адъютанта для особых поручений.

«Вон где встретиться пришлось, — подумал я. — Ну, этому-то в партии не быть. Пусть только очередь дойдет!»

Араты между тем громили Санчай-хаа. Уж и досталось ему!

Не утерпел и я.

— Былдый-оол правильно сказал: нельзя исключать из партии бедняка Дандара. Хорошо, конечно, быть грамотным. И работать много легче, и пользы от грамотного человека больше, спору нет. Но мы должны учитывать все обстоятельства — и социальное происхождение человека, и его преданность делу революции, партии, народу, и его личные качества. Если мы оставим в партии только грамотных, а неграмотных исключим, кто же останется? Останутся одни феодалы, чиновники и ламы, которые до революции имели возможность учиться. А трудящиеся араты окажутся вне партии, созданной ими и для них!

После голосования Дандар-оол важно, торжественно достал из-за пазухи партийный билет, показал соседям, приложил ко лбу, бережно спрятал красную книжечку, подмигнул сидевшим рядом аратам и рассмеялся.

Я от души поздравил его.

* * *

Отчитался!

— Я думаю, выполненную Токой работу признаем удовлетворительной и отчет утвердим. Как, товарищи? — Шагдыржап оглядел членов ЦК. И я, вслед за ним, повел глазами. Сандык, Даландай, Пюльчун… Все молчали.

— У меня замечание. Так, ничтожное.

— Давайте, товарищ Дондук.

Я насторожился.

— Язык у парня неплохо подвешен. Доложил как по-писаному. А на деле-то не все гладко… Я, когда проезжал Чадан, кое-что слышал, — хитровато ухмыльнулся Дондук.

Шагдыржап насторожился:

— А поточнее?

— Ну, если поточнее… Исключено из партии триста пятьдесят семь человек. Почти половина партийцев самого крупного хошуна. Перегнула комиссия. Среди исключенных есть люди, нужные революции. Сотпа-Хуурак, например, Айыыр-Санаа, Санчы-Мидип…

— Что скажешь, Тока? — Уголки губ Шагдыржапа дрогнули в улыбке.

— Я руководствовался указаниями ЦК, что чистку надо проводить, исходя из личных качеств каждого члена партии. Да, процентов получается много. Но мы не проценты считали… Те, кого назвал министр Дондук, — феодалы. Они участвовали в восстании. Их исключения требовали сами араты.

Дондук развел руками: дескать, его дело было только высказать замечание. Что слышал, о том и сказал…

Отчет утвердили.

По-русски говоря, я чувствовал себя на седьмом небе. Это была первая серьезная политическая проверка для меня, трудный экзамен перед партией.

Теперь два-три дня я был полностью свободен. Делай что хочешь! Захватил снасти и — к реке. Поставил удочку на протоке Дониас-Суг, дышу свежим воздухом. Небо ясное. Только над верховьями Баян-Кола подозрительно темнели облака, но ведь не обязательно же ветер погонит их в мою сторону!

Однако, сидя на берегу, много рыбы не наловишь. Я побрел через тальники, поглядывая из-за кустов на заводи, быстринки, перекаты. На одном повороте спрятался за тал, выглянул: хариусы и ленки грелись на солнце, лениво перебирая плавниками. Осторожно забросил крючок повыше, потихоньку подвел. Он заблестел, заиграл на солнце. Самый крупный ленок кинулся к нему, остальные рассыпались в разные стороны, будто дорогу хану уступали. То ли промахнулся «хан», то ли передумал — ушел мой ленок под воду. Тут, видно, другие рыбины решили, что не стоит упускать хорошую добычу, устремились к моему крючку. Чувствую, схватила! Потянул — выбросил на берег и бегом к ней. Прыгает на земле, изгибая черную спинку, двухвершковый хариус. И то добыча!

Стоило только начать, и пошло! Я едва успевал вытаскивать. Штук десять хариусов добыл — больших, не то что первый! — и четырех ленков. И не видел, когда успели полнеба затянуть облака, весь Кызыл закрыли. Ветер погнал тучи пыли. Припустил дождь. Холодный! Со снегом… Я побежал от реки, чувствуя, что еще немного — и буду насквозь мокрый.

Седип-оол спал. Завалился на топчан прямо в сапогах, накрылся с головой пиджаком. Я сел на табуретку, оглядел нашу комнату. Ну и вид! Будто верблюд валялся. Пол неизвестно когда мыли. В углах паутина — словно рыбачьи сети сушатся. Стены пегие от облупившейся извести… И такое меня зло взяло. До чего же мы опустились! Разве так мы жили в Москве! Сдернул с Седип-оола его «одеяло», самого стащил с койки. Заорал: