Варфоломей молча склоняет голову. Об этом они с братом толковали досыта, и не раз. И не это занимает его теперь. Ему даже не нужно представлять себе ученого фрязина в высоком резном кресле там, на извитом мшистом дереве, окутанном темнотою ночи, изрекающего свои непреложные истины.

– И все-таки ты не ответил мне, откуда зло в мире? – говорит он, помедлив. – Ежели Бог добр, премудр, вездесущ и всесилен!

– Есть и еще одно учение, – отвечает голос Стефана из темноты, – что зла в мире и нету совсем. Попросту мы не понимаем всего, предначертанного Господом, и за зло принимаем необходимое в жизни, ведущее к далекому благу: «Горек корень болезни лечит!» – вот как словно в споре Москвы и Твери о княжении Великом. Может, убийства князей и тут ко благу грядущего объединения Руси?

– «Отыди от меня, сатана!» – строго возражает Варфоломей предательскому темному голосу. – Ты ли это говоришь, Стефан? Такого я и слушать не хочу! Зло есть зло, и всякое зло раньше или позже потребует искупления! Это ведь Иисус сказал! Сам! И в молитве Господней речено есть: «Но избави меня от лукавого!» Выходит, однако, дьявол постоянно разрушает всемогущество Божие? Как это может быть, Стефан? Я должен знать, с чем мне иметь дело в мире и против чего бороться. Мнишь ли ты, Стефан, что, не явись Христос на Землю, люди уже давно погибли бы от козней дьявольских, злобы и ненависти? И почему не погибнет сам дьявол, творец и источник зла, ежели он есть? Как помирить необходимость зла со всемогуществом Божьим?

– А как помирить свободу воли с вмешательством Божиим в дела земные?! – отвечает Стефан вопросом на вопрос. – Думаешь, так уж глуп был Августин со своим предопределением? Не-ет, не глуп! Надо допустить одно из двух: или свободу воли, или… всемогущество Божье!

– Стефан! Ты смеешь противопоставить Творца творению своему?!

– Пойми! Создав пространство вне себя, Бог сам себя и граничил, ибо находится вне, снаружи. Следовательно, он не вездесущ.

– Стефан, но я чую в мире присутствие Божие везде, и всегда, и всюду!

– Чуешь «присутствие в мире» – вот ты сам и ответил себе, Варфоломей! Создав необратимое время, он не может уже содеять бывшего небывшим. Следовательно, он не всемогущ.

– Стефан! Ты искушаешь меня!!

– Создав души, наделенные свободной волей, он не может, не должен мочь предугадывать их поступки! Следовательно, он и не всеведущ!

– Стефан, что же ты тогда оставляешь от величия Божия?!

– Любовь! – звучит голос Стефана из темноты как последний призыв, последняя надежда к спасению. – Любовь! – яростно повторяет Стефан. – Это так! Именно потому, что он добр! Ибо если бы он был вездесущ, то он был бы и в зле, и в грехе, а этого нет!

– Этого нет! – эхом, начиная понимать, откликается Варфоломей.

– Это так, потому что он милостив! – кричит Стефан – Ибо если бы он был всемогущ и не исправил бы зла мира, то это было бы не сострадание, а лицемерие! Это так, – продолжает Стефан, – потому что если бы он был всеведущ, то он знал бы и злые наши помыслы. И люди не могли бы поступить иначе, дабы не нарушить воли Его! Понимаешь?! Но тогда за все преступления должен был бы отвечать Господь, а не люди, которые всего лишь исполнители воли Творца! Бог добр, следовательно, не повинен в зле мира сего, а источник зла – сатана!

Стефан, чуть видный в темноте, отирает лицо рукавом. Он весь в холодной испарине.

– Значит, – медленно спрашивает Варфоломей, – ты признаешь силу сатаны, Стефан?!

– Да! Но ежели сатана сотворен Богом, то вновь и опять вина за его деяния – на Господе.

– Этого не может быть!

– Да, этого не может быть! – подтверждает Стефан. – И значит, сатана не тварь, а порождение небытия и сам – небытие, нежить! Я это понял давно, тогда еще… «Эйнсоф» – тайное имя бога каббалы, он же и есть дьявол или сатана. Но «Эйнсоф» означает пустоту, бездну, ничто!

– Но ежели сатана действует? Может ли ничто быть сущим, бытийным, действенным? Я не спорю с тобою, Стефан, я просто спрашиваю: как это можно понять?

– Да, сатана действует! И значит, небытие может быть действенным, бытийным… Погоди! Но не само по себе! Небытие незримо влияет на нашу свободную волю, как… ну, как пропасть, как боязнь высоты, что ли! Использует необратимость времени (страх смерти!), сочится через разрывы в тварном пространстве… Короче, находит пути именно там, где Господь добровольно ограничил себя. Те люди, животные или демоны, кто свободною волей своею принял закон сатаны, становятся нежитью и теряют высшее благо – смерти и воскресения на Страшном суде. Ибо тот, кто не живет, не может ни умереть, ни воскреснуть. Смерть сама по себе не зло, ибо за нею идет новая жизнь. Зло и ужас – вечное жаждание, вечная неудовлетворенность, без надежды на конец. Это и есть царство сатаны! – Глаза Стефана горят темным огнем, он сейчас почти такой же, как и прежде, и голос звучит, словно с высоты вещая народу.

– Но мог же Господь предвидеть… заполнить… или вовсе уничтожить пустоту?

– Да, но как ты без пустоты представишь движение? Он и уничтожит! На Страшном суде. И тогда наступит полный покой. Конец времени.

– Значит, пока жива земля, всегда будет зло и всегда непрестанно и неустанно надобно побарывать лукавого?

– Всегда!

– Любовью и верой?

– Правдою! Сила зла только во лжи! – восклицает Стефан со страшною силой. – Ложью можно преодолеть ход времени, не того, Господом данного, а времени в нас, в нашем разумении! Ложью можно доказать, что и прошлое было не таким, каким оно сохранилось в памяти и хартиях летописцев! Оболгать святых и опозорить мертвых героев; внушить, что те, кто отдавал душу за други своя, искал в жизни лишь низкой корысти… Даже доказать, что бывшего как бы и не было совсем! Ложью легко обратить свободную волю в несвободную, подчиненную маре, мечтам, утехам плоти и прочим прелестям змиевым… Да попросту внушить смертному, что все совершается помимо воли его, по непреложным законам предопределения!

Ложь созиждет великое малым, а малое сделает великим. Ложь сотворяет бывшее небывшим, а небывшее награждает призрачным бытием на пагубу всему живущему!

Ежели хочешь знать, то наивысший святой сатаны – Иуда, предавший учителя. Тот, кто следует примеру Иуды, свободен от греха, ибо все, что он творит, надо звать благом. Эти люди пребывают по ту сторону добра и зла. Им позволено все, кроме правдивости и милосердия! И они долго живут… Здесь, на земле. У них ведь нет вечной жизни!

– Меня сейчас посетила ужасная мысль, Стефан! Не мнишь ли ты, что наш князь Иван Данилыч тоже…

– Ты хочешь, чтобы я здесь, сидючи в этом лесу, приговорил к смерти или жизни вечной великого князя московского? – невесело усмехнулся Стефан. – Нет, Варфоломей, не мыслю! – отмолвил он, помолчав. – Мнится мне, Иван Данилыч строго верует в Господа и, творя зло, ведает, что творит. Надеюсь на то. Верую!

– Веришь ли ты тогда, что покаянием можно снять с души любое бремя и избегнуть возмездия за злые дела на Страшном суде?

– Об этом знает только Господь! Не в воле смертных подменять собою высший суд и выносить решения прежде Господа… В сем, брате, еще одно наше расхождение с латынскою ересью! И запомни, Олфоромей, дьявол всегда упрощает! Он сводит духовное к тварному, сложное – к простому, живое к мертвому, мертвое – к косному, косное раздробляет в незримые частицы, и те исчезают в эйнсофе, в бездне, в пустоте небытия!

Только силою пречестного креста спасена земля от уничтожения злом и ныне готовится к встрече Параклета, утешителя, который идет к нам сквозь пространство, время и злобность душ людских, идет, и вечно приходит, и вечно с нами, и все же мы чаем его повседневно и зовем в молитвах своих! Это тайна, не открытая нашему скудному разуму.

Стефан кончил, как отрубил. Наступила звенящая тишина.

– Стефан, ежели ты прав, – медленно отвечает Варфоломей, – и я правильно понял тебя, то борьба со злом заключена в вечном духовном творчестве, ежели хочешь, и в вечном борении с собою? И еще все-таки в любви, в сострадании ко всему живущему! Иначе, без любви, я не могу помыслить себе духовного подвига. И еще, наверно, в неложной памяти о прошлом… Так я понимаю твои слова о правде и лжи?