– Союз Господа с дьяволом я принять не могу! – громко возражает Варфоломей.

– А по учению блаженного Августина, – подсказывает Стефан, кивая с кривою усмешкой на неподвижного фрязина, – каждому человеку заранее начертано Богом: погибнуть или спастись. Заранее! Еще до рождения на свет! Он тоже был манихеем в молодости, Августин блаженный! Есть темные души, уготованные гибели, и есть те, кого Господь прежде век назначил ко спасению. И переменить своей судьбины не можно никому! (Фрязин важно склонил голову в своем смешном широком колпаке) – Вот почему они и сошлись. – Стефан, не оборачиваясь, кивнул в сторону призрачных иудея с фрязином. – На предопределении!

Пелагий возражал Августину, так Пелагия прокляли! Никто не хотел в тогдашнем Риме исправлять самого себя по заповедям Христовым! Всех устраивала судьба, заданная до рождения, да еще к ней купленные у Папы индульгенции!

Думаешь, почему мы с католиками теперь не в одно?!. Из-за символа веры только? Из-за «filioque» пресловутого? Как бы не так! Это древний спор, с самых ветхозаветных времен! Спор о предопределении! Спор о заповедях Христовых! О свободе воли и о том. Бог или сам человек должен отвечивать за злые поступки свои! Наша православная церковь каждому дает надежду спасения, но и каждого предупреждает: не споткнись!

Варфоломей молча склоняет голову. Об этом они с братом толковали досыти, и не раз. И пусть ученый фрязин, окутанный темнотою ночи, изрекает свои непреложные истины, пусть ропщет иудей и отрешенно молчит мертвоглазый болгарин, для коего весь мир – греховное порождение сатаны. Бог добр, премудр, вездесущ и всесилен!

– И все-таки ты не ответил мне, Стефан, откуда же зло в мире?

– Есть и еще одно учение, – отвечает голос Стефана из темноты, – что зла в мире и нету совсем. Попросту мы не понимаем всего, предначертанного Господом, и за зло принимаем необходимое в жизни, то, что ведет к далекому благу! «Горек корень болезни лечит». Вот как, словно в споре Москвы и Твери о княжении великом. Может, убийства Александра с Федором и тут ко благу грядущего объединения Руси?

– «Отыди от меня, сатана!» – возражает Варфоломей предательскому темному голосу, – ты ли это говоришь, Стефан? Зло есть зло, и всякое зло, раньше или позже, потребует искупления! И в молитве Господней речено: «Избави нас от лукавого!» Выходит, однако, дьявол постоянно разрушает всемогущество Божие? Как это может быть, Стефан? Я должен знать, с чем мне иметь дело в мире и против чего бороться!

Правда ли, что, не явись Христос на землю, люди уже давно погибли бы от козней дьявольских, злобы и ненависти друг ко другу?

И почему не погибнет сам дьявол, творец и источник зла, ежели он есть? Как помирить необходимость зла с всемогуществом божьим?!

– А как помирить свободу воли с вмешательством Божиим в дела земные?!

– отвечает Стефан вопросом на вопрос. – Думаешь, так уж глуп был Августин со своим предопределением? Не-е-ет, не глуп! Надо допустить одно из двух, или свободу воли, или… всемогущество Божие!

– Стефан, ты смеешь противопоставить Творца творению своему?

– Пойми! Создав пространство вне себя, Бог сам себя и ограничил, ибо находится вне, снаружи. Следовательно, Он не вездесущ.

– Стефан, я чую в мире присутствие Божие везде, и всегда и всюду!

– Чуешь «присутствие в мире», – вот ты сам и ответил себе Варфоломей!

Но дальше. Создав необратимое время. Господь не может уже содеять бывшего небывшим. Следовательно, Он не всемогущ.

– Ты искушаешь меня, Стефан!

– Создав души, наделенные свободной волей, Он не может, не должен мочь предугадывать их поступки! Следовательно, Он и не всеведущ!

– Стефан, что же ты тогда оставляешь от величия Божия?!

– Любовь! – звучит голос Стефана из темноты, как последний призыв, последняя надежда к спасению.

– Любовь! – яростно повторяет Стефан. – Это так, именно потому, что Он добр! Ибо ежели бы Он был вездесущ, то Он был бы и в зле, и в грехе, а этого нет!

– Этого нет… – эхом откликается Варфоломей, начиная соглашаться с братом.

– Это так, потому что Он милостив! – возвышает голос Стефан, – ибо если бы Он был всемогущ и не исправил бы зла мира, то это было бы не сострадание, а лицемерие!

– Это так, – кричит Стефан, – потому что если бы Он был всеведущ, то Он знал бы и злые наши помыслы, и люди не могли бы поступить иначе, дабы не нарушить воли Его! Понимаешь?! Но тогда за все преступления должен был бы отвечать Господь, а не люди, которые всего лишь исполнители воли Творца!

Бог добр, следовательно, не повинен в зле мира сего, а источник зла – сатана! – Стефан, чуть видный в темноте, отирает лицо рукавом. Он весь в холодной испарине.

– Значит, – медленно спрашивает Варфоломей, – ты признаешь силу сатаны, Стефан?!

– Да!

(«Да!» – эхом повторяет болгарин-богумил. «Да!» – гортанно вторит ему иудей. – «Нет!» – произносит ученый фрязин: – «Сатана подчинен Господу!»)

– Да! – продолжает Стефан. – Но ежели сатана сотворен Богом, то вновь и опять вина за его деяния – на Господе.

– Этого не должно быть! – твердо возражает Варфоломей призрачным собеседникам.

– Да, этого и не может быть! – подтверждает Стефан. – И, значит, сатана не тварь, а порождение небытия, и сам – небытие, нежить! Я это понял давно, тогда еще… «Эйнсоф» – тайное имя бога каббалы, он же и есть дьявол, или сатана. Но «эйнсоф» означает пустоту, бездну, ничто!

– Сатана действует! – возражает Варфоломей. – Может ли несущее сущее быть бытийным, действенным? Я не спорю с тобою, Стефан, я просто спрашиваю: как это можно понять?

– Да, сатана действует. И, значит, небытие может быть действенным, бытийным… Погоди! Но не само по себе! Небытие незримо влияет на нашу свободную волю, как… ну, как пропасть, как боязнь высоты, что ли! Использует необратимость времени (страх смерти!), сочится через разрывы в тварном пространстве; короче, находит пути именно там, где Господь добровольно ограничил себя.

Те люди, животные или демоны, кто свободною волей своею принял закон сатаны, становятся нежитью и теряют высшее благо – смерти и воскресения на Страшном суде. Ибо тот, кто не живет, не может ни умереть, ни воскреснуть. Смерть сама по себе не зло, ибо за нею идет новая жизнь. Зло и ужас – вечное жаждание, вечная неудовлетворенность, без надежды на конец. Это и есть царство сатаны!

– Но мог же Господь предвидеть… заполнить… или и вовсе уничтожить пустоту?

– Да, а как ты без пустоты представишь движение?

Он и уничтожит. На Страшном суде. И тогда наступит полный покой. Конец времени.

– Значит, пока жива земля, всегда будет зло, и всегда, непрестанно и неустанно надобно побарывать лукавого?

– Всегда!

– Любовью и верой?

– Правдою. Сила зла только во лжи! – восклицает Стефан со страстною силой. – Ложью можно преодолеть ход времени – не того, Господом данного прежде всяких век, а времени в нас, в нашем разумении! Ложью можно доказать, что и прошлое было не таким, каким оно сохранилось в памяти и хартиях летописцев! Оболгать святых и опозорить мертвых героев; внушить, что те, кто отдавал душу за други своя, искал в жизни лишь низкой корысти… Даже доказать, что бывшего как бы и не было совсем!

Ложью легко обратить свободную волю в несвободную, подчиненную маре, мечтам, утехам плоти и прочим прелестям змиевым… Да попросту внушить смертному, что все совершается помимо воли его, по непреложным законам предопределения!

Ложь созиждит великое малым, а малое содеет великим; ложь сотворяет бывшее небывшим, а небывшее награждает призрачным бытием на пагубу всему живущему!

Знай, что наивысший святой сатаны – Иуда, предавший учителя! Тот, кто следует примеру Иуды, свободен даже и от греха, ибо всё, что он творит, надо звать благом. Эти люди пребывают по ту сторону добра и зла. Им позволено всё, кроме правдивости и милосердия! И они долго живут… Здесь на земле. У них ведь нет вечной жизни!

– Меня сейчас посетила ужасная мысль, Стефан! Не мнишь ли ты, что наш князь Иван Данилыч тоже…