– Нет, это абсолютная неправда. Все, что было, то и осталось. Я работаю в лаборатории с пятьдесят второго года и могу сказать, что никаких изменений не произошло. Некоторые негативные изменения тканей произошли в самом начале, в двадцать четвертом году, когда еще не собирались сохранять тело на долгий срок. Пальцы на одной из рук потемнели, поэтому теперь они поджаты в кулак. Чтобы было незаметно.

– Хорошо. Скажите, а внутри тела что находится?

– Ничего. Внутренние органы удалены.

– Ага! Так-так. Тогда каким же образом сохраняется объем тела? Ведь внутри должен быть каркас, чтобы живот не проседал.

– Каркаса внутри нет. Грудная клетка сама держится – за счет ребер, а в брюшную полость мы помещаем ткань, рулон обычной ткани, которая пропитана бальзамирующим раствором. Поэтому в саркофаге тело смотрится нормально. Но, вообще-то… обычно мы о таких подробностях не говорим. Это может показаться неэтичным по отношению к телу Ленина и по отношению к посетителям Мавзолея.

– Конечно. А вот глаза как? Там что внутри?

Алексей Алексеевич вздохнул.

– Глазные яблоки заполнены специальной пастой. Она обладает теми же сохраняющими свойствами, что и бальзам для тела.

– А голова Ленина, насколько я знаю, пустая, да?

– Да. Мозг был удален. Он находится в Институте мозга и хранится в виде срезов, которые помещены между стекол.

– То есть мозг нарезан, как… э… как колбаса, и каждый ломтик лежит между стекол? Фантастический бутерброд получается, – весело сказал Наводничий и даже хохотнул, но тут же спохватился и снова изобразил на лице серьезную задумчивость. – Вы меня извините за это сравнение. Просто хочется понять все как можно точнее.

– Вы все правильно поняли, – ответил Русанов. Он по-прежнему был невозмутим.

– А зачем решили сохранить мозг? – спросил Василий.

– В этом институте сохраняется не только мозг Ленина, но и многих выдающихся личностей. Зачем? Видимо, хотели уловить какие-то особенности строения, выяснить взаимосвязь между строением мозга и талантами человека. Насколько это реально, трудно сказать. По структуре мозга, я полагаю, вряд ли можно что-либо выяснить. Скорее, гениальность связана как-то с обменными процессами.

– Кстати, если мозг из головы Ленина вынули, значит, ему череп пилой распиливали. Или топором разрубали. На голове должен быть довольно-таки большой шрам. А я, когда бывал в мавзолее, ничего подобного не видел.

– Вы рассуждаете здраво. Шрам действительно существует. Он тянется от уха до уха через темя. Раньше, чтобы скрыть шов, вокруг головы клали такой, знаете ли, венчик. Но теперь необходимости в венчике нет. Теперь шов замаскирован специально разработанной для этой цели пастой. Паста имеет цвет кожи и незаметна для посетителей мавзолея.

– Понятно. А какие манипуляции с телом проводятся сейчас?

– Мы периодически опускаем тело в бальзамирующий раствор. Нечасто, примерно раз в полтора года.

– И оно там отмокает, впитывает раствор, да? И как вы его кладете в ванну? Прямо в костюме?

– Зачем же? Раздеваем его и кладем. Потом опять одеваем.

– Ясно-ясно. А как вы его из саркофага вынимаете? И как переносите в ванну? Я имею в виду, при помощи специальных рычагов? Или как? Тело же, наверно, непрочное.

– Ну почему же? Мы берем его, как обычного… как обычное тело. Тело сохранило эластичность. Так что просто руками. Берем и погружаем в емкость. И бальзамирующий состав…

– Да. Состав проникает куда нужно, да? И внутрь тела, и в голову, да?

– Конечно. В голову тоже. Бальзам попадает внутрь головы через горло.

– Наверно, когда вы погружаете в раствор тело Ленина, у него из носа пузырьки идут. Ведь из пустой головы воздух должен выходить, правильно?

Русанов кивнул.

– Вот бы фото сделать, – мечтательно сказал репортер.

– Извините, но фотографировать эту процедуру нельзя, – безразличным тоном сказал Русанов. – К сожалению.

– Эт-то да, – искренне пригорюнился Василий.

– У вас есть еще вопросы?

– Позвольте мне сфотографировать вас, – сказал Наводничий. – Вот, скажем, на фоне портрета Ленина, раз уж нельзя попасть в вашу лабораторию.

– Да, пожалуйста. Но я не говорил, что нельзя попасть в лабораторию, – сказал Русанов, и в глубине его спокойных синих глаз скользнула искра озорства. – Я говорил, что запрещено фотографировать процедуры, которые проделываются с телом Ленина.

Василий даже не пытался скрыть своего удивления и радости.

– Да? – сказал он, едва веря в удачу, но уже напряженно соображая, что ему сулит предложение Русанова. – Значит, можно будет сделать съемку в лаборатории? О! Алексей Алексеевич, спасибо! А может… там есть еще какие-то тела, которые вы сохраняете? И может, вы разрешите сфотографировать их?

– Конечно, – индифферентно ответил медик. – Мы как раз занимаемся сейчас очень интересной работой. Восстанавливаем мумию древнего скифского воина.

Василий слушал и одновременно готовил фотоаппарат к съемке. На этот раз он пристегнул не тот громадный объектив, через который разглядывал голубя на голове Маяковского и ножки девушки, а другой, гораздо меньший. Сверху аппарата Наводничий приладил фотовспышку с поворотной головной частью и деловито огляделся.

– Так, встаньте, пожалуйста, вот здесь, – сказал он. – Ага, вот так. Внимание, Алексей Алексеевич, – Василий нацелил объектив на Русанова. – Работаем.

Один за другим три ярких всполоха метнулись к потолку, раздались щелчки затвора фотоаппарата. Наводничий повернул головку фотовспышки набок и сделал еще несколько снимков. Теперь при каждом щелчке аппарата свет вспышки шарахался о ближайшую стену.

– А почему вы направляете вспышку не на меня, а в сторону? – спросил Русанов.

– Специально. Понимаете, свет отражается от поверхности потолка или стены (ну, неважно от чего) и рассеивается равномерно. Картинка от этого получается более качественной: не бывает жирной тени за фигурой, и глаза человека не дают красного отсвета.

– Я вижу, вы профессионал.

– Да, – сказал Василий без надменности, но твердо. – Ну, Алексей Алексеевич, здесь у нас вроде бы все. Теперь пойдем в лабораторию?

– Да, пойдемте. Но имейте в виду, что много времени я вам уделить не смогу.

– Ничего, мы быстро управимся, – сказал Василий, выходя вслед за Русановым из кабинета. – Значит, говорите, скифский воин?

…До того, как Русанов с Наводничим вошли в лабораторию, в ней царила музейная тишина. Собственно, о лабораторном предназначении этой просторной светлой комнаты говорил лишь стоявший в углу стеклянный шкаф с разноцветными растворами в многочисленных банках и баночках да еще небольшой стол на колесах, на котором были разложены сверкающие хирургические инструменты, в основном зажимы и пинцеты различной конфигурации и величины. Больше здесь ничего не было. Если не считать, конечно, главного: в центре комнаты помещался второй, стационарный стол, узкий и длинный. Сверху его закрывал надстроенный защитный колпак с плоской стеклянной крышей и стеклянными опирающимися на периметр стола боками. Несмотря на то, что деревянные рейки, из которых состоял каркас этого сооружения, были тщательно ошкурены и полакированы, выглядел колпак таким, каким и был на самом деле, – примитивным и кустарным.

Впрочем, о неказистости этого ящика вмиг заставляло забыть его содержимое. За стеклом, на белой простыне, покоились настоящие мощи. Древний скиф лежал на спине, а голова его была повернута направо. Покрытое темно-коричневой кожей тело сильно усохло, в некоторых местах кости были оголены – особенно на лицевой части черепа, – и все же это была мумия, а не скелет. Но что сохранилось особенно хорошо, так это густые каштановые волосы, заплетенные на затылке в две толстые косы, которые аккуратно лежали на левом плече мумии. Широкий оскал и пустые глазницы скифа были обращены ко входной двери, словно он, как живой, только что оглянулся на звук отпираемого замка.

Дверь открылась, и в лабораторию вошли ученый и репортер.