Он обулся, и выскочил из высотки МГУ к станции метро. От «Академической» он добежал пешком, куда быстрее, чем ждать вечно опаздывающий общественный транспорт.

Поликлиника оказалась забита страждущими под завязку; несмотря на грозное предупреждение: «Лица, без московской регистрации не обслуживаются», беженцев было множество, и где за деньги, где за товары, они просачивались в кабинеты, приводя в законное раздражение москвичей, оказавшихся в меньшинстве. Где-то в коридоре разгорелась потасовка, ей никто не препятствовал.

Лисицын протиснулся к терапевту Гуровой, которая обслуживала дом Опермана. Леонида она помнила, но насчет вызова тут же заметила:

– Да вы посмотрите, народу у меня сколько. Я не то что сегодня, в ближайшую неделю с ними не разберусь. И вообще, сейчас нам по домам шататься запретили, сами знаете, что творится.

Он настаивал, она отнекивалась, наконец, до Бориса дошло, он протянул тысячерублевую банкноту, врач снисходительно улыбнулась.

– Да, вы умеете найти подход к женщине. Не то, что некоторые, – и кивнула в сторону толпы, собравшейся возле ее кабинета. – Я заканчиваю прием в четыре, ну до половины пятого меня тут продержат, а потом я сразу к нему. Адрес я помню. Мне в соседнем доме еще к одному придется зайти… гм, сами понимаете, – и не попрощавшись, немедля скрылась в своей крепости. Лисицын поехал к Оперману. По дороге забрел в супермаркет, наполнить холодильник болящему, цены в нем, в отличие от студенческого ларька, где Борис обыкновенно отоваривался, неприятно поразили, надо было, конечно, сразу заскочить, да не сообразил. Но теперь не возвращаться же. Хотя, возвращаться… Борис вздохнул.

Сначала мэр распорядился прошерстить жителей МГУ и удалить иногородних, куда подальше, до второго января, нового срока начала учебного года. В первую очередь это касалось тех, кто прибыл издалека, и неважно, учить или учиться. Бориса сразу вызвали к заведующей кафедрой, та долго и муторно пыталась встать на сторону молодого преподавателя, получилось не очень, в итоге, Борис хоть и остался в общежитии, но на полулегальном положении. Посему он старался особо не светиться, а раз деньги выплатили сразу за три месяца простоя, то он просто залег на дно, окопался в своей квартирке в общежитии, и дальше учебной части, продмага и столовой не высовывался.

А вот теперь, два дня назад в опустевшие помещения стали заселять беженцев. Снова конфликт, когда выяснилось, что Лисицын не убрался в свою Самару. На завтрашний вечер у него созревал нехороший разговор уже с ректором. Вообще, было непонятна логика всего происходящего – по идее, если бы он убрался сразу, то сейчас бы его могли поселить, пускай не одного в однокомнатной квартире, вдвоем или втроем, но предоставить место в общежитии. Но теперь, исходя из этой иезуитских действий властей, он был обязан убираться из города невесть куда, чтобы потом, потолкавшись за его пределами, пробиться обратно – тогда, вполне возможно, коли места найдутся, его примут на постой.

Оперман встретил его на пороге.

– Сколько с меня? – тут же спросил он, глядя на пакет. Борис стал отнекиваться, но Леонид настаивал, хорошо, подумал Лисицын, с неохотой отдавая деньги, он не в курсе взятки, данной терапевту. – А это что, детское питание? Ну ты, брат… тебе только скажи.

– Тебе будет полезно. Вот минералка, – он извлек пятилитровую бутыль «Нарзана». – Тебе пить надо больше. Как ты вообще сейчас-то?

– Да вроде полегче. Голова хоть не кружится и вроде не болит. Слушай, что бы я без тебя делал…

– Да ладно, свои люди, сочтемся. Гурова твоя придет не раньше пяти, я на всякий случай буду на подхвате, если надо будет в аптеку, – Оперман снова слабо улыбнулся, улыбкой уставшего от надоедливой болезни человека, и проводив гостя в кухню, стал загружать холодильник припасами.

– Чай будешь? Сейчас разогрею, у меня только сухарики, сам понимаешь…

– Да я на твои сухари не претендую. Обойдусь и вареньем как-нибудь.

– Ладно, обойдись, – Оперман достал из холодильника конфитюр. – Как там Москва, чем дышит. Я уже пять дней из дому не выхожу. Сперва выходные, не надо вроде, а потом вот это.

– Дышит, мало не покажется. Слушай, а начальство твое что, – Оперман помрачнел, отвел глаза.

– Да кончилось мое начальство. Закрыли склад. Шефа перевели в магазин, распродавать, что не распродано, а остальные вон. Хорошо, хоть денег немного дали. Пятьдесят тысяч. Особо не разбежишься, но все же.

– Наверное, у тебя еще и от этого. Стресс, такая штука, – они еще какое-то время обсуждали болезнь Леонида, потом тот снова вспомнил о Москве. Борис, не очень хотел отвечать на вопрос – по столице он ездить боялся, страшась нарваться на милицию со своим «волчьим билетом». Тем паче, нюх у ментов был тот еще, беженцев, особенно тех, у кого могли разжиться тысчонкой, они тормозили немедля, выхватывая цепко из толпы и проверяя документы или попросту обыскивая. Публично обыскиваемые жались к стенке, пытались спрятать лица от безразличной толпы, мерно обтекавший их, пытались немедленно прекратить обыск взяткой, хотя раз начав, менты унижали человека довольно долго, методично распаковывая мешки и пакеты, раскладывая нехитрый скарб прямо в проходе, отчего некоторые из москвичей, понаехавших ранее, могли от души поглумиться, наступив на что-то съестное или хрупкое, что могло с хрустом сломаться, испортиться, придти в негодность. Толпа разом останавливалась, поглазеть на непредвиденное удовольствие от чужого унижения, словно этим пыталась избыть собственное, милиция, понимая потеху невзыскательной публики, не спешила ее разгонять.

– Зато вот вчера сообщили, мы окончательно и бесповоротно победили Украину еще и в газовой войне, – вывернулся Борис от расспросов Опермана. – «Газпром» перекрыл все магистрали, до окончательного расчета за поставленные кубометры золотом, пшеницей или салом.  А у них и так голод начинается и… – он вспомнил Слюсаренко. – Кстати, как там твой хохол поживает, не в курсе?

– Даже не представляю. Я звонил ему на домашний, на мобильный, но международная связь, кажется, накрылась, – Оперман помолчал, а потом заметил нехотя: – Вот так всегда, смеемся над созданными для нас свыше врагами, а потом обнаруживаем в них своих близких.  Я анекдот вспомнил по этому поводу, – неожиданно продолжил он: – Идет заседание Киотской группы. Выступает российский ученый:

«Из-за глобального потепления за прошедшие пять лет отопительный период у нас сократился на две недели».

«А у нас за пять лет на два месяца», – перебивает украинец.

«Это как же так»?

«Скажите спасибо вашему «Газпрому».

Смеяться не хотелось, но оба выжали из себя улыбку. Обстановку разрядил звонок в дверь – пришла терапевт. Звонко цокая каблуками по паркету, прошла в комнату. Следом проник запах духов, тяжелый, едкий, Лисицыну почему-то показалось, что парфюм просрочен. Гурова быстро достала из сумочки бланки рецептов, в глубине металлом сверкнул пистолет. Присела с Леонидом.

– Давненько мы с вами не виделись,  с весны, кажется.

– Да, вроде так, – неловко пробормотал он.

– И не заходите. Приходится мне, хотя и не положено. Так, какие у вас сейчас требования, – шутки шутками, но за ними стояло желание быстро разделаться с больным, чтобы спешить к следующему, Борис приметил, что в адресной книжке, из которой она вытащила бланки, помимо Опермана значилось еще два зачеркнутых адреса и полдюжины незачеркнутых.

– С кровью выделения были? Тошнота, рвота? – Оперман покачал головой. – Вот и славно. Фталазол больше не принимайте ни под каким предлогом, он совсем от другого… Сейчас выпишу, что потребуется, но если вдруг выделения будут с кровью, или температура подскочит, немедленно звоните, я вам другое дам. Пока вот это, – она села за стол, быстро начеркала что-то ведомое только другим врачам да фармацевтам в аптеке, исписала два рецепта и бумажку, инструкцию по применению. Потом скороговоркой объяснила, названий Борис не запомнил, понял только, когда и сколько надобно употребить одного и другого препарата. Оперман видимо, тоже, он пристально смотрел на терапевта, прищурившись и беспокойно потирал щеку, так он делал всегда, когда нервничал.