Денис Андреевич вздохнул и покачал головой. Долго смотрел на меня, потом в окно, на сгустившееся потемневшее небо. Хотел что-то сказать, но вместо заготовленной фразы произнес другую, вернее, произнес как раз заготовленную, вместо того откровения, которым хотел поделиться со мной.

– Вы многого не знаете, Артем, и лучше, если вы будете не в курсе до конца. Когда я вернусь с тем или иным результатом из Владивостока, я вам расскажу. Тогда эта информация уже не будет столь ценна, я понимаю, но ваше любопытство будет удовлетворено, – и помолчав, произнес: – Продолжайте, Артем, что в Элисте?

– Дворец взят, со стороны группы «Альфа» потери: двое убитыми, десятеро ранеными; президент Калмыкии и его семья так же мертвы. Удалось захватить только племянника двадцати девяти лет, он будет доставлен в Москву. В Астрахани все прошло без боя, охрана сразу сдала губернатора, он тоже будет доставлен вечером Нефедову, – я вздохнул. – Волнения в Тюмени удалось локализовать, все нефтегазовые месторождения и трубопроводы под контролем…. Денис Андреевич, если выгорит Владивосток, следующей будет Казань, Ижевск, Уфа, я правильно понимаю? – но он ничего не ответил, поднялся из-за стола, прошелся вдоль кабинета до самой двери.

– Все завтра, Артем, все завтра, – медленно произнес он, но с таким нажимом, какого прежде я то него редко когда слышал. Я попросил разрешения удалиться, Денис Андреевич обернулся, как-то странно посмотрел на меня, но покачал головой:

– Вы же не закончили. Продолжайте. Вчера вечером вы ездили к начальнику ГУВД Москвы, что по ситуации на подъездах? – этот жесткий тон, неожиданно взятый им, меня нервировал. Я вспомнил, как в восьмом году, сразу после начала грузинской войны, Денис Андреевич разговаривал со своими подчиненными именно так, стараясь походить на оставившего ему свой пост Пашкова. Сейчас он мыслями наверное, уже во Владивостоке, готовится беседовать с Дзюбой. Давно готовится, пытается захватить свой командирский тон из Москвы и благополучно довезти до места. Один раз, в Дагестане, ему это не удалось, теперь Денис Андреевич старается не допустить новой оплошности.

– Дороги пустынны, но до поры, до времени. Контролировать ближайшие подъезды ОМОН еще может, но в дело постоянно вмешиваются беженцы, мародеры, и прочие. То, что завозится в Москву, подвергается в дороге серьезным испытаниям, равно как и водители.

– Они же все из МВД теперь.

– Да, но это мало спасает. За груз приходится бороться и с людьми. Что до железных дорог, там чуть проще, но вот киевское направление в районе Брянска перекрыто уже три дня. Товарняк сошел с рельсов. Две группы рабочих в сопровождении спецназа уже высланы, и уже обратились. В самом Брянске идут бои. Так что через город тоже ничего не проходит. Равно как перестало проходить из Европы. Видимо, это ответ на перекрытый нами газ.

– Это был ответ на недопоставки. Впрочем, неважно. Сейчас у нас одни союзник – Белоруссия. И тот… тот еще. Артем, вы в курсе, что вчера к ним сбежал наш министр природных ресурсов? – я покачал головой. – Вместе с семьей и… тем, что мог увести.  Я потребовал от Пашкова, чтобы тот принял меры по недопущению подобного.

Он опять разговаривал не со мной.

– Последние новости, – наконец, произнес я. – Близ Бостона, в Новой Англии, легкомоторный частный самолет рухнул на кладбище. Причины инцидента неизвестны, но сам факт любопытен. Мертвые оттуда ушли, как вы понимаете, теперь настала пора новых мертвецов.

– А вы тоже бываете жестоки, Артем, – после долгого молчания, произнес президент. И отпустил, поняв, что удерживать бесполезно. Я вернулся к себе, некоторое время просто смотрел на бумаги, потом занялся документацией. Кто-то звонил мне по вертушке, потом я звонил кому-то: день прошел, а я все еще был жив. Это казалось странным, почти кощунственным. Но я по-прежнему не ощущал ничего. Лишь тупую боль от быстро заживающей раны – той самой, от оголенного провода с двумястами двадцатью вольтами. Около пяти отправился на Тверскую, встретиться с мэром, но тот успел выскользнуть и уехать во Владимир по каким-то делам, о коих не сумели рассказать даже его бесчисленные помощники.

Вернулся и снова занялся бумагами. В семь мне было приказано отправляться домой. Президент собирал пресс-конференцию, помогать ему должен был уже Балясин, так что во мне не было надобности. Нимало не удивившись, я отправился домой. Некоторое время просто бродил по квартире, потом спустился поужинать, пустые комнаты внушали неприязнь. Затем вернулся: слушал музыку, смотрел телевизор, и то, и другое быстро приелось, и я начал грызть себя вопросами.

Мне всегда казалось, с той самой минуты, как мы вдвоем с Валерией  покинули квартиру Милены, что она не просто небезразлична мне, намного больше, я не сомневался, что люблю ее. И она отвечала мне тем же. Столь же старательно отвечала, всегда, ну или почти всегда. Размолвки ведь это нормально среди влюбленных. А Милена – в те времена я совершенно забыл о ней. Разве что госпожа Паупер напоминала, изредка спрашивая, словно забыв, что я уже расстался с младшей ее дочерью. Я был погружен в Валерию, в равной степени, как мне казалось, как и она в меня. Или она все же больше? Ведь когда Милены не стало, и я неожиданно начал бредить ей, бредить наяву, внезапно обнаружив в себе кровоточащую рану, не желающую заживать, она пыталась помочь мне. Наверное, я не понял ее. Ведь она переступала через себя – чтобы только остаться со мной. И лишь когда поняла, что Милены из меня не выбьешь, ушла. Сперва просто покинула. А затем отправилась туда, где я всегда буду ее помнить – не забуду хотя бы потому, что она присоединилась к Милене. Вот только боли по ее уходу, настоящей, подлинной боли, той, что сковала меня при виде мертвой Милены, так и не испытаю.

Неужели все это время я любил только ее одну: расхристанную, порочную, беспомощную, нежную и жестокую? Неужели так и не смог забыть, а когда она вернулась – всего раз, той, которой я мечтал ее увидеть, – враз свела с ума, затерев из головы все остальные и всех остальных. В том числе свою старшую сестру. Лишь вчера окончательно признавшую свое поражение перед младшей.

Я лег в постель, но мысли не давали покоя, крутились, перескакивая от Валерии к Милене и обратно. И лишь когда они прочно остановились на Милене, когда Валерия ушла в дымку воспоминаний, я понял, что сплю – тем самым сном мертвеца, который посетил меня вчера. И в котором, должно быть, меня ждала моя единственная. Мне казалось, она даже позвала меня, негромко позвала, но я все равно услышал. И побрел моей единственной навстречу.

95.

Лисицын не ждал звонка, он выбежал из ванной, где мыл руки после войны со смесителем. Звонил Леонид. По мобильнику, теперь приходилось отвыкать от общения через компьютер – Интернет умер окончательно и бесповоротно. Голос у Опермана был тусклый.

– Не в службу, а в дружбу, Борис, сходи ко мне в поликлинику, попробуй вызвать врача на дом. Я что-то из дому совсем не могу.

– Разумеется, я сейчас поеду. Тебя здорово прихватило? – Последние дни погода не баловала, то дожди, то ледяной ветер, Оперман же с детства часто простужался, по нынешним стрессовым временам подхватить какой вирус – легче легкого. – Температура высокая?

– Нет, в том-то и дело. Тридцать семь с половиной от силы, но держится, зараза, несмотря на анальгин. И спать все время хочется. Но не в том соль –  я третий день не могу от туалета отойти. Съел кажется, что-то.

– Похоже на то. У тебя что-нибудь посерьезнее угля в аптечке есть? Фталазол или аналоги?

– Принимал, не помогает. И еще, извини, что взваливаю,… у меня еда заканчивается, купи какую-нибудь овсянку или творожную массу. И минералки побольше. Сам понимаешь…

– Да не вопрос, я отправляюсь. Хорошо, что позвонил, но мог бы и раньше обеспокоить. Со врачами сейчас сам знаешь как. Народу в городе куча, сплошь беженцы, уже пройти невозможно, – пока Борис разговаривал, он искал брюки и кожанку. – У нас часть корпусов отдали этой ораве, теперь выходить вечером страшно. Ну все, я побежал.