– Своих не узнаешь? – увидев дымы, отец разом перестал улыбаться.

– Не ожидал, что ты встанешь.

– Я ж пока не оглох. Стреляют, да еще как. В Анголе, помню, стреляли так только раз, когда войска прорвали оборону в Кахаре, а пограничники драпанули разом, кто куда. Южноафриканцы на внедорожниках рванули на север, с поддержкой вертолетов, с ходу смяли сопротивление в Куито-Куанавале, там база кубинцев была небольшая, и долгим марш-броском, не останавливаясь, к нам, в Менонгве. Ты не представляешь, что там разом началось. Как будто муравейник разворошили.

– Похоже, здесь тоже разворошили, – они оба помолчали.

– Ничего, сынок, если это воякам крупномасштабное наступление с перепоя мерещится, еще ничего. У нас в Менонгве, тоже ангольцы высыпали на улицы, кто из МПЛА, те документы жгли, кто из прифронтовых районов – в темноту сразу стрелять стали, не дожидаясь, пока оттуда вертолеты налетят и всех выкосят. Интересный факт, выносить не хочется, но не вспомнить не могу. Все, кто там воевал, отмечали, что местные вояки, что из Намибии, что из Анголы, не суть, страшно боялись грохота. Любого грохота из темноты. Буквально до того, что бросали оружие и ничком падали. При этом все знали об этой и собственной слабости и слабости противника, соответственно, так что при атаках устраивали такой шум, что мертвых бы разбудили… гм.

– Да уж, мертвых как раз разбудили.

–  Похоже те вояки испытывают подобный же комплекс. Кто там стоит, сынок, не в курсе?

– Кажется, внутренние войска. Кто-то из Средней Азии. В Филино, точно набранные из Узбекистана части.

– Нет, эти не должны. Значит, – отец нахмурился. – Дело непростое. Знаешь что, давай, поднимай маму и начнем потихоньку собираться.

– Пап?

–Да вон смотри, к мосту по проспекту Авиаторов машины вереницей. У тебя зрение получше, на крышах барахла много, так? – Валентин молча кивнул. – Значит, участки сдали.

– Почему же горит, как ты думаешь?

– Свои поджигают, чтобы не дать пройти дальше мертвецам. В Анголе тоже так выжигали саванну, чтобы солдат остановить. И своим сигнал дать. Мертвяки через огонь не сунутся, значит, пойдут в обход, значит… слушай. У меня действительно нехорошее предчувствие. Похоже их много. А вот армия… я не слышу стрельбы с Красного бора. Должны стрелять и вон оттуда, – он протянул руку, показывая на заросли, за которыми находился поселок. Его не подожгли и не стреляют по мертвецам, потому как либо чего-то выжидают, либо брешь в обороне. И думается последнее. Так, знаешь, что, Валь, иди машину распаковывай, а я пойду сам маму разбужу.

Таким отца он не видел прежде. Обычно тихий, спокойный, погруженный в собственные думы, пережевывающий воспоминания, приправленные шутками-прибаутками, он внезапно преобразился, став тем самым героем рассказов, о котором снисходительно-иронически рассказывал.

– Пап, так куда мы сейчас?

– Соберем быстро манатки, и переберемся через Волгу, пока паники нет и сирену не включили. Домой, на зимние квартиры, – он усмехнулся, но как-то совсем невесело. – Валь, не стой, иди, расчехляй машину и возвращайся, помогай упаковывать вещи. Времени не так много. Через час…

Его прервал протяжный звук сирены, донесшийся откуда-то из Филина. Отец развел руками и повернулся, чтобы идти домой, Валентин стремительно скатился по лестнице к гаражу.

Через полчаса, может, чуть больше, они уже собрались; сирена, погудев минут пять и разбудив весь город, замолчала, жители, испуганные жутким воем, приникли к телевизорам, радиоприемникам, некоторые, особенно храбрые высыпали на улицу, не понимая, что происходит, спрашивали у всех подряд, особенно у тех, кто уже забравшись с немногочисленными пожитками в авто, проезжал мимо. Но никто ничего толком не знал, да и спросить не у кого оказалось, а посему настроения преобладали панические. Валентин высунулся из окна, спросил у проезжавших мимо «Жигулей» десятой модели, что происходит, в ответ водитель пожал плечами, заметив, что менты сдурели окончательно и «похоже, на своих в наступление пошли», теперь лучше все бросить и уехать. А у него там домик и десять соток огорода. На вопрос, где армия, тот лишь руками развел, насколько позволял салон малолитражки.

В тот момент, когда «Жигули» Тихоновецкого отправились по набережной к Октябрьскому мосту, движение было весьма оживленным, словно в час пик. Мост был оцеплен ОМОНом, как со стороны въезда, так и на выезде, милиция, прячущаяся за БТРами, не торопилась вступать в объяснения, возможно, сама толком не знала, для чего именно ее согнали сюда, помимо контроля за движением. Теперь оно осуществлялось только в одну сторону – в центральные районы города. Когда они проезжали мост, по соседнему, железнодорожному, в противоположном направлении двигался состав с бронетехникой.

Наконец ожил мегафон, кто-то из командования, осуществляющих эту операцию, решил прояснить суть ее для всех.

– Уважаемые жители левого берега! – рявкнул зычный глас так, что эхо пошло гулять по Волге. – Решением военного совета вам надлежит в ближайшее время покинуть свои дома на срок проведения операции по зачистке местности от живых мертвецов. Берите только самое важное – деньги и документы, за остальное можете не беспокоиться, наши солдаты… – подозрительная пауза, секунд в десять, и снова: – Вам нечего опасаться, но нашим войскам требуется перегруппировка, поэтому мы просим вас очистить левый берег во избежание возможных катастрофических недоразумений. Время окончания сборов – шесть часов тридцать минут утра. Убедительная просьба уложиться в это время.

– Штатский говорит, – заметил отец. – Военный бы так не рассусоливал. Валь, сверни на Волжскую набережную, у меня какое-то дурное предчувствие, касательно этого голоса.

– Что ты имеешь в виду? – тут же спросила мама. Но отец молча покачал головой.

– Буду не прав, нервы потреплю, прав – накаркаю. Не хочу говорить.

Они проехали вдоль набережной. На этом берегу тоже было заметно некоторое оживление. По крайней мере около десятка БМП выстраивались вдоль берега, ощерившись пушками на противоположную сторону реки. Вокруг них суетились солдаты. На вопрос Валентина, что происходит, ему ответили с третьего раза и то нецензурно. Он проехал дальше.

– Что скажешь, пап?

– Закрывают тылы на случай поражения. У нас в городе два моста через Волгу, как ты знаешь… – он неожиданно замолчал. И перевел на другую тему: – Знаешь, Валь, отвези нас с мамой домой, мы сами распакуемся как-нибудь, а ты давай в мэрию, в правительство, словом, пошевелись, узнай, что же произошло, отчего все так покатилось.

Оставив родителей распаковывать немногочисленные пожитки на старой квартире, Тихоновецкий бросился в мэрию, там ему дали от ворот поворот, сообщив, что начальство у губернатора, тогда он рванулся на Советскую, в правительство области.

Сама площадь являла собой потревоженный муравейник; в этот ранний час, а солнце только восходило, окрасив восток в нежно-розовые пастельные цвета, всю ее занимали машины с номерами местного чиновничества. Тихоновецкий попытался пробраться к зданию правительства, но там уже выстроились журналисты местной телекомпании, ожидавшие выхода губернатора, и жители окрестных домов, потревоженные сиреной. По расслабленному состоянию охраны поняв, что еще какое-то время до появления губернатора у него есть, Валентин вновь впихнулся в машину и помчался к Октябрьскому мосту.

Командование прибыло на место проведения операции, милиция наконец, разобралась, что к чему, и теперь интенсивно прогоняла беженцев с левого берега на правый. Поскольку об их дальнейшей судьбе никто не озадачился, большинство оставалось непосредственно за мостом, образуя громадное скопище народа, не давая другим ни пройти, ни проехать. Начальник гарнизона, пытаясь разогнать матерящую его толпу, кстати вспомнил о пустующих новостройках в районе Осташинского кладбища, всем было рекомендовано располагаться там и немедля, иначе он будет вынужден применить силу. После заявления, подкрепленного порцией матюгов и выстрелом в воздух, толпа стала потихоньку рассасываться, Тихоновецкий пробрался к полковнику мотострелковых войск.