– Товарищи бойцы и командиры! – откашлявшись, обратился к ним майор Федулов. – Вот и пришла пора распрощаться мне с вами. Так и не дождались золотого времечка – побывать совместно в деле. Представляю вам нового командира – капитана Ракитина.

Кто-то из бойцов спросил:

– А вы куда же, товарищ майор?

Федулов встрепенулся, приосанился и ответил громко и хрипло:

– Куда пошлют. Передовая теперь рядом. На нее путь всегда открыт. Может, там и встретимся.

Я попросил проверить списки. В строю не оказалось двадцати шести человек. Майор Федулов успокоил меня.

– Они где-нибудь поблизости. Подойдут. – Он все время ощущал какую-то неловкость, должно быть, оттого, что я встретил его в нетрезвом виде.

Я медленно прошел вдоль строя, пристально и с беспокойством вглядываясь в лица бойцов, пытаясь угадать, что это за люди, с кем придется, быть может, завтра идти в бой. Вернувшись на прежнее место, я скомандовал:

– Коммунистов попрошу подойти ко мне.

Строй не дрогнул. От него отделились лишь трое: два командира и пожилой красноармеец с рыжей широкой бородой.

– Лейтенант Кащанов, командир второго взвода, – представился один, узкоплечий, с большим кривоватым носом на узком лице.

Второй, приземистый, скуластый, с тонкими, неистово светящимися полосками глаз, тоже назвал себя:

– Лейтенант Самерханов, командир первого взвода.

Я подошел к бойцу с рыжей бородой; он стоял как-то неловко, в громадных ботинках, в обмотках, увесистые руки высовывались из рукавов и казались чересчур длинными. Бойцы, поглядывая на него, тихо посмеивались.

– А вы кто? – спросил я.

– Так что рядовой Никифор Полатин, – ответил он спокойно. – Ездовой я и санитар.

«Да, не слишком крепка партийная прослойка, – подумал я не без горечи. – Надо что-то предпринимать, пока не поздно».

Затем скомандовал:

– Комсомольцы, три шага вперед! – И чуть не вскрикнул от радостного изумления: весь батальон отпечатал трижды – раз, два, три! Я обернулся к Федулову.

Майор улыбнулся:

– Батальон сплошь комсомольский.

Настроение мое поднялось мгновенно.

– А фронтовики среди вас есть? – спросил я.

– Есть. Есть!.. – послышалось несколько голосов.

– Два шага вперед! – крикнул я, едва сдерживая радость.

Выступило больше ста человек. Я подошел к первому; это был невысокий, неказистый с виду человек, в шинели с завернутыми рукавами – они были ему длинны.

– Как фамилия? – спросил я.

– Лемехов Иван. Бронебойщик.

– Где воевал?

– От границы шел. Ранило под Рославлем.

– В боях участвовал?

Лемехов даже рассмеялся: вопрос показался ему наивным.

– А как же! Два танка на счету имею.

Следующий на мой вопрос ответил мрачновато:

– Сержант Мартынов. Разведчик. Был ранен под Минском.

Бойцы, один за другим, откликались:

– Красноармеец Морозов. Шофер. Вышел из окружения под Смоленском.

– Младший сержант Емелин. Пулеметчик. Шел от границы. В районе Орши был ранен!..

Я обошел всех фронтовиков, каждому посмотрел в глаза. Ох, повидали виды ребята!..

Только сейчас я обратил внимание на то, как разномастно были одеты люди: поношенные, выгоревшие шинели, ботинки со стоптанными каблуками, обмотки, – и спросил:

– Претензии есть?

Подтянулся и с тревогой посмотрел на бойцов майор Федулов. Но строй молчал.

– Есть! – Никифор Полатин поднял руку. – Товарищ капитан, можно задать вопрос?

– Задавайте.

– Долго нам еще находиться тут?

– Нет, не долго, – ответил я, убежденный в том, что при сложившемся положении нас со дня на день бросят на фронт.

– Медикаментов нет, перевязочных средств тоже нет, учтите, товарищ капитан, – сказал Полатин.

– Патронов маловато! По одному запасному диску.

– Противотанковых гранат совсем нет!..

– Передайте командованию, что сидеть на месте дольше нет никакой возможности!

Требования сыпались одно за другим со всех концов. И когда установилась тишина, я сказал, обращаясь к батальону:

– На Западном направлении немецко-фашистские войска вновь прорвали нашу оборону. Наши войска отступили. Не исключено, что линия обороны пройдет по самому сердцу нашей столицы. Батальон должен быть готов каждую минуту к выполнению боевых действий. С этого момента самовольная отлучка из расположения батальона будет рассматриваться как дезертирство. А время сейчас слишком суровое, чтобы можно было щадить дезертиров. Всем бойцам и командирам, кто самовольно или с согласия командира поселился на квартирах, немедленно вернуться в расположение, то есть сюда, в школу. Командиров взводов прошу проследить за выполнением.

Во время моей речи во двор входили бойцы, спрашивали у майора разрешения и вставали в строй…

Прибежал и Чертыханов с вещевым мешком за плечами, запыхавшийся, распаренный – видимо, сильно торопился. Он бодрым, строевым шагом подошел к нам.

– Товарищ майор, разрешите обратиться к товарищу капитану. – И, повернувшись ко мне, крикнул: – Товарищ капитан, ефрейтор Чертыханов после излечения в госпитале прибыл в ваше распоряжение для прохождения дальнейшей боевой службы! Разрешите встать в строй?

– Вставайте, – сказал я.

Бойцы, с интересом наблюдая за плутовской рожей Чертыханова, за старательными, истовыми его движениями, ухмылялись, перешептываясь. Прокофий отодвинулся на левый фланг первого взвода и замер, уставившись на меня, точно демонстрировал бойцам наглядный урок, как надо относиться к командиру, а во взгляде его я уловил хитрый намек: пускай, мол, учатся, с каким усердием и прилежностью надо нести службу.

– Кто хорошо знает расположение города? – спросил я. Оказалось, что половина бойцов не знала Москвы. Я приказал разбить каждый взвод на группы и к каждой группе прикрепить москвичей, чтобы они могли по карте ознакомить бойцов с основными городскими районами.

Широко расстилаясь над крышами, текли рыхлые мокрые облака. Их без устали гнал ветер, точно старался прикрыть город от вражеского глаза. Ветер со свистом врывался в школьный двор, взвихривая пыль, трепал тополя, стряхивая с ветвей последние листья; листья, кружась, взвивались вверх и уносились вместе с облаками. Изредка залетали редкие и косые капли дождя вместе со снежинками, словно кто-то швырял их горстями. Все это делало обстановку еще более тоскливой, наводящей на тяжелые мысли о нашей заброшенности. Бойцы вбирали головы в плечи, взгляд их был вопрошающе угрюмым.

Наконец появился комиссар. Стройный, легкий на ногу, он шел по двору, как бы пританцовывая. Это был порывистый молодой человек в длинной, до щиколоток, шинели с ярко начищенными пуговицами, словно были вкраплены в серую материю горящие угольки. По-девичьи нежное, моложавое лицо его было бледным, губы маленького рта выглядели излишне пунцовыми. Взмах руки к козырьку был сделан четко, с этаким вывертом, рассчитанным на эффект.

– Старший политрук Браслетов, – представился он. Рука притронулась к моей ладони и сейчас же выскользнула.

Я приказал батальону разойтись, и бойцы побежали по квартирам ближайших опустевших домов за вещами, чтобы перебраться в школу.

Браслетов отвел меня в глубь двора. Мы остановились между двумя столбами, где когда-то была натянута волейбольная сетка.

– Последнюю сводку слыхали, капитан? – спросил меня Браслетов почему-то шепотом.

– Да.

– Что вы скажете об этом? Что будет дальше? – Он зябко поежился и потер руки, ища у меня сочувствия.

Я поглядел на его маленький женственный рот, на тонкие дуги бровей и ответил почти небрежно:

– На фронте достаточно войск, чтобы задержать противника. Это меня волнует меньше всего. Меня тревожит положение в батальоне, товарищ старший политрук.

Судя по всему, капризный и тщеславный, Браслетов, должно быть, не терпел замечаний и сейчас оскорбленно вспыхнул, щеки покрылись розовыми пятнами.

– Что вы имеете в виду? – спросил он.

– Командир пал духом, вы по целым дням пропадаете бог знает где. Люди предоставлены самим себе. И это в такой-то момент! Восемь человек до сих пор не явились. Где они? Дезертировали? Их не видят в батальоне четвертый день.