Литмир - Электронная Библиотека

14.

К Рогачево Ксюша подходила под вечер. На главной улице, у лавки Кузьмы Ивановича, стоял Ванюшка, машинально растягивал меха гармошки и вслух читал объявление:

— Состоится суд над Ксенией Рогачевой…

Ксюша встала у него за спиной. Тоже прочла объявление, и холодок опахнул ее.

— Все! Конец!

Протянув руку, с силой сжала пальцы Ванюшки и заглянула ему в лицо.

Как изменился Ванюшка с последней встречи! Похудел, почернел. Надо запомнить его лицо, унести в памяти: нос немного широкий и вздернутый, пухлые губы, пепел глаз.

— Ненаглядный, — шепнула Ксюша.

А может быть, не шептала? Может быть, только в душе прозвучал этот шепот, яо Ванюшка вроде услышал и отшатнулся.

— Ты?! — прищуренные глаза его загорелись злобой. Опасаясь удара, как при первой встрече, Ксюша крепко сжала запястье Ванюшкиной руки.

— Мне надо с тобой поговорить.

Боль уязвленной гордости резанула Ванюшку.

— Приползла… подзаборная… Прочь, потаскуха! — площадное слово ударило Ксюшу.

Уносить такое в тюрьму? Бежать от Ванюшки? Обидеться?

— Вечером, — твердо сказала Ксюша, — в Сухом логу, на девичьем покосе… Я тебе все расскажу. Все, как есть! — и быстро ушла.

Обида, ревность, ненависть, любовь, сколько в вас слепоты, безрассудности и пристрастия.

Ванюшка быстро шел по селу. Впереди покосившееся оконце приземистой, почерневшей избы. Проходя мимо него, Ванюшка обычно трогал лады гармошки и сворачивал в переулок, к реке. Не успевал дойти до берега, как слышал торопливые шаги за спиной, и шею его обвивали руки Марфуши.

— Родненький мой… Ванюша… Соколик…

Сегодня Ванюшка даже не коснулся ладов висевшей на плече гармошки, а вышел на реку один.

Эх, Марфуша, Марфуша! В ночной тишине Ванюшка много раз называл тебя дорогой и любимой. И верил себе. Ему и вправду казалось в тот миг, что губы твои самые сладкие в мире, голос твой самый ласковый.

— Хорошо, когда девки не гордые, а с понятием, — говорил он тебе потом. — Не терплю недотрог. Пусть сидят томятся, а нам будет чем жизнь помянуть. Погуляет девка с парнем — лишь мягче станет. Эх, Марфуша, сладка ты, прямо сказать не могу…

Задыхаясь от поцелуев Ванюшки, Марфуша выговаривала заветную думку:

— Ванечка, сватов сулил мне…

— Непременно, на этих днях… М-м-м… — и продолжал говорить Марфуше, как хорошо, когда девки не гордые, когда девки не заставляют томиться.

Говорил и верил в свои слова. Ну право, пригляднее жить, когда девки сговорчивы.

Все?

Кроме Ксюши.

Марфушка пусть хоть сегодня лезет к Тришке на сеновал. А Ксюша ушла с Сысоем и сердце ополовинила. С тех пор не зарастает рана на сердце. Кровит. И чем дальше, тем больше.

Вышел к реке.

«Попомнишь свою измену, как рушить любовь…» — растянул гармонь во всю ширь, хотел сыграть что-то, да пальцы не шли по ладам, и с плачем сомкнулись меха гармошки.

Тут увидел конопатого Тришку, что батрачил сейчас у отца и кому два года назад навешал синяков за думку посвататься к Ксюше. Тришка пакостник. Лучше его не найти. Подозвал.

— Тришка, я што удумал… — Губы стынут, от собственных слов.

— Хы-хы, — прыснул Тришка — Стало дело, гурьбой?.. Коммунию сделать? Можно. А можа, кричать она станет?.

— Рот заткнем. Ты прихвати с собой Гришку, Антипку и… Да зови еще кого хошь. Скажи, девка ладная.

— Это можно. Почему не собрать.

15.

…По дну Сухого лога лентой тянутся кусты тальника. До самой земли свисают гибкие ветви и даже в яркий солнечный день под кустами сумрачно, сыро, а сейчас, под вечер, и вовсе темно.

Ксюша прокралась в самую гущу и, стараясь быть незамеченной, всматривалась в еле приметную тропку, что вилась по склону.

«Придет или нет? Я бы пришла, штоб увидеть его лицо и голос его услышать. А парню разве в душу залезешь? Я загодя знаю, што скажут Устин или Матрена, а Ваня — как ветер весенний, то справа подует, то слева. Любимый ты мой…»

Потом усмехнулась зло: «Знаю Устина? Матрену? И помыслить не могла, што они могут меня Сысою продать. Выходит, и их не знала».

Когда Ксюша пришла сюда, ложок был залит розоватым ласковым вечерним светом. Сейчас вишнево-красные блики легли на траву, и среди них неожиданно появился Ванюшка. «Откуда пришел он? Неужто со склона?» — и вышла из-за кустов.

Десятки раз за сегодняшний вечер Ванюшка обдумывал эту встречу. Как заложит руки в карманы, заломит картуз набекрень, и, шаркая ногами, вразвалочку подойдет и скажет ей слова, самые бранные, самые позорные, а потом свистнет Тришке с оравой: идите, мол, потешайтесь.

Все продумал на сто рядов, каждый жест, каждый шаг, а увидев высокую, стройную Ксюшу, рванулся вперед и до боли в пальцах сжал ее плечо.

— Как ты могла… — горло сдавило, а надо спросить, как могла она позабыть все, что связало их в детстве. Клятву забыла? Как могла надругаться надо всем и сбежать с Сысоем?

Завыл, как волчонок…

На пальце Ксюши сверкнул перстенек с бирюзой. Ванюшка увидел его, схватил руку, нащупал колечко на пальце. Вспомнились день рождения Ксюши, берестяной туесок, любовно украшенный надписью: «Ксюша», и не столько сам туесок, сколько чувство, что владело тогда Ванюшкой.

— Сохранила кольцо-то? — и вместо того, чтоб ударить, чтоб свистнуть Тришке, гладил Ксюшины пальцы и приговаривал: — Сохранила кольцо-то… Значит, не позабыла? Я… каждый день тебя помнил. Но пошто… тогда… с кривоглазым?..

— Ваня! Меня продали дядя Устин и тетка Матрена. Продали, — и, опасаясь, чтоб Ваня не перебил, не закричал «врешь» — тогда все пропало, — заговорила быстро, все крепче и крепче сжимая Ванюшкину руку: — Ваня, милый мой, вспомни, сколь Сысой спирту, железа, других товаров на прииск перевозил, а откуда дядя Устин взял деньги за них расплатиться? Ты думал об этом? Когда ты уехал на прииск, Сысой расписок привез на несколько тысяч, все позабрал: и лошадей, и коровенок, Матренину шубу, Устиновы сапоги — голышами вас всех оставил. А когда ты вернулся, так все это сызнова было ваше. Откуда такое чудо взялось? Чем заплатил Устин? Ванюша, ты думал над этим? Дядя Устин с теткой Матреной душой моей заплатили… Телом моим заплатили… Любовью нашей они заплатили…. На глазах у матери твоей связали меня и, как телушку, бросили в коробок к Сысою. А ты меня обозвал… Ударил меня!

Ванюшка отступил чуть назад. Глаза у него растерянные и, не мигая, смотрят Ксюше в лицо. Мать целый год плакала и проклинала подлянку Ксюшку.

Слезы матери! Он верит им. Но Ксюша правду сказала: все в доме осталось на месте после приезда Сысоя, только Ксюши не стало. Застонал. Схватил Ксюшу за плечи:

— Неужели мать и отец врали мне? Невесту мою продали?

А Ксюша продолжала говорить все быстрее:

— Побожилась бы, Ваня, да я теперь в бога не верю; перед его иконами меня продали и перед иконами надругались, а вот матерью, Ваня, прахом ее поклянусь, сердцем моим поклянусь. Нашей любовью тебе поклянусь. Больше мне нечем поклясться. Вот я, вся тут, смотри, — рванула за ворот сарафана, обнажая грудь. — Коль не веришь, так бей, души. Мне все одно, ежели ты мне не веришь. Защищаться не стану.

Припомнил Ванюшка, что когда он вернулся с прииска, в доме были открыты все сундуки и содержимое их брошено на пол. Выходит, и правда Сысой оценивал барахло за долги. И все же еще, как в детстве, сказал:

— Землю ешь!

Глядя Ванюшке в глаза, Ксюша нагнулась, взяла щепотку земли, рывком положила ее на язык. Холод бежал по спине.

Нет клятвы страшнее. Прахом ты был, прахом ты будешь, — повторяют в народе. — Никуда не уйдешь от земли.

Застонал Ванюшка, на землю сел и ткнулся лицом в Ксюшины колени.

Опустилась Ксюша рядом с Ванюшкой. Обняла его голову, прижала к груди.

Вдали, надрываясь, свистел заждавшийся Тришка.

— Кого, Ксюша, делать мне?

— Не знаю, Ваня. Издумалась так, што и думок не стало. Завтра судить меня станут…

101
{"b":"247178","o":1}