Литмир - Электронная Библиотека
A
A

– О гневливец! – проговорил герцог тем же веселым тоном, снимая шляпу и являя взорам глаза, блестящие ярче обычного, и прекрасные, как всегда, кудри. – О гневливец, кто набросит узду на твой рот и прижмет удилами твой язык? Брат, гляньте, сколько прелестных щечек побледнело от ваших слов! Клянусь честью, дамы, я горжусь вашим участием, но, как оно ни лестно, приберегите его для кого-нибудь другого. Заморна еще не умер, хоть бы все вороны мира каркали о его скорой кончине! Я жив, клянусь небом, назло им, назло ему!

Это было произнесено твердо, с вызовом в очах, обращенных не к конкретному лицу из числа присутствующих, а скорее к тому, кто стоял перед его мысленным взором.

Что это могло означать? Мгновенное волнение улеглось, герцог стоял такой же спокойный и бодрый, как прежде.

Я наконец смогла подойти ближе, хотела заговорить, хотела сказать, как огорчает меня его нездоровый вид, однако я словно онемела и могла лишь взять герцога за руку.

– Что ж, Мэри, – промолвил он, – вы тоже думаете, что я ходячий скелет, живое олицетворение смерти, существо, медлящее на поверхности земли, хотя давно должно лежать в ее недрах?

Эти слова показали мне истинное состояние его чувств, обостренную мнительность, преувеличивающую всякую услышанную или угаданную мысль. Я ответила только:

– Милый Артур, я так рада вас видеть!

– Что? Рады видеть, как я умираю? – И он с ироническим смехом повернулся к гостям.

Остаток вечера получился донельзя тягостным. Хотя сам герцог был лихорадочно весел, ему не удалось заразить своим настроением других. Все видели, что его веселость притворна, а такого рода натужная бодрость угнетает хуже самой глубокой меланхолии. Наконец гости начали расходиться. Компания за компанией выходила из дома, карета за каретой отъезжала от крыльца; поток «перстней, плюмажей, жемчугов»[26], наполнявший комнаты, схлынул, истончившись до жиденьких ручейков. Они тоже постепенно иссякли, и, когда часы пробили четыре, я раскланялась с последним из уходящих гостей. Мы остались одни – мы, то есть я и мой супруг. С бьющимся сердцем я повернулась к нему. Сейчас мне предстояло узнать, очень он на меня гневается или нет, а еще – сможет ли он наедине со мной превозмогать недуг так же стойко, как на людях. Увы, последний вопрос разрешился сразу.

Герцог упал в кресло, обессиленно уронил голову, закрыл глаза и прижал ладони к лицу. Окна салона уже подрагивали от рассветного бриза, холодный свет зари струился в те из них, что выходили на восток, мешаясь с тусклым сиянием непогашенных свечей. В этом нездоровом освещении я смотрела на мужа. Оно добавляло тягостности и без того гнетущему зрелищу. Я подошла и встала рядом. Он не смотрел на меня и не говорил со мной. Мое сердце обливалось кровью при виде запавших глаз, нахмуренного лба, мраморной белизны губ и щек; все величие Заморны поверглось в прах смертный. Я машинально склонилась над ним, мое дыхание шевельнуло его волосы; он поднял глаза.

– Ах, Мэри, – проговорил он со слабой улыбкой на изможденном лице, – вы прекрасно видите, как я плох. Бесполезно долее притворяться. Я сражался с недугом, сколько мог, и вот плоть изнемогла, хотя дух еще борется. Сядьте, дорогая, вам все равно не понять моих слов. Боюсь, если начнется лихорадка, мой бред будет ужасен.

Ноги у меня подкашивались, и я села, радуясь, что хотя бы не упаду. Я была близка к обмороку и дрожала всем телом. Его доброта оказалась для меня больнее самого сурового гнева. Нахлынувшее раскаяние было нестерпимо горьким. Он привлек меня к себе и, приникнув головой к моему плечу, спросил:

– Мэри, не было ли в городе каких-нибудь странных слухов?

Я, как могла, ответила, что нет, не было.

– Странно, – проговорил он. – Если бы тайну раскрыли, весть распространилась бы со скоростью лесного пожара. Но может, ничего не произошло и мерзавец просто воспользовался низким преимуществом фальстарта.

После недолгого молчания он встал и быстро заходил по комнате, восклицая:

– Кто лез в мои личные дела? Кто сунул нос в то, что я тщательно оберегал от посторонних? Чья рука взломала замок? Чей глаз узрел сокровище? Клянусь небом, нет, клянусь адом – ибо инфернального здесь больше, нежели святого, – если это мужчина, то он заплатит мне жизнью, а если женщина, то она отныне и навеки заклеймена пылающей ненавистью Заморны. Великие духи![27] Умереть сейчас, в первом расцвете бытия сойти в хладный могильный мрак, покинуть поле, созревшее для серпа, когда я только вышел на него со жнецами и вся золотая нива моих надежд расстилается впереди, оставить мое королевство в разрухе, а имя Заморны – нарицательным для того, кто обещал, как Бог, а исполнил – как жалкая земнородная тварь, и знать, что это проклятье обрушилось на меня из-за неуемного любопытства какого-то мерзавца, – от такого мог бы ожить труп, а лед в его жилах вскипел бы так, как кипит сейчас моя кровь! Готов поклясться, что эту подлость совершила женщина из мелочного интереса к чужим делам. Они всегда рушили величайшие здания, воздвигаемые мужчиной. Быть может, тут действовала ревность.

И он взглянул на меня.

В тот миг я чувствовала лишь одно сильнейшее желание: чтобы земля разверзлась под ногами и поглотила меня в свою бездну. Я сжалась под взглядом мужа, который не видела, но чувствовала, словно живой огонь. Тысячи лет счастья не изгладили бы из моей памяти этот миг невыносимых страданий. Зрение застлал туман, в ушах гудело, и сквозь этот меланхолический гул я различила звон колокольчика. Через некоторое время в комнату кто-то вошел. Наступила долгая тишина, потом кто-то застонал, словно от сильнейшего горя. Я немного очнулась и увидела Кунштюка: сидя на корточках у ног хозяина и мотая косматой головой, он быстро-быстро говорил с Заморной на языке жестов. Мычание, срывавшееся с его губ, и было теми стонами, которые я слышала. Недолгий разговор закончился, и герцог шагнул ко мне. Вне себя от ужаса, не сознавая, что делаю, я в помрачении рассудка вскочила и бросилась к двери.

– Мэри, – глухо проговорил он, – вернитесь. Вы же не боитесь, что я вас ударю?

Я подчинилась – скорее машинально, нежели почему-либо еще.

– Что ж, – проговорил он почти игриво, – как я выяснил, вы и есть преступница. Вам вздумалось посетить виллу Доуро, не так ли, моя очаровательная герцогиня? Просто чтобы взглянуть на Мину Лори и юного Фицартура, которые вас, мадам, должны заботить не больше обитателей Камчатки. Вы приметили еще особу-двух, чье существование стало для вас новостью. Домой вас оттуда отправил я – по крайней мере так сказал мне Кунштюк. Короче, из-за треклятого женского любопытства вы дали моему врагу преимущество, которое он теперь развивает в полное свое удовольствие. Бремя смертное отяготело на мне, мадам. Думаю, скоро я умру и оставлю вас свободной. Не дрожите так и не бледнейте. Вот, обопритесь на мою руку, а то вы едва стоите на ногах. Я не испытываю к вам ненависти, Мэри, любопытство родилось вместе с вами, как и со всем вашим полом. Однако, милая, – и он пренебрежительно потрепал меня по шее, – я презираю вас от всей души.

– Артур, – проговорила я, пытаясь собрать силы после чудовищного удара, которым стали для меня эти слова, – ваше презрение излишне. Я и без того раздавлена горем, какого не знала ни одна смертная женщина, когда-либо склонявшая главу во прах раскаяния. Я согрешила, но наказание несоразмерно моему проступку.

– Бедняжка, – ответил он, беря мою руку и глядя на меня со смесью жалости и омерзения. – Не корите себя чересчур сурово. Вы не согрешили, ничего подобного – просто обнаружили треклятую женскую глупость, которая сейчас проявляет себя в другой форме. Ну, мэм, что же мы не уроним слезинку-другую? То должно быть ваше последнее средство при первых признаках бури.

– Адриан, я не могу плакать, мои слезы иссушила жгучая скорбь, – сказала я, и в этот самый миг мои глаза наполнились непрошеной влагой. Невыносимая мука стиснула сердце. Я упала на колени и срывающимся от рыданий голосом закричала: – О Заморна! Пожалейте меня! Простите меня в этот раз! Подозревай я хоть в малейшей мере, что поездка затронет один-единственный волосок на голове моего супруга, я бы скорее отрубила себе правую руку, чем вышла в тот день из дома!

вернуться

26

Томас Мур. Лалла Рук.

вернуться

27

Верховые духи Витрополя – Тали, Брами, Эми и Ани, то есть Шарлотта, Брэнуэлл, Эмили и Энн Бронте.

11
{"b":"247087","o":1}