Два дня спустя двое курдов пытаются обокрасть и меня – на сей раз их прельстили деньги. С фотографом и переводчицей мы хватаем одного из них и ведем в полицейский участок. Я полдня провожу в полиции, чтобы дать показания. За это время восемь человек подают заявление о краже паспорта. Еще шестнадцать приходят за тем же в отделение туристической полиции. В течение одного только дня возле дворца Эминёню пропали голландские, австралийские, немецкие и один норвежский паспорт.

– Карманникам часто заказывают паспорт определенной страны, – рассказывает один из полицейских. – Бывает, что вор ходит за туристом целый день, а то и дольше. Вас они называют “доноры паспортов”.

Я интересуюсь, что можно сделать с польским паспортом, выданным на мое имя.

– Как правило, их подделывают, одну страницу проще подделать, чем весь паспорт. Но бывает, что покупают без изменений. Людям в пути так хочется быстрее отсюда выбраться, что они готовы поверить во все. Даже в то, что можно быть негром и въехать в Европу с паспортом с фотографией белого по фамилии Шабловский.

В сентябре 2003 года море выбросило на турецкий берег тела двадцати четырех иммигрантов, вероятно, из Пакистана. Турки были потрясены. Эта была крупнейшая трагедия в их море за многие годы.

Между тем это была лишь первая ласточка грядущих событий. Всего три месяца спустя шестьдесят человек утонули по пути на Родос. Среди них были иракцы, афганцы и иорданцы. В том числе женщина с десятилетней дочерью.

После этой катастрофы некоторые курорты начали нанимать людей, которые в темно-синих штанах ищут тела, прежде чем их найдут туристы.

Днем позже паром, плывущий на Родос, подобрал единственного выжившего – двадцатилетнего беженца из Ирака, который чудом уцепился за обломок лодки.

Целый месяц он давал интервью всем турецким изданиям. Его лицо было на первых полосах газет. Неправительственные организации наперебой стремились предоставить ему убежище, жилье, работу. Даже те, кому предстояло самим отправиться в опасный путь и у кого и так почти не было ни гроша за душой, собирали деньги, чтобы ему помочь.

– Я этого парня знаю еще по Ираку. Аллах дал ему вторую жизнь, – говорит Махмуд. – Как если бы его снова мать родила. И знаешь, что он сделал с этой жизнью?

Махмуд ведет меня улочками Таксима, стамбульского района дискотек и красных фонарей. На маленькой улице, где договариваются о встрече трансвеститы, сидит лысеющий мужчина с клоками рыжей растительности на лице. Он смотрит на дорогу, улыбается, бормочет что-то себе под нос. На подбородке засохла слюна.

– Ты опять обдолбался! Ты опять, сука, обдолбался! – кричит Махмуд и трясет парня. Затем смотрит на меня, а потом снова на парня. – Он не выдержал. Не выдержал, – повторяет Махмуд и не сразу отпускает свитер человека, которому Аллах даровал вторую жизнь.

Пройдя чистилище Стамбула, иммигранты устремляются к морю. В фурах и багажниках автомобилей они добираются до Басмане, площади в Измире.

Тут их путь вновь пересекается с туристической тропой. Измир – это турецкий Лос-Анджелес: красивый порт, старинный замок, превосходная еда. Туристов тоже влечет в Басмане, здесь самые дешевые гостиницы. Наша называется Şükran[4]. У входа мы видим трех африканцев. Они грызут семечки и так напряженно смотрят прогноз погоды, будто он может измениться от одного их взгляда.

Базар в Басмане, пожалуй, единственное место в мире, где торговля бойчее всего идет в полночь. Тут продают бананы, апельсины, арбузы, свежий хлеб, колбасу, сваренные вкрутую яйца, шоколад и энергетические напитки. Есть магазины, торгующие бечевкой, перочинными ножами и спасательными жилетами. Всем, что может пригодиться в пути.

Базар кишит людьми. Они торгуются, смеются, заталкивают что-то в маленькие рюкзачки (контрабандисты, как и авиалинии, дорого берут за каждый лишний килограмм, в ходу только маленькие рюкзаки).

За углом интернет-кафе и дешевые телефоны. Буркина-Фасо – один евро за минуту. Афганистан – восемьдесят евроцентов. Сирия – шестьдесят. Одна за одной появляются едва различимые фигуры, чтобы сообщить родным, что они уже в Измире. Что осталось только переправиться на лодке, и они окажутся в Европе, о которой так долго мечтали.

В пятидесяти километрах от Басмане находится Чешме – последний порт перед границей с Евросоюзом. В сезон это рай для серферов. Когда ветер дует со стороны Греции, они выходят на воду и срезают своими досками верхушки волн. Ветер из Греции приходит с гор и порой достигает немалой скорости. Когда дует, люди в пути ждут. У лодки должен быть хороший мотор, чтобы плыть против ветра. Лодка с хорошим мотором стоит дороже. Поэтому у людей в пути есть время, чтобы позвонить родным, купить шоколад, поболтать с товарищами, погрызть семечки.

И вот наконец дует желанный ветер с суши. Тогда виндсерферы отправляются в бары и на дискотеки или же едут посетить древний Эфес.

На пляжи вокруг города съезжаются машины. Лодки перевозчиков отплывают с тех же пляжей, где при свете дня тусуются серферы. Иммигранты, с которыми мне довелось общаться в Измире, вспоминают, что часто вдалеке слышна музыка дискотек.

Малькольм из Эритреи:

– Я не мог поверить, что они там веселятся. Я думал: я сейчас могу погибнуть, а у них дискотека! Но потом я понял, что так даже лучше. Мотор ревел очень громко. Если бы не дискотека, нас бы обязательно услышали.

В Басмане я не хочу привлекать внимание. Сажусь на улице и делаю вид, что сплю, а все, что происходит вокруг, меня не касается. Может, меня примут за наркомана, может, за одного из людей в пути. “Лишь бы не за журналиста”, – думаю я и маскируюсь как могу.

Все это ни к чему. Бизнес ведется вполне открыто. Как раз сегодня ветер дует в нужном направлении, поэтому то и дело открываются двери бесчисленных дешевых гостиниц, и темные фигуры садятся в такси, микроавтобусы и даже в фургон с надписью “Мебель”. Мимо регулярно проезжает полицейский патруль, даже не сбавляя скорости.

Гостиницы здесь называются так: “Европа”, “Прекрасное путешествие”, “Друг”, “Мечта”. У входа в каждую висит nazarlik – голубой амулет с черным глазом, защищающий путников от злого рока.

На углу владельцы гостиниц устроили маленькую мечеть. Сюда можно прийти в любое время, чтобы перед опасной дорогой напомнить о себе Аллаху.

За мечетью находится очередной телефонный пункт. Я завожу разговор с двумя парнями из Нигерии – Омаром и Ннамди. На вид им лет по двадцать.

– Мы едем через два часа, когда вернутся первые машины. Я звонил матери, чтобы ей это рассказать, – радуется Омар.

– Боимся ли мы? Брат, Бог велик, и все будет так, как он решит, – Ннамди похлопывает меня по плечу, и оба спешат на базар докупить необходимое.

Я на секунду останавливаюсь возле магазина со свежим хлебом.

– Ты тоже плывешь? – спрашивает продавец.

– Нет, не сегодня, – отвечаю я.

– Нужен будет билет – обращайся, – говорит он и подмигивает.

Осенью и зимой гостиницы и рестораны на побережье дают туристам тридцать процентов скидки. Понятное дело: погода плохая, купаться холодно. Зато тишина и чудесная природа.

Kaçakçi – контрабандисты-перевозчики – тоже дают тридцать процентов скидки. Понятное дело: в это время года переохлаждение в воде наступает гораздо быстрее, чем летом. Умираешь моментально.

Но есть и плюсы: зимой греки не так тщательно охраняют свои границы.

“Когда-то kaçakçi возили сигареты, алкоголь и другие товары, – читаю я в работе профессора Ичдуйгу, известного специалиста по вопросам эмиграции. – Сейчас они переключились на людей. Здесь нет мафии с крестным отцом во главе. Структура больше напоминает Аль-Каиду: множество мелких групп, которые сотрудничают друг с другом, при этом сохраняя независимость. Совместными усилиями они в состоянии организовать дорогу из Кабула в Лондон”.