Повернул голову, услыхав шаги.

– Завтра дружину домой поведу, коли отпустишь... – проговорил через силу.

– От чего спешка такая? Аль по Евдокии иссох? – попытался пошутить Мстислав, да замолк на полуслове.

– Нет никакой спешки, – отвернулся Ярослав. – Да только чего ж гостевать, коли я тебе в тягость...

Помолчали.

– Знаешь, – вдруг, ухмыльнувшись, молвил Мстислав, – я, видать, совсем ума решился – хотел тебя прилюдно наградить, да Ольга вовремя остановила. Слышал бы ты, как она меня костерила!

Хотел рассмеяться, да поперхнулся, напоровшись на лютый Ярославов взгляд. Новгородич поворотился стремительно да сгреб побратима за грудки.

– Ты, – прохрипел, подтянув Мстислава к самому своему лицу, – говори – неужто взаправду усомнился во мне?!

У Мстислава сердце в груди спотыкаться начало.

– Я люблю тебя, – сглотнув подступивший к горлу комок, вымолвил тихо. – А себя... ненавижу. За то, что обиду тебе вчинил глубокую, ничем не заслуженную. На коленях готов прощения вымаливать, да простишь ли дурака неразумного?... Не со зла ведь я – умок-то куцый со страху перемкнуло, от тени своей и то шарахался...

Услышав сии странные слова, Ярослав с минуту смотрел на побратима своего опешивши, а потом отпихнул его от себя и захохотал.

– Умок... – всхлипывал со смеху, – ку-уцый... Ой, уморил... Со страху, говоришь, перемкнуло...

Вдруг перестал смеяться, снова взял Мстислава за грудки, снова притянул к себе.

– А коли любишь, чего ж терзаешь-то? Сердце, поди, у меня одно, другого нигде не запасено...

– Таким вот уродом на свет уродился, голова ровно наперекосяк устроена – все что-то мерещится, да все не там... Сердце тебе изранил... Да только без тебя не сдюжил бы я, не перемог лихо... Накажи, слышь? Как хошь накажи – все стерплю, да только прости...

– Да уж простил, – ответил Ярослав. – Хоть и терзаешь ты меня, да все равно тёмно мне без тебя, муторно... Уж потерплю как-нибудь – видать, доля моя такая...

– Сам выбирал, – счастливо прошептал Мстислав.

– Сам, – легко согласился новгородич. – Разве ж я жалуюсь?

Потянулся было обнять ладу своего, да тот не пустил.

– Погоди, – попросил тихо, пошарил за пазухой и достал нательный крестик на простой суровой нитке. Тот самый, что пропуском Данилке служил. – Вот. Вернуть хочу.

Глянул робко на Ярослава:

– Примешь ли?..

Тот в ответ только голову наклонил. Мстислав бережно надел крестик побратиму на шею, оттянул ворот рубахи, спрятал оберег на крепкой груди. А потом обхватил Ярославово лицо теплыми ладонями и накрыл устами уста.

ЭПИЛОГ

– Князь Ярослав, воевода Новгородский, владыка.

– Проси! Да проси же!

Ярослав, склонив голову, переступил порог княжеской тронной палаты. Мстислав замер на мгновение, обняв взглядом знакомую фигуру, и быстро сбежал с возвышения.

– Вон! Все – вон! – рыкнул на стражников. Те с поклонами поспешили наружу.

Подошел. Взял в ладони родное лицо, прижался к губам крепким долгим поцелуем, счастливо ощущая, как жадно отвечает Ярослав на его ласку. Отстранился. Заглянул в любимые глаза, утонув в их ласковой зелени.

– Не чаял свидеться...

– Мир в пределах твоих, светлый князь, где ж простому воеводе отыскать причину да наведаться погостевать? – веселым огнем полыхнули лихие очи новгородца.

– А простому воеводе на ум не пришло, что его здесь без причины видеть рады? Не пришло? Что ж, придется войну затевать!

Посмеялись. Обнялись. Постояли, согреваясь теплом тел друг друга.

– Ну, сказывай, – отодвинув, впрочем, недалеко от себя Ярослава, попросил Мстислав.

– Сын у меня растет, – застенчиво молвил приезжий. – Мстислав Ярославич. Так же буен, как тот, в чью честь наречен.

Услышав имя, киевский князь засиял глазами.

– Обошел меня, значит. Ну ничего, наверстаю.

– А что твоя болгаринка? Аль хороша?

– Хороша. Да сам вскорости увидишь. Самый дорогой гость прибыл, больше никого ждать не стану – сегодня обряд и справим.

* * *

Свадьба гуляла яростно, широко и вкусно, как тот, в чью честь затеяно было празднество. Мстислав от гостей не отставал ни в питии, ни в плясках. Ярослав с возвышения, где стоял княжеский стол и сидели самые почетные гости, с усмешкой наблюдал, как молодой киевский владыка ловко вертит в бешеной пляске молодую свою темнокосую жену, дочь царя болгар Милолику. Молодуха раскраснелась, запыхалась, едва держалась на ногах, но мужу не уступала. И вообще была чудо как хороша.

Наконец Мстислав поднял Милолику на руки, расцеловал на виду у всего люда и унес в опочивальню, мимолетно наказав дружинникам своим смотреть за гостями в оба, бесчинств не допускать, дворовых девок под замок посадить, дабы упившиеся медовухи да квасов гости молодок не портили, а самих гостей, коли с ног повалятся, строго-настрого повелел в пиршественной палате под столами спать не оставлять, а после пира по покоям растащить.

Вскорости и Ярослав, улучив момент, с пира исчез. Как Мстислав с молодой женой праздник покинул, ему ни съестное, ни хмельное больше в горло не лезло.

Но и спать он не мог. Вертелся на жарких, ставших волглыми простынях, а глаз не смыкал. Потому что стоило прикрыть веки, как перед внутренним взором возникала одна и та же картина: рука сжимает упругие маленькие груди, рот терзает мягкие алые сочные уста, большое белое сильное тело подминает под собой другое, смуглокожее, по-кошачьи гибкое и податливое, могучее бедро требовательно раздвигает стройные, как у лани, ноги, – и Мстислав входит в жаркое тесное лоно одним сильным резким толчком, проглотив протяжный крик женщины...

Мочи терпеть больше не было. Ярослав выгнулся на ложе, потянулся, взял себя в ладонь... Застонал мучительно, долго, до крови прокусил губу, орошая соками пальцы... Не помогло. Тело горело огнем, рот высох, губы потрескались, в висках стучало.

Поднялся. Подошел к окну, высунул наружу полыхавшее жаром лицо. Постоял, вдыхая прохладный предрассветный воздух. Решился.

Едва переступил порог княжеской опочивальни, как с ложа под высоким балдахином поднялась растрепанная темная голова.

– Наконец-то... Что долго не шел?

Мстислав выбрался из постели и в чем мать родила прошлепал к двери.

– Боялся потревожить... Не знал, хочешь ли... Вот решился. Думал – с порога гляну, как ты спишь с молодой женой, да и поскачу восвояси...

– Как же... Восвояси... Кто ж тебя отпустит-то? По крайней мере сейчас...

– Как пожелаешь, владыка мой...

Задрожал Мстислав, услышав, КАК проговорил Ярослав последние слова. Особый, не каждому доступный смысл вложил Ярослав в это обращение. Близко подступил князь к ладе своему, прижался всем телом, ощущая сквозь тонкую ткань силу ответного желания.

– Пожелаю, – шепнул хрипло и запустил ладонь со спины Ярослава под рубашку. – Сейчас...

– Погоди, – у новгородца сел голос. – Не здесь... Пойдем...

Мстислав шагнул следом, не задумываясь. Ярослав поймал его за руку, едва слышно рассмеялся.

– Хоть порты накинь, леший... Голышом по хоромам бегать – девок пугать...

По молчаливому уговору решили из княжьего терема уйти. Украдкой пробрались мимо стражи, через задний ход вышли за стены, спустились с холма к реке. Горизонт уже зачервонел, когда, скинув одежды, упали в высокую густую траву. Жадно сомкнулись уста, члены свились в тугой узел, – посмотри кто чужой со стороны, подумал бы, что бьются двое не на живот, а на смерть. Рыча, катались по траве, то один сверху, то второй, рвали мягкие губы, в кровь раздирали ногтями кожу, безнадежно стараясь проникнуть один в другого, соединиться в одно, стать единым существом навечно...

* * *

Солнце уж высоко стояло, когда в синем небе, раскинув крылья, коршун поплыл. Глянув на землю из-под облаков, увидала хищная птица странную картину. На берегу реки в густой траве, распластав вширь руки и ноги, лежал нагой светловолосый русич. Поверх его большого тела, так же раскинувшись, покоилось другое: темноволосый его обладатель спал, спрятав лицо в изгибе шеи товарища. На лице золотоволосого, закинутом к небу, читались мир и блаженство. Упал коршун с высоты, словно стараясь разглядеть поближе диковинную пару.