Света, даваемого заоконной праздничной иллюминацией, хватило, чтобы разглядеть в углу парня. Он сидел на полу, подтянув к себе колени и обняв их руками.

Я не испугалась. В праздничную ночь не пугаются, тем более в институте. Немножко разочаровалась тем, что считала уединенное место своим, а оказывается, оно пользовалось популярностью.

— Не бойся, — сказал тихо парень.

— Я и не боюсь. — Подошла и села рядом. — Почему ты не на вечере?

Он усмехнулся:

— Нам нельзя.

— Кому "вам"? Вместо ответа парень выставил руку в полоску бледного света. По желтому рукаву я догадалась, что передо мной горнист. Еще один!

Приглядевшись внимательнее, определила, что незнакомец красив: черноволос, с четко проведенными бровями и густыми бархатными ресницами. Да ведь это горнист, по которому страдала Аффа! Хорош чертяка. Не зря соседка запала на него.

— Я не съем, — тихо повторил парень.

Вместо ответа я достала из сумки стопку бутербродов в салфетке, спертых с фуршетного стола. Отдала их горнисту, а себе оставила один, с ветчиной и салатным листиком.

— С наступающим.

— Спасибо, — не стал отказываться парень. — Тебя тоже. А почему ты здесь?

— А-а, — махнула я рукой. — Скучно.

Хотя какое там скучно. Там, наверное, веселье в разгаре. Толпы стриптизерш угробляют острыми шпильками новые скатерти-самобранки.

Мы ели и смотрели в окно, за которым расцветали залпы далеких предновогодних салютов.

— Красиво, — сказал парень. — Каждый год красиво.

Ничего себе! Значит, он всю жизнь встречает новый год в одиночестве на чердаке? Об этом я не преминула спросить. Черноглазый красавчик негромко рассмеялся.

— Всего лишь третий.

— Моя подруга очень хочет с тобой познакомиться. Вы случайно столкнулись два года назад.

— Вряд ли получится, — сказал он. — Через неделю я уезжаю домой.

"Домой" — короткое и болезненное для меня слово. Парень скоро уедет туда, где его ждут и где по нему скучали несколько долгих лет.

— Жаль. А где ты живешь?

— На западном побережье.

— На западном? — переспросила я удивленно.

— Да, — ответил горнист. — Значит, ты наслышана о наших местах?

— Не так, чтобы уж очень, — ответила как можно равнодушнее.

Кто не знает о западном побережье? Вернее, толком никто не знает, но слухи помогают.

Западное побережье. Изолировано от мира двойным забором колючей проволоки и шестью метрами вспаханной полосы, военными патрулями вдоль границы и собаками вроде Монтеморта, рыскающими в узком пространстве проволочной преграды и обученными разрывать любые движущиеся объекты. Каторга. Край света. Мир мятежников, побежденных в войне полувековой давности, и прочего преступного сброда в довесок.

Отец, называя меня бестолочью, неудачницей или обузой, неизменно добавлял эпитет "каторжанская", подразумевая, что падать ниже некуда, итак нахожусь на дне по шею в г*вне.

Сидящий рядом парень не походил на отпетого уголовника, более того, имел утомленный и уставший вид.

Вдалеке бабахнул салют, и в небе расцвел гигантский малиновый шар, распавшийся на тысячи маленьких фонариков, разлетевшихся в разные стороны. Новый год вступил свои права.

— Поздравляю, — сказала парню.

— И я тебя.

Встав, подошла к окну. Погода определенно менялась. Ветер крепчал, прогоняя ненароком забредшее потепление.

— Завтра похолодает, — определила я. — Зима наконец-то очнулась. Хочешь посмотреть?

— Н-не могу, — сдавленно ответил горнист. — Лучше расскажи, что видишь.

И я рассказала. О прояснившемся черном небе, на беззвездном полотнище которого вспыхивали и гасли красочные батареи салютов, о доносившихся издалека восторженных криках, о гудках машин, приветствовавших первые минуты нового года.

— Здорово, — сказал парень из угла. — Посиди со мной.

Вернувшись, я села рядом. Начав подмерзать, придвинулась к нему поплотнее. Он поднял руку, чтобы обнять, и глухо застонал.

— Что случилось? Ты болен? Ранен? Нужно позвать врача!

— Врач не поможет, — пояснил парень. — Ничего страшного, привычное дело.

Я взяла его за плечо и отстранила от стены. На желтой униформе расплылись три темных круга с быстро проступающими сложными символами.

— Что это? — ахнула.

— Не бойся, — он с отчаянием схватил меня за руку. — Не уходи. Сейчас пройдет. Боль уже проходит.

— Надо позвать врача, — направилась я к люку.

— Нет! — вскрикнул горнист. Дернулся, попытавшись встать, и покачнулся. — Мне нельзя здесь находиться. Будет только хуже.

Помявшись, я вернулась обратно и помогла ему осторожно прислониться к стене.

— Эва.

— Марат, — представился он и с трудом, несмотря на боль, обнял меня.

— Что это? На спине? Почему не заживает? — засыпала его беспокойными вопросами.

— Со временем затянется, — сказал парень. — Главное, я еду домой!

В его голосе прозвучали такое торжество и такая радость от предстоящей поездки, что и мне проблемы в виде кровоточащих ран показались второстепенными и незначительными.

— Может, забинтовать? У меня в общаге есть вата и бинты. Я мигом — туда и обратно.

— Не надо, — ответил Марат. — Спасибо, но не поможет.

— Как же поедешь домой? Близкие знают, то ты здесь?

— Конечно. Они ждут меня. Мой долг уплачен.

При упоминании о долгах я вздрогнула. Взяла ладонь Марата в свои руки. Его пальцы были холодными как сосульки.

— Пойдем вниз, а? Ты уже замерз.

— Иди. Я попозже.

Держи карман шире. Уйду, а парень истечет кровью и замерзнет на моем любимом чердаке.

— Только вместе.

— А ты настырная, — бледная улыбка осветила лицо Марата.

Из-под рукава его солнечной униформы выглянула темная полоска. Отодвинув желтую ткань, я увидела на запястье тонкий браслет. Каждое звено ажурного украшения представляло собой решетчатое переплетение витых прутиков.

— Откуда он у тебя? — спросила у парня с замиранием сердца.

Марат надвинул рукав и осторожно вытянул пальцы из моей ладони.

— Это единственное, что мне разрешили взять из дома, — пояснил неохотно. — С ним приехал сюда и с ним вернусь обратно. Знакомый узор?

Я отрицательно помотала головой и сглотнула.

Еще бы незнакомый!

Я изучала его долгими ночами под одеялом, тайком от тетки. Изучала в интернате, спрятавшись в укромном уголке. Изучала в каждом из ВУЗов, где постигала ненавистную науку.

Я помнила наизусть каждое междоузлие, отполированное до блеска поглаживающими пальцами.

И теперь решетка из перекрещивающихся витых прутиков на шнурке жгла грудь, оттягивая шею пудовой гирей.