Эх! Если бы шарлатаны так и остались бы там, во временах раннего возрождения!

Разве наш мир, по-прежнему, не наполнен ими?

А на картине шарлатан в длинной хламиде профессионального мага делает простаку, которого, судя по надписи, зовут Любберт, надрез на коже головы, и из этой маленькой ранки вырастает цветок. Это тюльпан. В старинных европейских сонниках зафик­сировано его главное символическое значение — это символ об­мана. Суть хирургической операции заключалась в том, чтобы, сделав надрез на коже головы и поколдовав над ним руками, по­казать затем пациенту заранее спрятанный в руку твердый камень или кусок окровавленного бычьего сухожилия.

Босх изображает на голове у шарлатана перевернутую ворон­ку — предмет, используемый не по назначению, — еще один знак хитрости или обмана. Мы будем часто видеть на картинах Босха такого рода символы — вещи, которые находятся не на своем ме­сте или используются не так, как им положено. Они всегда будут служить знаком некоей противоестественности происходящего. Эти вещи станут у художника знаками несоответствия событий промыслу о них гениального творца. На полотнах Босха неболь­шие, не бросающиеся в глаза зрителю детали очень часто служат ключом к разгадке основной мысли автора.

Если присмотреться, в глубине пейзажа, среди коричнево-рыжей равнины, есть изображение виселицы. Конечно, это знак отдаленной, но неизбежной расплаты за глупость. Виселицы и колеса для пыток очень часто встречаются и у Босха, и у Брейгеля на фонах картин.

На голове монахини-бегинки, которая присутствует здесь как спутница шарлатана, лежит книга — еще один знак лжемуд­рости.

Книга содержит в себе знание. Смотрите! У этой монахини знание находится не внутри, а снаружи — снова не на том месте, где ему следует находиться. Мы с вами часто поступаем так же. Мы оставляем свои знания в конспектах и шпаргалках, даже не пытаясь поместить его туда, где оно должно быть.

Тут же изображен и монах, который произносит какую-то за­жигательную речь, держа в руках кувшин с вином. Скорее всего, монах не пьян, он лишь собирается дурманить своими речами господина Любберта.

Этот символ вина, вынесенного монахом за пределы самого себя очень любопытен. Монах — член команды шарлатана. Чем он может пьянить простака?

Разумеется, он будет «дурить» ему голову религиозной верой — помощью бога в благодатном деле исцеления от глупости. Это означает, что монах... атеист. Он циник, он ни во что не верит, раз держит этот кувшин вне самого себя. Но это кувшин с вином.

Старинная картина скрывает главную тайну алкоголя: состоя­ние опьянения — лишь внешняя подмена состояния божествен­ной благодати.

Опьянение — внешний заменитель состояния блаженства, из­вестного только святым и праведникам, точно также как большая библиотека или хорошо заполненные студенческие конспекты — лишь подмена, иллюзия, знаний которыми располагает, то есть может использовать человеческая душа. Слова «вино» и «опьяне­ние», кстати говоря, — одни из главных смысловых синонимов слова «глупость».

Главная ошибка господина Любберта заключается в том же. Он понимает, что глуп, но не собирается справляться с этим при­скорбным фактом самостоятельно. Главная суть глупости, по Босху, — это надежда не на себя, а на другого. На другого человека или вещь: Любберт надеется на мага, монах — на опьянение ве­рой, монахиня — на книгу, студент, как известно, — на шпаргалку.

Муж надеется, что жена станет его «умом». Член тоталитарной секты надеется, что думать за него будет «гуру»...

Любберт считает, что в нем чего-то не хватает, или думает, что в его голове содержится что-то ненужное. Но сама по себе эта мысль совсем не глупа!

Глупостью является мысль о том, что «добавить» или «убрать» что-либо из мозгов может только другой человек. Глупостью всех персонажей полотна Босха является перенос свойств своей соб­ственной души на внешние объекты или людей. Человек пере­доверяет ответственность за свою веру, знания или ум, соответ­ственно, вину, книге или другому человеку.

Это означает, что его поведение отныне будут контролировать они же: вино, строчки из непонятых книг, и шарлатаны...

Понимание книг здесь исключено — это процесс внутренний, в мире глупцов строки книг воспринимаются, как догмы или приказы. Как только человек объявляет знания находящимися вне собственного разума, они больше не требуют понимания или анализа — они разумом управляют.

Что же тогда означает пустая виселица на фоне событий?

Я думаю, что она означает то же, что означала всегда — смерть.

Темный фон, унылый пустынный пейзаж и... пустая виселица. Все участники сцены мертвы, зритель видит круглое окно в мир мертвецов или людей умерших при жизни.

Это приговор Босха: описанная выше глупость равносильна смерти человеческой души.

Человек, отказывающийся разыскивать свой ум, веру или зна­ние в глубине себя самого, мертв. Он потому и глупец, что его физическая смерть станет окончательной и безнадежной — он убил себя еще при жизни.

В одном из старинных восточных рассказов о Насреддине, Ходжа после длительных поисков находит дверь, ведущую в по­кои Господа Бога. Он находит ее внутри самого себя и... не откры­вает. Он боится открыть эту дверь и умирает от страха. Глупость и смерть в человеческом сознании всегда следовали где-то совсем рядом друг с другом.

Говоря про кого-нибудь: «Он дурак!», мы имеем в виду не ум­ственные способности человека, мы оцениваем вовсе не их.

Мы сообщаем окружающим, что этого человека... не существу­ет, то есть на его слова и поступки можно не обращать никакого внимания, высказанные им обидные слова можно просто не за­метить: «Он дурак — не обращай на него внимания».

Назвать дураком — значит символически убить — вычеркнуть из списка значимых в Вашем личном пространстве-времени лич­ностей.

Придворный «дурак», шут, мог говорить все, что угодно, в том числе, и от имени короля, ему прощалось все, на его слова можно было не обращать внимания, потому что маска шута — это маска мертвеца.

Во время празднования Сатурналий шут становился на место короля, когда праздничная мистерия приближалась к фазе раб­ства и смерти, в конце мистерии шута подлинно умерщвляли. В этом было его предназначение.

Глупец — сумасшедший шут — когда-то очень давно, по всей видимости, был божеством смерти. Эти люди были ближе к бо­гам или к гениальности, и поэтому люди верили, что их смерть, возвращение к той стихии, которая их породила, сохранит жизнь роду или общине.

Убивая глупцов, короли пытались совершить обмен. Они хоте­ли обмануть богов, выдавая смерть шута за свою собственную.

Они пытались обменять смерть на жизнь, и в результате, между королем и его двойником в шутовском колпаке появлялась не­видимая на первый взгляд ниточка зависимости. Такая ниточка протянулась, например, между Петром I и шутом Балакиревым.

Шуты начинали жить и править вместо королей. Отдавая шуту свою смерть, властитель отдавал ему и свою жизнь.

Гениальные шуты это прекрасно понимали. Имен многих из них мы никогда не узнаем, но некоторые — хорошо известны: французы помнят гения, который служил шутом при дворе по­следних королей династии Валуа. Его звали Шико.

Простой гасконский дворянин Шико (настоящее имя — Жан-Антуан д'Анжлер, его черты есть в облике д'Артаньяна), внача­ле служил солдатом под началом маркиза де Вилара. Он служил королям Франциску II и Карлу IX, при которых занимал весьма важные должности. Позже он стал любимым шутом Генриха III, а потом и Генриха IV.

Возлюбленная Шико была очаровательным созданием из бла­городного рода. Однажды ночью, когда Шико пришел ее пови­дать, ревнивый принц приказал окружить дом, схватить Шико и жестоко избить. Шико спасся через окно, разбив стекла и прыг­нув с высоты четвертого этажа на улицу. Не убился он только чу­дом, и потому всякий раз, проходя мимо этого дома, Шико будет преклонять колени.

От преследования принца спастись можно было только у ко­роля. Шико пришлось искать убежища у Генриха III. Король вос­пользовался тем, что бедный дворянин Шико был как бы... уже мертв. Приговоренный к смерти принцем и чудом спасшийся по­сле падения на мостовую, Шико... принадлежал стихии смерти.