© А. Сагалова, перевод, 2015

© Издание на русском языке, оформление. ООО «Издательская Группа „Азбука-Аттикус“», 2015 Издательство АЗБУКА®

© Серийное оформление. ООО «Издательская Группа „Азбука-Аттикус“», 2013 Издательство АЗБУКА®

Все права защищены. Никакая часть электронной версии этой книги не может быть воспроизведена в какой бы то ни было форме и какими бы то ни было средствами, включая размещение в сети Интернет и в корпоративных сетях, для частного и публичного использования без письменного разрешения владельца авторских прав.

©Электронная версия книги подготовлена компанией ЛитРес (www.litres.ru)

У каждого есть тайна.

Устрица укутывает песчинку слоями перламутра – так и мы прячем свои тайны глубоко внутри в надежде забыть о них и исцелиться. Иные всю жизнь посвящают сокрытию секретов от любопытных глаз, лелеют их, словно жемчужины. Но в один прекрасный день тайна предательски покидает своего хранителя – его выдает внезапная вспышка страха, неожиданный прилив боли, ярости, ненависти или жгучего стыда.

Я знаю о тайнах все. Какие-то из них подобны оружию, другие – оковам, а третьи – любовным ласкам. Чистая правда слишком неправдоподобна. Тайны – золото этого мира, ими оплачиваются великолепие и ложь. Тайны нужны нам, ибо они – броня для наших щитов, парча для наших платьев и убежище для наших страхов. Они обольщают и утешают и служат защитой от мысли, что когда-нибудь, в самом конце, мы тоже умрем.

– Запиши все, – говорит она мне. – Все, до последнего слова.

В зимнюю пору наших жизней мы частенько сидим вот так вдвоем – в старомодных нарядах, мучась бессонницей; по столу разбросаны забытые карты или шахматы… Ее лицо изборождено морщинами, во взгляде поселились настороженность и тревога. Но ее глаза – все те же глаза львицы. В такие минуты она видит нечто скрытое от всех, собственную тайну, которую – в этом я никогда не сомневался – унесет в могилу.

– Запиши все, – говорит она. – Меня не станет, а ты будешь помнить.

Будто я способен забыть…

Как и все самое важное в жизни, эта история началась с путешествия – поездки в Лондон, или, точнее, с моей первой вылазки в этот самый чарующий и самый омерзительный из всех городов мира.

Мы отправились в путь верхом еще до рассвета. Прежде я никогда не оказывался за пределами Вустершира, тем неожиданнее было прибытие мастера Шелтона с приказом забрать меня. Я едва успел упаковать немногочисленные пожитки и второпях попрощаться со слугами. Милая Аннабель плакала – надо же, это сердце способно скорбеть! И вот я в седле, все дальше и дальше от замка Дадли, где провел всю жизнь и вернусь ли теперь – неизвестно.

Возбуждение и тревога сперва не давали мне уснуть, но уже вскоре я клевал носом, убаюканный однообразием окрестного пейзажа и размеренной иноходью Шафрана. Мой сон прервал мастер Шелтон:

– Брендан, просыпайся, парень! Почти приехали!

Я выпрямился в седле. Моргая, чтобы стряхнуть дремоту, потянулся к шляпе, но вместо нее нащупал копну взлохмаченных волос. По приезде мастер Шелтон неодобрительно посмотрел на мою прическу и пробурчал, что англичанину не пристало ходить нестриженым, подобно какому-нибудь французу. Потеря шляпы его едва ли порадует.

– О нет, – вздохнул я, виновато покосившись на него.

Он сохранял бесстрастный вид. Сморщенный шрам пересекал его левую щеку, и от этого черты лица казались еще грубее. Впрочем, шрам не менял общей картины – красавцем Арчи Шелтон никогда не был. При этом держался он с достоинством и восседал на своем боевом скакуне с сознанием собственной значимости. Изображение косматого медведя с дубиной в лапах на его плаще недвусмысленно говорило о высокой должности на службе у Дадли. Любого другого подобный ледяной взгляд поверг бы в трепет, но я-то привык к его манерам за восемь лет, пока он приглядывал за мной в доме Дадли.

– Свалилась с лигу назад, – невозмутимо произнес он, протягивая мне шляпу. – С самой шотландской войны я не слыхивал, чтобы кто-нибудь так храпел в седле! Можно подумать, ты бывал в Лондоне не меньше сотни раз.

Его упрек прозвучал грубовато и весело. Это подтверждало мои подозрения: втайне он доволен резкой переменой в моей судьбе, хотя и не говорит об этом – не в его правилах обсуждать распоряжения герцога или герцогини.

– При дворе нельзя вот так разбрасывать вещи, – назидательно произнес Шелтон.

Нахлобучив вновь обретенную красную шляпу, я наблюдал за причудливой игрой света и тени на дороге, бегущей к вершине холма.

– Оруженосец должен всегда следить за своим внешним видом, – продолжал мастер Шелтон. – Милорд и миледи требовательны к слугам. Полагаю, ты помнишь, как следует вести себя с теми, кто занимает более высокое положение.

– Конечно. – Я расправил плечи и продекламировал самым угодливым тоном, на какой был способен: – По возможности хранить молчание и не поднимать глаз, когда с тобой говорят. Если не знаешь, как обратиться к кому-то, «милорд» или «миледи» подойдут лучше всего. – Я выдержал многозначительную паузу. – Видите? Я все помню.

– Смотри же, – фыркнул мастер Шелтон. – Ты будешь оруженосцем сына его светлости лорда Роберта, не упусти этой возможности. Кто знает, вдруг отличишься на службе? Тогда сможешь подняться до камергера или даже мажордома. Дадли известны своей щедростью к преданным слугам.

Конечно, следовало и раньше догадаться. Поселившись с семьей при дворе, леди Дадли завела обычай дважды в год посылать мастера Шелтона в замок. Там оставалась горстка слуг, в числе которых был и я. Он приезжал якобы присматривать, как у нас идут дела. Однако до его визитов я как каторжный трудился на конюшне, а он определил меня на работу по дому, да еще приплачивал – пусть поначалу и немного. Мастер Шелтон даже позаботился о моем образовании: нанял монаха из тех, что бродили толпами по окрестностям, прося милостыню после того, как старый король Генрих разогнал монастыри. В замке Дадли мажордом ее светлости имел репутацию человека бесчувственного, холодного и склонного к одиночеству, а потому неженатого и бездетного, но ко мне он был несказанно и неожиданно добр.

Теперь-то я знал почему. Он хотел, чтобы я стал его преемником, когда, сломленный старостью или недугами, он не сможет больше нести свою службу. Признаться, это было не совсем то, о чем я мечтал, выполняя скучные и утомительные обязанности по дому. В моем положении лучшего будущего нельзя было и представить. И все же мне куда желаннее работа на конюшне, чем должность лакея, обласканного господами и всецело зависящего от их капризов. Лошади были мне хотя бы понятны, в то время как герцог и его супруга оставались созданиями из другого мира.

Но я не хотел показаться неблагодарным. Я склонил голову и пробормотал:

– Большая честь, если однажды меня сочтут достойным подобного.

В ответ на лице мастера Шелтона появилась кривоватая улыбка – явление нечастое, а потому почти пугающее.

– Большая честь, говоришь? Вот и я думаю. Ну что ж, посмотрим!

Я улыбнулся. Служба у лорда Роберта, похоже, не оставит мне времени и сил для размышлений о должности мажордома. Я не видел третьего сына герцога уже много лет, но, будучи сверстниками, мы росли вместе.

Говоря по правде, Роберт Дадли был моим кошмаром. Даже ребенком он выделялся из выводка Дадли; у него ладилось все, за что бы он ни брался, будь то стрельба из лука, музыка или танцы. Кроме того, он был красавчиком и обладал чрезвычайно завышенным самомнением. Роберт с большим успехом верховодил братьями в подвижных играх типа «Бей найденыша!». Как ни пытался я укрыться от них, как отчаянно ни отбивался, Роберт всегда настигал меня. Он и его братцы-громилы загоняли меня в покрытый слоем отбросов ров или в колодец во дворе замка. Там я мог висеть, пока мои вопли, постепенно переходившие в рыдания, не достигали слуха моей горячо любимой мистрис Элис. Она тут же бросалась мне на выручку. Так я и провел большую часть детства – то карабкаясь на деревья, то в испуге прячась на чердаке. Потом Роберта отправили ко двору, где он стал пажом принца Эдуарда. Остальные братья со временем получили похожие назначения, и лишь тогда я обрел долгожданную свободу от их тирании.