Кульминация приближалась. Вот сейчас. Вот почти.

Я повернулся лицом к палате. Сергей все разглядывал себя, ненаглядного.

— Иди сюда, — сказал я и не узнал свой голос.

Он послушно встал и шагнул ко мне.

— Смотри.

Он, видимо, не понял и слегка наклонился надо мной.

— Смотри, — и я отбросил простынь.

Он успел откинуться вбок, иначе бы сильная тугая струя, вылетевшая из моего петушка, попала бы ему в лицо. Фонтан получился почти на метр вверх, не меньше.

— Ни хрена себе! — изумленно рявкнул Сергей.

В палате наступила гробовая тишина. Потом кто-то хихикнул. Я прикрылся. Теперь мне было все равно. Приятное расслабление охватило все тело.

— Как у племенного жеребца! — Сергей смотрел на меня ошарашенно.

Затем он строго посмотрел на остальных пацанов. Смешки прекратились.

— Вот это доказал так доказал, — рассмеялся Сергей. Он уселся на кровать.

Я почувствовал, что взмыл вверх по иерархической лестнице этого курятника.

Выше был только Сергей. Даже Славик с его мануальными талантами сполз вниз.

— Ночь, мальчики, ночь, — влетела медсестра и выключила свет.

— Вот лягу мимо кровати, будете отвечать, — закричал Сергей.

— На ощупь, мальчики, ложитесь на ощупь.

— Тебя бы сейчас на ощупь, — тихо пробурчал Сергей и улегся.

Он лег лицом ко мне. Луна светила в окно, и мы хорошо видели друг друга.

— Ну, как Маринка? — спросил Сергей шепотом.

— Нормально, — также тихо ответил я.

— Ты, главное, не робей. Ты с девочкой еще никогда?

— Что — «никогда»?

— Палочку еще никому не кидал?

Этот жаргон был мне известен. «Кинуть палочку» — значит овладеть девушкой.

Высший шик — это «кинуть пару палочек». Еще лучше не «палочек», а «палок», так, вроде, солиднее. По-взрослому.

— Нет, не кидал, — ответил я честно.

— А я кидал, — сказал он.

— Много? — не удержался я.

— Нет, три раза. К нам приезжала девушка из Москвы. Так вот с ней.

— А здесь что же?

— Да вот не дает пока. Стонет, скулит, дрожит, а не дает.

— Расскажи про ту, из Москвы.

— Она на год старше меня. Красивая. Ходили мы с ней недели две. Целовались, лапать давала везде. Стал ее уговаривать, давай, мол. Темнела лицом, не давала. А я все лезу со своим. Стали в лесок прогуливаться вечерами. Однажды почти раздел ее, но все равно не дала. Потом как-то шли с танцев, это довольно далековато. Обнял я ее, а она дрожит вся. Словно кто толкнул меня. Повел я ее в сторону от дорожки. Кустики небольшие, кинул пиджак на траву, обнял ее, целую, а она на ногах не стоит. Усадил я ее на пиджак, давай скоренько раздевать. А она, представляешь, дрожит вся, так, меленько. Стал снимать с нее трусики, а она не сопротивляется. Ночь светлая, как сегодня. Трусики на ней белые, в цветочек, как сейчас вижу. Навалился я на нее, стаскиваю с себя брюки, она молчит, ни слова. Развел ей ноги, тронул рукой ее там внизу, а она влажная вся, ты себе не представляешь. Тычусь, тычусь, попасть не могу. И вдруг она берет меня за это дело и сама в себя направляет. Я чуть не спустил от ее прикосновения. И так хорошо вошел. Ну а потом уже сплошной кайф. Это не описать словами.

— Вы предохранялись?

— Нет. Первый раз нет. И думать об этом не думал. Я представляешь, считал, что вся процедура проходит молча, но она через некоторое время стала так громко стонать и охать, что я даже испугался, не услышит ли кто-нибудь нас с дороги. Слава богу, никого не было. Потом вдруг как начала кусать меня в плечо, выгнулась вся дугой, трясет ее всю, стонет в голос, стучит по моей жопе пятками, какое там предохранение, пришла моя минута, извергся я в нее со страшной силой, как ты сегодня, и мысли не было, что нужно прерваться или еще что. Это на следующий день, когда я снова стал ее заваливать, она говорит мне, вот, надень это, и достает из кармашка юбки пакетик. Честно, сказать, неудобное это дело. Без него лучше. И кайф сильнее. Но нельзя же думать только о себе. Стал надевать. Она лежит, ждет. Юбка задрана, ноги раздвинуты, живот голый. Надел, навалился на нее. Вошел, делаю свое дело, вроде все путем, а сам думаю, хоть бы не порвалась эта гадость. Но все равно хорошо получилось.

— Она была девушкой?

— Ну что ты говоришь! Потом она мне рассказывала, что у нее в Москве есть жених, но он ее, как она говорила, не удовлетворял как мужчина. Она сказала, что, вот с тобой, Сережа, мне хорошо, женись на мне.

— Ну и?

— Что «и»? Уехала через три дня. Еще разок побывали мы с ней на нашем месте.

— Письма писала?

— Нет. Да что я ей. Там, в Москве, найдет себе сотню таких же или получше.

— Да, повезло тебе.

— Я говорю тебе, не дрейфь, они сами этого хотят.

— Но у тебя ведь здесь не получается?

— Ну, не всегда же так сразу. Потом, не исключено, что она целка. Тут будет посложнее.

— А Марина? С ней у меня может получиться, как ты думаешь?

— Не знаю. Понимаешь, они все здесь, как сказились. Жмемся с ними по вечерам до полуобморока, а как до этого дела, так ни-ни. Сожмет ноги и баста. Пацаны извелись все. Девки же сами придумали эти одеяла к телевизору. Но ничего, я ее так не оставлю.

— Кого?

— Ну, Ольгу, с которой я. Ты спишь, что ли?

— Почти.

— Ну, спи, спи.

— Если комары позволят.

Утро принесло тяжелую утрату.

Нет, никто не умер.

Просто Марину выписали.

Она зашла в нашу палату, одетая с иголочки, белая блузочка, короткая юбка. Принцесса, да и только. Она поцеловала каждого пацана в щеку, а меня еще и в губы. Потом уже на пороге помахала нам ручкой. Я чуть не разревелся. Я стоял у двери и смотрел, как она уходит по больничному двору, как ветер развевает ее волосы, как взметнулся низ ее короткой юбки, обнажив на мгновение стройные бедра, те самые, что я так страстно ласкал вчера вечером. Рядом с ней шла ее мама, совсем еще молодая женщина, и я подумал, что скоро Марина вырастет и станет такой же красивой и привлекательной дамой, что у нее будет муж, будут дети, будет своя жизнь. Вспомнит ли она меня хоть когда-нибудь?

Хоть когда-нибудь.

Мне казалось, что я ее никогда не забуду.

Вечером я не пошел в красный уголок. Это казалось мне предательством по отношению к Марине. Кино кончилось, пацаны вернулись, но не все. Сергея не было. На мой недоуменный взгляд Славик сделал баранку из указательного и большого пальцев левой руки. Затем он воткнул указательный палец правой руки внутрь баранки и совершил пару возвратно-поступательных движений.

Меня обдало жаром.

Это движение всем известно. Вероятно, оно интернационально.

По значению. По смыслу. По силе. По доходчивости.

Неужели?

Я не мог заснуть. Я так завидовал Сергею. Как легко он живет.

Неожиданно мне приспичило. Я встал и вышел из палаты. В коридоре было темно.

Где-то посредине слабо горела небольшая лампочка. Я заскочил в туалет, отлил.

Вышел в коридор и этот момент увидел их. Они вышли из какой-то комнаты в том конце коридора. Они шли, даже не держась за руки. Затем она резко пошла вперед, а он подотстал. Я юркнул в палату, улегся на свою кровать. Сергей зашел через минуту. Я притворился, что сплю. Сергей упал в кровать и сразу заснул. Я смотрел на его лицо, освещенное бледным лунным светом, и думал, неужели ему сегодня удалось, а если удалось, то почему он так крепко спит.

Ведь надо петь и плясать. И благодарить судьбу за такую лафу.

Но он дрых, как сурок.

Утром я безошибочно подошел к той двери, из которой они вышли вчера ночью.

Это был небольшой чуланчик, где хранились матрацы. К нему вела дверь из коридора, это была, собственно, дверная коробка без дверей, маленьких тамбур и дверь в чулан, которая закрывалась изнутри на крючок.

Матрацы лежали в три ряда, штук по десять в стопке. Я смотрел на матрацы и думал, на котором из них это могло произойти, если это вообще произошло.

Никаких следов не было.

В течение дня я смотрел на Сергея и Олю и не заметил никаких признаков того, что их отношения вступили в новую фазу. Вечером я снова не пошел в красный уголок.