— А у тебя какая квота? — прервала я.

— Нас, учителей, приравнивают к социальным, — смутилась мама. Видимо, считала, что её труд — дармоедство по сравнению с другими профессиями, но я-то успела узнать из маминых рассказов, что она преподает письмо, чтение, математику, географию и историю, и что обучение считается обязательным для детей школьного возраста. В Магнитной их около четырехсот, поэтому построено две школы, и дети учатся в две смены. А учителей — трое, и мама выучила добрую половину Магнитной.

— А вольные причем? — напомнил Егор.

— Вольные живут сами по себе. Кто поодиночке, а кто объединяется. Но они тоже обязаны приезжать на замеры. Иногда к ним прибиваются те, кому отказали в доверии.

— А это что за люди?

— Те, кому не доверяют. Если человек не явился на поверку, наказывают всё поселение, — пояснила мама, и мне вспомнился рассказ самого старшего Мелёшина. — Поэтому в Магнитную принимают надежных новоселов. Никто не хочет рисковать семьей из-за пришлого человека, если тот ведет себя подозрительно. Голова сообщает в Совет о таких людях и предупреждает, что жители Магнитной не несут за них ответственности.

— Ого! — присвистнул муж. — Оказывается, у вас своя страна и своя политика. А что здесь забыли вольные? — кивнул он на лошадей у коновязи.

— Приезжают изредка. Обменивают на муку, зерно… Не знаю, быть может, пушнину привезли. Бывает, ценную породу поставляют: медную или серебряную. Слюду добывают.

Пока мама говорила, один из бородачей вышел из запасника с пустыми руками и направился к Совету, где занял очередь. Около одиночки образовалось пустое пространство. Люди не пожимали ему руки, а отворачивались и отводили глаза. А вольный бородач вел себя, словно ему нипочем откровенное игнорирование.

— И в чём же он провинился? — спросил Егор, наблюдая за реакцией местных. — Если человек не желает подчиняться вашим законам, за это его подвергают остракизму?

— Это Наянчи, из политических. Лет десять живет на побережье. Ему отказали в доверии, потому что поймали на воровстве зерна из запасника, — ответила мама.

— А может, обвинение сфабриковали? Кто вынес решение о недоверии? — не унимался Егор. Чего он добивается? Выискивает недостатки и прогнившие места в системе самоуправления?

— Голова Магнитной и старшины, — ответила мама. — Наянчи схватили, когда он таскал мешки вместе с подельником. Ему доверили работу в запаснике, а он сделал дубликат ключа.

Я по-новому взглянула на черноволосого бородача, вернее, на его спину. Фигура мужчины показалась мне зловещей. И поза-то как у злодея из вестерна. Его приняли в Магнитной как равного, а он украл у своих же и ни на секунду не задумался о том, что дети и старики умрут от голода.

А затем мне стало не до бородача, потому что на левом крыльце, ведущем в приемную Совета, я заметила Мурену. Прислонившись к перилам, он глядел в нашу сторону. Достал сигарету из пачки, и сунув в рот, прикурил. Зажигалкой стал палец, на подушечке которого затрепыхался огонек igni candi*. Мурена затянулся и выпустил дым струйкой, не отрывая глаз от нашей компании. И неожиданно до меня дошло: плевать он хотел на меня и Егора. Мы ему неинтересны. Он смотрел на маму.

— Эвка, ты где? — послышался голос мужа. — Пойдешь к деду Митяю?

Егор обстучал обувь от налипшей грязи и через сени прошел в дом.

— Эвка? — спросил тихо и прислушался.

— Я здесь.

Он поднял скатёрку.

— От кого прячешься, зайчишка-зайка серенький? — поддел меня.

— Просто так сижу.

Разве ж скажешь ему, что под стол меня загнало воспоминание из детства? Словно вживую встал перед глазами старый приевшийся сон: мамины башмаки — слева, туфли отца — справа. И он настаивает на разводе. А потом меня увозят — из дома, из Магнитной, с побережья. Разговор родителей разносится четким эхом в памяти, хотя минуло двадцать лет. Растерянность в мамином голосе и уверенный тон отца…

Всё возвращается на круги своя. Цикл заканчивается и начинается сначала. Я вернулась туда, откуда меня забрали давным-давно, и, того не ведая, захватила в дорогу нечто необыкновенное. Оно — частичка меня и Егора. Лягушачья икринка. Ребёнок.

— Вылезешь?

— Пока нет.

— Тогда мы идем к вам, — заключил муж и пополз ко мне на коленях. — Уй! — ударился макушкой о перекладину. — Прикольно, — огляделся по сторонам.

— В детстве здесь был мой домик, и я играла. Осторожно, не занози руку.

— Здорово. Я уж подумал, что ты родилась сразу взрослой и серьезной.

— Гош, ты сердишься? Я шантажировала тебя у Совета.

— Знаю, — хмыкнул он.

— Я ужасно тебя люблю, — обняла своего мужчину.

— Забавное сочетание: "ужасно" и "люблю", — ухмыльнулся Егор.

— И, кажется, я залетела.

Муж фыркнул и беззвучно рассмеялся.

— Ничего смешного! Просто я еще не привыкла. Этим нужно проникнуться.

— У тебя будет полно времени, чтобы привыкнуть к новому состоянию. — Егор посчитал, загибая пальцы. — Почти восемь месяцев.

— Как же так получилось? Я верила, что порошок стопроцентно защитит.

— Эвочка, ты — исключение из правил. Так чему удивляешься?

— Невероятно, — вздохнула я. — Твоя клетка встретилась с моей, и они начали делиться. И вот здесь, — положила ладонь на живот, — живой человечек.

— Ну, положим, до человека ему далеко. Сама слышала, что дедушка-эскулап сказал. Пока что в твоем животике — прыщик.

— И всё равно! На курсах нам читали об этапах развития эмбриона. Сейчас у него закладывается сердце, появляются зачатки глаз и ушей. И бугорки — будущие пальчики! Боже мой, и позвоночник формируется, и дыхательные пути!

— Ну, вот, опять слезы в глазах. Осознала, наконец?

— И он будет похож на тебя и на меня, — схватила я ладонь Егора и, с жаром поцеловав, приложила к щеке.

— Кто бы сомневался, — проворчал он.

В тот момент мне не думалось о том, что ребенок может родиться невидящим. Не думалось, что в таком случае малыша ждет незавидная участь в висоратском мире. Не думалось о том, унаследует ли кроха признаки моего полиморфизма. Будущее представлялось мне бескрайним океаном, а я стояла наверху, на скале. Нужно всего лишь раскинуть руки и решиться, упасть в новую жизнь. Это не больно и не страшно. У меня есть мама, есть любимый мужчина. У меня будет ребенок. Большего и желать нельзя. Я самый богатый человек на земле.

— Гош, а как же теплый туалет и электрическая бритва? Прости! Я думала только о себе.

— Ты счастлива?

— Ага. Очень.

— Ну и славно. Беременная женщина должна быть счастлива. Чувствую, мне надо запасаться терпением. То ли еще будет. Когда кузина Агния ждала двойню, её муженек на стенку лез.

— Почему? — хихикнула я, предвкушая интересное объяснение неадекватного поведения.

— Потому что. То его обвиняли в измене, то вешались на шею и зацеловывали. То мордовали слезами по пустякам, то срочно требовали персики и землянику, топая ногами. А, между прочим, дело происходило зимой. Тогда я посмеивался над зятем, а теперь понимаю.

— И как, нашел он персики?

— Нашел. Консервированные в сиропе. Кузина утешилась.

— Ой, и мне персиков захотелось.

— О! — Егор возвел глаза к столешнице. — Персики не обещаю, но через полчаса придет машина с пайком. Будешь разбирать коробки?

— Конечно! — ринулась я, чтобы вылезти из-под стола.

— Погоди, Эвочка, не спеши. Полчаса-то у нас есть. И твоя мама ушла на дойку.

— Уау! Не знал, что беременные женщины такие страстные… И чувственные.

— Гош, а заметно уже?

— Что заметно?

— Живот заметно? И грудь… она стала больше?

— М-м, да… Определенно увеличилась.

— Ай! Щекотно же!.. Гош…

— А?

— Я стану толстой и неуклюжей. Представь, на животе привязана подушка. Ни наклониться, ни присесть толком.

— А куда деваться? Кому-то делать детей, а кому-то рожать.

— Ах, так?! Я думала, он утешит, а он!