Шлаковка… Я родилась в этих местах. Расположение хуторка таково, что меж гор образовался широкий зазор, в который по утрам заглядывает солнце и освещает небольшой луг. Сейчас он выкошен, и трава убрана в стога. На лугу пасутся две стреноженные лошади. Еще я видела коз и коров на склоне, но из-за дальности не смогла сосчитать.

Летом, в безоблачные дни, хуторок освещен солнцем с утра и до вечера, что считается редкостью для здешних мест. Заросшей тропкой можно дойти до шумной речушки Журчавы, протекающей по долине и жмущейся к противоположной горе. Не речке есть мостки и отгороженная заводь — для стирки. Вода в Журчаве холоднючая, как и во всех речках, текущих с гор, но в заводи потеплее. Прополоскал бельишко — нужно поднять затвор, чтобы вода протекла и набралась свежая.

В Шлаковке — пять домов и пять семей. И пусть у местных выдуманные имена и фамилии, навязанные политическим режимом, жители откликаются на свои настоящие имена.

Мама жила одна, а хозяйство вела в общейке. И все ж отсутствие мужской руки в доме сказывалось в разных мелочах, начиная от провалившегося пола в бане и заканчивая частичным отсутствием дранок в кровле. Всё непрочное и ненадёжное, даже тележка для бадейки, готовая вот-вот развалиться. Забора практически нет, лишь почерневшие от времени столбы с прожилинами да жалкое подобие калитки. Ни замков, ни крепких запоров. От кого прятаться-то? Зато дорожки вымощены камешками, чтобы грязь не прилипала к обуви.

Егор помаялся от безделья да и попросил у мамы инструмент. Она, конечно, воспротивилась: вдруг зять покалечится, работая руками? Беспокойство тёщи задело Егора за живое и повысило градус упёртости. Не знаю, охладил ли его пыл молоток, у которого набалдашник ходил ходуном на рукоятке, и жалкая кучка гвоздей внушительного размера, но муж пропадал на улице, периодически постукивая, и в избу заходил затем, чтобы поесть. Зато позже выяснилось, что тележка окрепла и катится уверенно, а бадейка жестко фиксируется с помощью свежеприбитых клинышков.

— Мой талантище, — обняла я Егора. — Никому тебя не отдам. Научусь стучать молотом по наковальне и прикую к себе цепью.

На второй день пребывания в Шлаковке мы с мужем отправились до колодца по единственной на хуторе дороге. Мамин дом — самый дальний, возле луга, а колодец — общий. В здешних местах колодцы копаются тяжело и не очень глубоки. Каждый раз мама порывалась идти с нами, и мне насилу удалось её отговорить. Маму тревожило всё — что мы сорвемся в колодец, что по пути переломаем конечности или случайно поранимся. И даже легкомысленное заявление, что "тут всего-то два шага сделать", её не успокаивало.

Калитку соседнего дома облюбовали три девочки девяти-одиннадцати лет, в скромных платьицах и то ли в тапочках, то ли в ботиночках. Они уставились на нас как необычайное явление. Вот никогда не могу с точностью угадать возраст, интуицию отрезает напрочь.

— Привет, — помахала я рукой. Ни ответа, ни привета. Девочки застыли, даже моргать перестали.

— Глашка, а ну домой! Полы не мыты, а тебя днем с огнем не найти! — раздался женский окрик. Девочки вздрогнули, а заодно и мы с Егором.

У калитки крайнего дома стояла дородная женщина с хворостиной. Одна из девочек пробралась бочком мимо колодца и побежала со всех ног, а две её подружки исчезли за кустами.

— Дикие какие-то, — заметил Егор, крутя поскрипывающий и заедающий ворот.

— А как ты хотел? Тут приезжих отродясь не бывало, вот они и чураются.

Женщина взглянула издали на опустошение колодезных запасов и ушла в дом.

А ближе к вечеру мама повела нас знакомиться с хуторскими. Она стучалась в дверь, и мы проходили через сени в горницу. И везде нашу компанию встречал незатейливый деревенский быт.

По соседству жила женщина лет тридцати-тридцати пяти, с двумя дочками — теми девочками, которых мы видели днем. В ограде разгуливали куры, и подворье было побогаче, нежели у мамы. Девочки вели себя как мышата: не галдели, не липли с расспросами. Залезли на печь и посматривали оттуда с любопытством. Хозяйку звали Тамарой. Она выглядела уставшей и держалась за поясницу, обвязанную платком, но поздоровалась доброжелательно. Когда мы вышли на улицу, мама пояснила, что в начале лета у Тамары погиб муж. Он работал на одном из рудников и по неосторожности упал в реку, сорвавшись. Тело нашли через две недели, на отмели.

И это большая удача, — подумала я мрачно. В начале лета начинается таяние ледников, и вода в горных реках понимается. Она ворочает громадные валуны и перекидывает стволы вековых деревьев как соломинки. Чем уже и круче устье, тем громче "поет" река. Грохочущий поток тащит тонны грязи, камни и вырванные с корнем деревья.

Печально. Что теперь делать семье, оставшейся без кормильца? Мама тоже живет одна, но у нее не было маленьких дочек-погодок.

Следующими соседями по хутору оказалась семья с девочкой шести-семи лет. Рядом с домом — скромное, но ухоженное подворье, на заборе растянута сеть. И вездесущие куры, мешающиеся под ногами. Хозяин, с проблесками седины на висках и в курчавой бороде, сноровисто передвигался по хате, несмотря на деревянный протез до колена. Дочка Аннушка — со светленькими волосиками, заплетенными в тонкие косицы, и белесыми бровками — жалась к отцу. Хозяйка возилась с ухватами у печки, а по горнице плыл рыбный дух. Если хозяин, Григорий, пожал протянутую руку Егора, то хозяйка словно бы не замечала нашего присутствия. Когда мы, распрощавшись, повернулись к двери, женщина вдруг сказала:

— Думали, сокол прилетел, а он вороном оказался.

Я, конечно же, поудивлялась, но мама объяснила, опять же выйдя на улицу, что Наина, хозяйка, — чуточку необычная. Многие считают её пророчицей, но иносказательный смысл выдаваемых фраз мало кому понятен.

Не побережье, а скопище многозначительностей. Один другого хлеще. Говорили бы конкретно, мол, в понедельник с утра запнешься о камень и сломаешь ногу. А то вороны-ястребы и горячие сердца. Сплошные загадки. Тьфу. Лучше бы молчали. Как тут уснешь? Проворочаешься до утра, а разгадку не найдешь.

В следующем доме жила довольно-таки многочисленная семья. Просторное застроенное подворье, да и изба большая, из трех комнат с сенями. Хозяин, Игнат, — основательный бородач, как и его сосед — перед нашим приходом выстругивал что-то из полешка. Хозяйка — та женщина, что утром грозила хворостиной — готовила ужин. И в придачу четыре дочки разного возрастного интервала — Паша, Даша, Саша и Глаша. Это Глашу сегодня днем заставляли мыть полы.

Младшие девчушки высунули головы из соседней комнаты и пялились на нас, приезжих, как на редкостную диковинку. Средняя дочка, Даша, помогала матери, ловко мастеря пирожки с капустой и выкладывая на противень. Самая старшая, Паша или Прасковья, примерно одного возраста со мной — высокая, статная и объемная не в пример мне, бледной поганке. Про таких говорят: кровь с молоком. Я решила, что мы найдем общий язык, но девушка смотрела на меня и Егора с неприязнью. Узнаваемый взгляд. Как и у Тимура из Березянки.

— Я до бани, — обронила она и вышла в сенцы, потеснив меня в сторону.

— Вот настырная девка, — подосадовал Игнат. — И в кого упрямая как коза?

— В тебя, — ответила хозяйка, раскатывая тесто скалкой.

— Куда ни плюнь, везде бабьё, и каждая с норовом, — проворчал хозяин. — А Пашка вообразила себя местной царицей, в кузню подалась. Неужто надумала Магнитку под себя подмять? Я, между прочим, тебя спрашиваю, — обратился он к супруге, но та промолчала. — Её ж ни один нормальный мужик за себя не возьмет. Кому нужна баба с силищей в руках? Чуть не по ейному, сожмет беднягу и кишки выдавит. Хоть ты, друг, спасешь этот богом забытый угол от бабского засилья, — пожал он руку Егора. — Ну что, отметим знакомство?

— Я тебе отмечу! Я тебе отмечу! — хозяйка замахнулась скалкой.

Не знаю, чем закончились семейные разбирательства, потому как мы вышли из дому. И опять мама пояснила, что Игнат, у которого четыре дочери, считает этот хутор заговоренным. Бабьим царством. Мол, здесь хорошо родятся девчонки, а мужики постепенно вымирают.