— Просто идеальное место для пересъемки документов, — заметил он.

Сейф находился рядом со столом. Он был старый и, судя по виду, весил по меньшей мере фунтов пятьсот. Взглянув на ножки, Вайкери сразу же заметил, что они привинчены к полу.

— Давайте посмотрим наверху, — предложил он.

Там находилось три спальни: две выходили на улицу, а третья, самая большая, располагалась в глубине дома. Две передних, по всей видимости, предназначались для гостей. Платяные шкафы были пусты, никаких признаков чьего бы то ни было присутствия. Они перешли в спальню хозяина. Неприбранная двуспальная кровать, поднятые шторы на окнах, выходивших в маленький неухоженный садик, обнесенный стеной. Вайкери открыл платяной шкаф эдвардианского стиля и заглянул внутрь: два комплекта офицерской формы американского ВМФ, несколько пар шерстяных гражданских брюк, стопка свитеров и нескольких аккуратно сложенных рубашек, на каждой из которых красовался ярлык магазина мужской одежды в Манхэттене. Закрыв гардероб, он обвел взглядом комнату. Если эта женщина и бывала здесь, то не оставила никакого следа, лишь слабый след аромата духов еще витал в воздухе. Вайкери показалось, что эти духи были похожи на те, которые любила Элен.

«Алло. Алло! Кто это говорит? О, что за дурацкие шутки, черт вас возьми!»

Вайкери взглянул на Гарри.

— Спуститесь вниз, осторожно откройте дверь кабинета и снова закройте ее.

Гарри возвратился через две минуты.

— Вы слышали что-нибудь?

— Ни звука.

— Это значит, что она имела возможность пробираться ночью в его кабинет и фотографировать все, что он приносил домой.

— Следует предположить, что да. Проверьте ванную. И вообще посмотрите, не осталось ли здесь каких-нибудь ее личных вещей.

Вайкери слышал, как Гарри, не слишком заботясь о тишине, копался в домашней аптечке. Вернувшись в спальню, Далтон доложил:

— Ничего такого, что могло бы принадлежать женщине.

— Хорошо. Для первого раза я увидел достаточно.

Они сошли вниз, удостоверились, что дверь кабинета заперта, и вышли через парадный вход. Машину они оставили за углом. Когда они спустились на тротуар, Вайкери взглянул на дома, вытянувшиеся вдоль противоположной стороны улицы. Взглянул и тут же отвел глаза. Он мог поклясться, что в одном из затемненных окон увидел лицо глядевшего на него мужчины. Темные глаза, черные волосы, тонкие губы. Он быстро опять взглянул вверх, но лицо уже исчезло.

Чтобы преодолеть скуку ожидания, Хорст Нойманн изобрел игру: он запоминал лица. Он достиг в этом деле больших успехов. Ему было достаточно почти что мельком взглянуть на несколько лиц — хоть в поезде, хоть на людной площади, — чтобы они отложились в памяти. А потом он мог мысленно просматривать их, как другие просматривают фотографии в альбоме. Он столько времени проводил в поездах от Ханстантона до вокзала Ливерпуль-стрит, что ему все чаще и чаще попадались знакомые лица. Полный торговец, никогда не забывавший потискать бедро своей подруги перед тем, как в Кембридже поцеловать ее на прощание и отправиться домой к жене. Старая дева, которая всегда казалась готовой расплакаться. Молодая вдова, которая все время, не отрываясь, смотрела в окно. Нойманн вообразил себе, что она видела лицо мужа на фоне тянувшихся за окнами серо-зеленых сельских пейзажей. На Кавендиш-сквер он знал всех завсегдатаев: и обитателей домов, окружавших площадь, и людей, любивших подолгу сидеть на скамейках среди уснувших на зиму растений. Это было монотонное занятие, но оно помогало ему сохранять остроту мышления, а также проводить время.

Толстяк прибыл в три часа — то же самое серое пальто, та же самая шляпа-котелок, тот же самый нервный облик приличного человека, оказавшегося втянутым в преступление. Дипломат отпер дверь и вошел в дом. Нойманн пересек площадь и просунул конверт в щель. Он услышат знакомое пыхтение — это чрезмерно полный дипломат нагнулся, чтобы поднять конверт.

Нойманн вернулся на свое излюбленное место на площади и стал ждать. Дипломат вышел спустя несколько минут, поймал такси и уехал. Нойманн выждал еще несколько минут, чтобы убедиться в том, что за такси не было слежки.

До поезда у него оставалось еще два часа. Он встал и направился в сторону Портмэн-сквер. Проходя мимо книжного магазина, он увидел через окно знакомую девушку. Посетителей в магазине не было, и она сидела за прилавком и читала сборник Элиота — то же самое издание, которое продала ему на минувшей неделе. Она, казалось, почувствовала взгляд, так как внезапно вскинула голову, как будто что-то ее толкнуло. Нойманна она узнала сразу и жестом пригласила его войти в магазин. Нойманн повиновался.

— Сейчас у меня начнется перерыв, — сказала она. — На той стороне улицы есть кафе. Может быть, составите мне компанию? Кстати, меня зовут Сара.

«О, проклятье», — подумал Нойманн и сказал:

— Конечно, Сара, с удовольствием.

По крыше «Хамбера» непрерывно барабанил дождь. В машине было так холодно, что при разговоре изо ртов вылетали плотные клубы пара. Гросвенор-сквер казалась во мраке затемнения необычно тихой, непохожей на себя. Особенно трудно было Вайкери, который вряд ли заметил бы разницу, если бы их машина сейчас оказалась, скажем, в Берлине перед рейхстагом. Вот на площадь выехал американский автомобиль с фарами, прикрытыми маскировочными створками, осветив на несколько секунд мокрый асфальт. Из машины вышли двое мужчин, но ни один не был Джорданом. Вскоре промчался и исчез во тьме курьер на мотоцикле. Вайкери сразу же подумал о Франции.

Он закрыл глаза, чтобы отогнать непрошенные образы, и увидел вместо них лицо мужчины из окна дома в Кенсингтоне. Скорее всего, просто любопытный сосед, сказал он себе. И все же что-то его беспокоило — то, как этот человек стоял, отступив на несколько футов от стекла, и то, что в комнате было темно. Он восстановил в памяти лицо: темные волосы, темные глаза, узкий рот, бледная кожа... Черты, не позволяющие при беглом взгляде определить национальное происхождение. Возможно, немец, возможно, итальянец, возможно, грек или русский. Или англичанин.