– Нет.

– Почему?

– Никто бы мне не поверил.

Шмиттер расхохотался.

– То-то и оно, Людовик. Конечно, никто бы не поверил, потому что между твоим словом и словом Шмиттера – большая разница, понятно? Тебе не нравилось в тюрьме, а, Людовик?

– Нет, не нравилось.

– Тем не менее, на сей раз ты вернешься туда и просидишь до конца своих дней. Или, может, лучше убить тебя сразу?

– Вас арестуют!

– Только за то, что я защищался? Ты с ума сошел! Я скажу, что выстрелил, боясь разделить судьбу Мины Меттлер, Вилли Оттингера, Рудольфа Шауба и Альдо Эрлангера…

– Но вы отлично знаете, что я их не трогал!

– Разумеется! Но важно не то, как дело обстоит в действительности, а что об этом подумают. У общественного мнения своя правда, Людовик, и оно осудит тебя, как убийцу!

– Но ведь убийца-то – вы!

– Я? Что за странные фантазии! Оказывается, ты еще глупее, чем я думал… Бедный мой Людовик, лучше бы я оставил тебя гнить в той ночлежке…

– А я-то воображал, будто вы ко мне хорошо относитесь…

– Так и было, мой друг, так и было… но деньги я люблю гораздо больше, и эта история с Дженни Йост – которую, кстати, ты сам же мне выболтал – показалась мне слишком удобным случаем. И его не стоило упускать… Парня вроде тебя не каждый день встретишь… А потому, честно говоря, я долго колебался… Но я слишком устал прислуживать людям, которые за гроши требуют безграничной преданности, а в награду сулят нищенскую пенсию. Теперь же, благодаря тебе, меня ждет счастливая старость. Те, другие, мне мешали – пришлось бы отдать часть денег, а кроме того, хоть никто, кроме Эрлангера, не знал о моей роли в этой истории, я немного беспокоился. Ты избавил меня от всей этой компании, и я тебе очень благодарен.

– Но это вовсе не я!

– А ты можешь это доказать?

Сенталло чуть не ответил «да», сославшись на Вертретера, но предпочел доиграть роль и выслушать все до конца.

– Нет.

– Вот так-то. Твоя беда в том, что у тебя не хватает мозгов, Людовик… Иначе ты никогда не поверил бы в эту сказку насчет Дженни… Хотя, заметь, эта таинственная Дженни спасла тебя от более тяжкого наказания… Среди присяжных всегда найдется нежная душа, весьма чувствительная к романтике… Например, моя жена…

Людовик невольно хмыкнул.

– Почему ты смеешься? Не веришь?

– Да, я не верю в чувствительность госпожи Шмиттер!

– И напрасно!

– Может, она и Эрлангера зарезала из особого гуманизма?

– Честное слово, ты, кажется, совсем спятил! Жена очень рассердится, узнав, что ты говорил о ней такие гадости.

Издевки Шмиттера действовали Людовику на нервы. Он чувствовал, как в нем растет прежняя убийственная ярость, заставлявшая кидаться на врагов, не думая о последствиях. И от Шмиттера это не укрылось.

– Ты хочешь вцепиться мне в горло, а, Людовик? Не делай глупостей, иначе сам же дашь мне основание выстрелить. А я все-таки предпочел бы отправить тебя в тюрьму. Так будет легче для моей совести, понятно?

Услышав, как этот негодяй рассуждает о совести, Людовик не выдержал. Последние слова Шмиттера окончательно вывели его из себя. Одним молниеносным прыжком Сенталло бросился на управляющего, но тот следил за каждым его движением и, вовремя отскочив, с размаху ударил рукояткой револьвера. У Людовика потемнело в глазах.

Когда Сенталло очнулся, голова у него разламывалась от боли. Молодой человек не сразу понял, где находится, и довольно долго неподвижно смотрел в потолок. И вдруг он все вспомнил.

Людовик приподнялся и сел на ковре, удивляясь, где же Шмиттер. Неожиданно он почувствовал, что держит в правой руке какой-то предмет. Сенталло опустил глаза и замер в полном недоумении: он крепко сжимал нож, которым Шмиттер разрезал бумаги, но сейчас лезвие покраснело от крови. Что это значит? Людовик с трудом встал. Голова немного кружилась, он облокотился на стол.

Увидев лежащего на полу Энрико Шмиттера, Сенталло мгновенно сообразил, что тот мертв. Он встал на колени рядом с трупом – кинжал угодил прямо в сердце. Людовик весь сжался от страха, тщетно пытаясь вспомнить, как все это произошло. Но память подсказывала, что он сразу потерял сознание… Может быть, тогда он и ударил Шмиттера первым, что подвернулось под руку? А это был нож для бумаги…

От раздумий Людовика отвлек шум крадущихся шагов на лестнице. Полицейские! Сенталло понимал, что безвозвратно погиб, поскольку сам же, очевидно, убил единственного свидетеля, чьи показания могли бы его спасти. Хуже того, после убийства Шмиттера ему уже не оправдаться во всех остальных! И никаких его заверений никто даже в расчет не примет! В полной панике, как загнанный зверь, он тщетно искал, куда бы скрыться. Людовик уже слышал дыхание полицейских. Остается сыграть ва-банк. Подождав, когда блюстители закона остановятся на площадке, он резко распахнул дверь. Одного Сенталло оттолкнул, другого сшиб с ног, споткнулся сам, но не упал, и, схватившись за перила, по -прежнему в полной тьме ринулся вниз по лестнице. Сзади слышались крики и ругань, потом загремели выстрелы и в ушах стали свистеть пули. Внизу, вместо того, чтобы выскочить на улицу, где его уже поджидали, Людовик свернул в хорошо знакомый коридор, ведущий в вестибюль банка. У главного входа он столкнулся с Эрни Дюбаком. Швейцар стоял в рубахе и поспешно застегивал штаны – подтяжки еще болтались у колен. Дюбака, по-видимому, разбудили выстрелы.

– Сенталло?… Но… что происходит? – пробормотал он при виде Людовика.

– Живо открывай, а то как бы с тобой самим не случилось несчастье!

Швейцар открыл рот и вытаращил глаза. Сначала он попробовал было спорить, но по выражению лица Сенталло понял, что лучше подчиниться приказу. Чтобы Эрни не заорал, как только он выскочит на улицу, Людовик предусмотрительно стукнул его в челюсть. Правда, он старался по возможности смягчить удар и даже поддержал швейцара, чтобы, падая, тот не разбился.

Людовик бежал как сумасшедший, думая лишь о том, как бы побольше оторваться от преследователей и не слышать пронзительного свиста, так страшно буравившего ночь. Мчался он без определенной цели, петляя и сворачивая с улицы на улицу, пока изумленные взгляды редких прохожих не убедили его, что лучше идти спокойным шагом. Людовик не питал никаких иллюзий. Его быстро найдут, и на том все кончится. Подумав, что никогда уже не вернется к Эдит, он с трудом подавил рыдание. Сенталло плакал о малыше, которому уже не сможет стать папой. Но мысль о Курте вдруг напомнила об Этцернелене. Где найдешь лучшее убежище? Если, конечно, Вертретер согласится его спрятать, выслушав всю правду… Людовик сомневался, что инспектор захочет помочь даже теперь, но, во всяком случае, он хотя бы в последний раз повидается с Эдит – завтра утром молодая женщина сядет в автобус и отправится в Этцернелен, к матери. Что ж, спортивным шагом Людовик вполне доберется туда же задолго до рассвета…

В кабинете Шмиттера комиссар Лютхольд уже успел осмотреть труп и выпрямился, аккуратно обернув кинжал носовым платком.

– Ну, а теперь что скажете? – спросил он, повернувшись к Вертретеру.

Инспектор лишь молча пожал плечами.

– Итак, вам понадобился еще один труп, а иначе вы не желали поверить, что ваш Сенталло – убийца? Жаль, что вы только что не поразили его насмерть! Это избавило бы нас от множества осложнений… Если, разумеется, вы промахнулись не нарочно…

– Господин комиссар!

– Вам повезло, Вертретер, что там было темно… и я не могу упрекнуть вас за столь необычную неловкость…

– Скажите уж сразу, что считаете меня сообщником Сенталло!

– Пока я не могу этого утверждать, инспектор, но лишь пока… Дайте-ка мне ваш жетон…

Франц повиновался, и комиссар сунул жетон в карман.

– В ожидании более серьезных взысканий, я отстраняю вас от работы, инспектор Вертретер. Можете идти. Однако я запрещаю вам без разрешения уезжать из Люцерна. Ясно?

Полицейский кивнул. Уходя, он еще раз поглядел на труп и пробормотал:

– И даже несмотря на это, мне с трудом верится в виновность Людовика…