– Нет… Антон тоже уверял, будто любит и хочет на мне жениться… Мы познакомились во время экскурсии на озеро Четырех Кантонов. Он приехал из Инсбрука – работал там в большой гостинице. Антон говорил, что не скопил еще достаточно денег и мы пока не можем обзавестись собственным хозяйством. Я поверила клятвам и стала его любовницей. А он взял и уехал на следующий день после того, как узнал, что у нас будет ребенок.

– И вы его не нашли?

– Нет, и даже никогда не пыталась искать.

Оба умолкли, вспоминая минувшее.

– У Дженни были светлые волосы… – вдруг пробормотал Людовик, почти не соображая, что говорит.

– У Антона тоже, как и у моего сына… Вам бы надо познакомиться с моим маленьким Куртом, а, Сенталло?

– Я непременно поеду к нему!

Людовика глубоко потрясли слезы, скатившиеся по доселе совершенно бесстрастному лицу. Он встал и положил руку на плечо Эдит.

– Не надо отчаиваться… Я уверен, вы встретите хорошего человека, и он снова сделает вас счастливой.

– А в благодарность я преподнесу ему чужого сына?

– Ну и что? Полюбив вас, он полюбит и Курта. Не как чужого сына, а как вашего. Признайся мне Дженни, что у нее есть ребенок, это ничуть не помешало бы мне на ней жениться.

– Не все мужчины похожи на вас.

В это время вернулся Вертретер. Он сразу заметил, как печальны лица его сестры и гостя.

– Что-то вы оба повесили нос, как я погляжу! – воскликнул полицейский.

Эдит встала и начала собирать со стола посуду.

– Так, значит, по-твоему, у нас есть основания веселиться? – спросила она.

– Ага, я вижу, вы изливали друг другу душу… Верно?

– Да, делились воспоминаниями…

И, повернувшись уже на пороге комнаты, она добавила:

– Тебе должно быть стыдно, Франц, за то, что ты арестовал такого славного парня!

Сенталло покраснел до корней волос, и его смущение немало позабавило инспектора.

– Браво! – воскликнул тот. – Да вы, кажется, уже приручили Эдит? Поздравляю, моя сестра очень разборчива… Но – к делу. Я виделся со своим шефом, Сенталло. Мы долго о вас разговаривали, и в конце концов комиссар согласился с моим планом.

– Так я иду к Херлеманну?

– Никуда вы не идете!

Людовик ошарашенно уставился на Вертретера.

– Что же, в таком случае, я должен делать?

– Пока – просто гулять.

На долю секунды Сенталло пришло в голову, что инспектор смеется над ним. Но – нет, Франц, очевидно, говорил вполне серьезно.

– Не понимаю…

– Бессмысленно искать неизвестно кого!

– Но Дженни…

– И Дженни – тоже. Судите сами, Сенталло. Вы точно знаете, что не виноваты, и сумели убедить в том же меня. Стало быть, где-то есть и настоящие преступники. Но раз мы сами не в состоянии до них добраться – надо заставить их обнаружить себя.

– И они это сделают, если я буду спокойно гулять по городу?

– Все прошло так гладко только потому, что эти люди рассчитывали навсегда, или по крайней мере очень надолго, упечь вас в тюрьму. Ваше внезапное появление не может их не встревожить. Наши противники начнут ломать голову, в чем дело, и волей-неволей высунут нос. Не исключено, что с вами попытаются заговорить или даже…

– Даже – что?

– Попробуют вас убить.

– А?

– Вы боитесь?

– Боюсь?

Людовик пожал плечами. Как будто можно напугать человека, решившего доказать свою невиновность и разыскать любимую женщину!

– Будь я трусом, инспектор, я попросил бы вас отправить меня обратно в тюрьму. И где я должен гулять?

– Повсюду. Обойдите весь Люцерн квартал за кварталом. Сидите понемногу на террасах кафе, в парках – короче, постарайтесь как можно больше мозолить глаза. Откуда вам бы хотелось начать?

– Мне все равно.

Вертретер разложил на столе план города.

– Как насчет того, чтобы завтра отправиться в Обер Майхоф?

И Сенталло целую неделю гулял по городу. Вообразив, будто он турист, решивший как можно лучше познакомиться с городом, Людовик медленно брел по улицам, улочкам и набережным, заглядывал в сады, парки и даже в церкви, но за семь дней так и не добился никаких результатов. Никто не проявлял ни малейшего интереса к поступкам и действиям Людовика Сенталло. Сначала, пожалуй, приятно было восстанавливать прежние впечатления о давно покинутом городе, но потом он устал. Молодой человек с трудом понимал, чего ради он должен, уподобившись новому Вечному Жиду, без конца таскаться по улицам, ожидая весьма проблематичной реакции противника. Эдит, с которой Сенталло виделся по вечерам, в какой-то мере разделяла его тревогу. Лишь один Франц продолжал считать свой план превосходным, а потому ни сестра, ни гость не решались ему перечить. Не будь вечерних разговоров с молодой женщиной (после обеда Вертретер всегда уходил в управление следить за последними новостями), Людовик чувствовал бы себя несчастнейшим из смертных. Но невозмутимость и твердость Эдит действовали на него успокаивающе. Благодаря сестре Франца Сенталло не терял мужества и надежды все-таки когда-нибудь разыскать Дженни. А Эдит рассказывала Людовику о своем малыше Курте, которому теперь посвящала всю жизнь, ибо это единственное, что осталось от большой любви, любви, некогда казавшейся вечной… Слушая, как молодая женщина спокойно и бестрепетно рассуждает о будущем, без горечи, хотя, по-видимому, не питая особых иллюзий, Людовик думал, что, если бы они познакомились раньше, до встречи с Дженни, и могли вот так поговорить по душам, то, возможно, были бы очень счастливы вместе и Курт стал бы его сыном. Но ни исходившее от Эдит ощущение покоя, ни ее крепкие дружеские рукопожатия, ни тепло и сердечность ее голоса не могли изгнать из памяти Сенталло радужный образ златокудрой Дженни, той, что пришла к нему сама, и, вероятно, поплатилась за эту любовь жизнью… Несколько раз Людовик пытался было завести разговор о деньгах – сбережения, выданные в тюрьме, быстро таяли. Но Франц не пожелал ничего слушать, заявив, что Сенталло вернет долг, когда они получат премию от братьев Линденманн. А у молодого человека не хватало духу признаться, что он почти отчаялся добиться успеха.

Однажды утром по приказу Франца, чьи распоряжения он без особого энтузиазма, но неукоснительно исполнял, Людовик шел вдоль набережной Ратхаус, время от времени перегибаясь через парапет и с любопытством наблюдая за сражениями водяных курочек, отличавшихся настолько сварливым нравом, что нападали даже на лебедей, в том, разумеется, случае, когда утки уже не казались им достойным противником. Сенталло вступил под своды Унтер дер Эгт, и, не обращая внимания на призывные крики торговок рыбой, стал подниматься на Вайнмакт. Уже у самой площади Людовик застыл как вкопанный – девушка, шедшая в сторону Хиршенплатц, явственно напомнила ему Дженни. Стряхнув оцепенение, Сенталло бросился следом за незнакомкой. Он еще не смел поверить такому счастью, однако эти белокурые волосы под белой шляпкой…

– Фрейлейн…

Девушка удивленно обернулась и замерла, с трудом сдерживая смех, – уж очень забавно выглядел парень, обалдело таращивший на нее глаза. Наконец, незнакомка пожала плечами и удалилась, а Сенталло молча провожал ее глазами, не в силах даже найти слова извинения. Да и какой смысл? Все равно это не Дженни… Людовик печально опустился на стул на террасе кафе и, заказав бокал молодого вина, стал разглядывать прохожих. Сейчас, ближе к полудню, квартал очень оживился. Парочки встречались у старого фонтана – излюбленного места свиданий всех городских влюбленных. Людовик подумал, что никогда уже ему не испытать восхитительных минут, когда ждешь любимую, зная, что она вот-вот появится. Встречи с Дженни были так мимолетны… И вдруг ему показалось, что среди девушек, направлявшихся к Крамхассе, мелькнуло лицо Дженни. Это уже похоже на одержимость! Однако, поглядев вслед хрупкой фигурке, Людовик неожиданно для самого себя бросил на столик мелочь и устремился за той, что напоминала ему утраченную возлюбленную. Одно это вызвало у Людовика живейшую симпатию к девушке. Сенталло не сомневался, что темноволосая незнакомка, конечно же, не Дженни, но на сей раз нарочно продолжал игру, которая и мучила, и доставляла ему странное удовольствие. Следом за девушкой Людовик пересек Мюленплатц, по Шпрютбрюкс перешел Рейс и оказался на Шютценштрассе. Здесь толпа пешеходов задержала девушку. Весь во власти прежних грез, Сенталло уже уверовал, что у нее точно такие же ножки, та же походка, что и у Дженни. Воспоминание настолько неотступно преследовало молодого человека, что у него невольно вырвалось: