Утро. Валька стоит надо мной с пустой кассетой в руке.

— Как дела? — спрашиваю я.

— Сейчас увидишь. Вставай — опоздаешь на работу.

Он поставил самую удачную ленту. Минуты две магнитофон шипел, свистел, щелкал, наконец лента пошла, и я услышал шумную смесь ударника, трубы и тромбона.

— Это не то. Это прямая запись. Это Роуз, современная пьеска для джаз-оркестра. Дальше. Слушай дальше.

Звук был очень слабый. Что-то сказала женщина — совсем тихо, голос почти растворился в тишине. Я замер. Но пошла опять какая-то мешанина. Шум, свист, гром…

В то утро, когда мы впервые услышали обратные радиосигналы, мы договорились о четкой «программе исследований». Впрочем, это было бесполезно. Второй вечер был похож на первый. Сафонов накурил так, что я едва видел его руки, и кольца магнитной ленты, и горку кассет, и он говорил, говорил, а я не то помогал, не то мешал ему. Много записей было пустых — шум в прямом и в обратном направлении. Мы стирали все с таких лент и записывали снова. А потом слушали. Два-три осмысленных слова или музыкальная фраза, по-моему, совсем не означали, что мы слышим наших двойников. Из случайного набора звуков тоже иногда рождается мелодия. Правда, очень и очень редко. Но во что легче поверить — в существование мира со встречным временем или в то, что из шума случайно составилась подходящая комбинация звуков?

Одна запись показалась нам очень странной. Вот она:

«Валя… Слышишь меня? Я из Синегорска…

Нет, остаюсь здесь… Окончательно…

Скоро заеду. Встречай…»

— Ты собираешься в Синегорск? — спросил Валька.

— Нет. Тысячу лет не был там. Все давно прошло.

Я знал, почему он спросил меня об этом. Нетрудно узнать мой голос на этой записи. Мне же казалось, что произошло недоразумение: в Синегорске не было радиотелефона, значит, мой голос не мог попасть оттуда в эфир.

— Не было, так будет, — настаивал он.

— Вряд ли. Там всего десять тысяч населения. Это даже и не город вовсе, одно название.

— Да пойми ты — это же телефонный разговор из нашего будущего! А для них оно прошлое и настоящее.

Я понимал. Но честное слово, я не собирался в Синегорск: тысяча километров — ради чего? Да, я хорошо помню его улицы, кончавшиеся оврагами, лощинами и перелесками. Его деревянные дома. И нечаянную любовь. А потом — Москву и университет. Но все, что было до Москвы, стало для меня другим континентом. Мы запутались в гипотезах. А вскоре появились новые заботы.

…Сафонова три месяца держала командировка. Я заболел всерьез и всю осень лежал в больнице. Только под Новый год сделали операцию. В больнице я встретил синюю, прозрачную, холодную весну.

Прошел год с небольшим — и все переменилось. Осенним вечером, когда солнце катилось по крышам дальних домов, а на темно-серой ленте реки дрожали длинные тени, я вспомнил о Синегорске.

Слева от меня, на пригорке, деревья позванивали сентябрьскими листьями. Над горизонтом висели желтые края облаков, и небо там было жарким и плотным, но над головой уже рассыпался голубой пепел. На реке, начинавшейся где-то в розовом закате, гасли и тонули золотые огни. Здесь, на грани осеннего дня, мир показался мне широким и светлым, а листья и травы вспыхнули вдруг чистым и ярким пламенем.

Я не сразу догадался, откуда этот необъяснимый свет.

От уходящего солнца остался красный полумесяц. Оно почти скрылось там, где за лесами, за реками был Синегорск. Кто знает, может быть, то-то лучи и пробили маленький канал между прошлым и будущим? Верили же мы в то, что каждый из нас должен рано или поздно встретиться с другим миром…

Я поднял руки вверх — они как будто коснулись прохладного неба. Мне хотелось удержать солнце, еще и еще видеть и слышать, как дышит зеленая земля. Но можно ли это сделать?.. Странная минута…

Наверное, меня давно, тянуло в Синегорск, просто я не признавался себе в этом. «Нужно спешить, — думал я, — можно собраться очень быстро. Разве мало трех дней? А там видно будет…»

Я шел сначала медленно, потом все быстрее и быстрее. И мне казалось — я представил себе, что кто-то другой, похожий на меня, шагал навстречу горячему восходящему солнцу и протягивал к нему руки.

Везде песок. Красная мука, кирпичная пыль, нудное крошево, — если вы побываете на Марсе хоть раз, вы подберете подходящее сравнение. А мне сейчас не до сравнений. Несколько минут слышен стук. Откуда?

Сверху было видно одно ровное красноватое поле, лотом появились ямки, рытвины. Я дернул упругую ручку — заработал тормозной двигатель. Слева тянулась гряда бурых скал, у подножия которых струилась река — пыльный светящийся дым. Черные обелиски и барельефы, мрачные одинокие пики в молчаливом небе, как татуированные руки гигантов. Звенящее солнце горит на камнях фиолетовыми кострами. Что это — следы гибели, усыпальницы, гробницы?

Я сейчас нахожусь на самом дне воронки. Я заметил ее еще с высоты ста километров. Оттуда, сверху, она казалась вишневой косточкой на светлой скатерти. Вблизи это совсем не то. Никаких четких контуров. Ее скаты загораживают от меня горизонт. Горизонт… Рассказал бы я, что такое марсианский горизонт… Везде песок — в воздухе, под ногами. Открываешь крышку прибора — так и ждешь, что внутри вместо индикаторов и термопар окажется пыль.

Я глянул вверх. Земли не видно. В той стороне, где она должна быть, клубится песок над скатом котловины. Эта красная муть стелется, как туман.

Я даже на минуту забыл о том, что привело меня в эту воронку. Я опять смотрю на северо-восток. Светлое пятнышко, наконец, проглянуло сквозь оранжевую пелену. У меня очень серьезные основания попристальнее в него вглядеться. Это пятнышко, эта мерцающая крапинка — Земля. Я, видите ли, мысленно увеличил Землю до нормальных человеческих размеров. Я как бы со стороны взглянул на мой город и увидел кирпичный дом, светлую комнату, в ней трех человек, один из которых… Опять стучит.

Я услышал стук, когда ради любопытства начал спускаться по склону, чтобы осмотреть котловину. Сделал шага три вниз и тут-то услышал: трак, трак, трак. Сначала было похоже на большие настольные часы, бывают такие, с секундной стрелкой. Стук слышно все время. Он стал теперь громче. Трак, трак — как будто бьют деревяшкой по гофрированному листу металла. Какой-то будничный стук. Я бы не сказал, что это звук металла, нет, пожалуй, это не металл, скорей всего…

Невольно перед глазами у меня вдруг встает фантастическая картина: исполинских размеров тир и спокойные гиганты, они всаживают в мишени пулю за пулей из огромных ружей. Лица у них красноватые в отблесках света, я различаю их глаза, четкие морщинки сосредоточенности. Из черных стволов вспышки красных огней. Нет, это только моя фантазия. Вот она, воронка, котловина — песчаное дно, красноватые скаты, впереди пыль и сзади пыль, одна тусклая пыль и ничего больше нет, ничего.

Трак, трак, трак — раздалось впереди тише и вкрадчивее.

Космонавту в подобных случаях полагается запросить ракету или Землю. Можно подумать, что оттуда сразу пришлют ответ: вот, мол, в чем причина, вот кто (или что) стучит, не волнуйтесь. Ничего подобного: я-то знаю. Чаще всего передают что-нибудь вроде: «Измерьте параметры, громкость, частоту. Медленно уходите к ракете, не теряя обзора». Или: «Примите необходимые меры предосторожности, остановитесь. Ждите дальнейших инструкций».

Я медленно иду к центру котловины. На западный склон уже легла густая, непроницаемая тень. Мне навстречу ползет ее край.

Трак, трак — тихо раздалось из надвигающейся темноты.

Я вижу черное пятно. Впереди, на расстоянии двадцати шагов. Я приближаюсь, медленно приближаюсь к нему… Ничего не могу рассмотреть: просто лежит пятно, и все. Я остановился. Теперь я вижу, как песок совсем тоненькая струйка — течет к этому пятну и словно растворяется в нем. Совсем темно. Инстинктивно шарю рукой: кнопка, где ты? Нажал сверкнул луч фонаря. Красная струя песка падает в провал. Это ход вниз, передо мной наклонный коридор, и там, там тикают эти часы, оттуда слышен звук.