Родилась Мария на Полесье в деревне Протасы Паричского района. Родители одними из первых вступили в колхоз. Шли годы, артель крепла, набирала силу, стала одной из передовых в районе. Пришел достаток и в каждую колхозную семью. Старшего брата Григория и Марию направили учиться. Григорий стал кадровым командиром, Мария окончила школу медсестер в Бобруйске и осталась работать в одной из городских больниц. Здесь ее и застала война.

Когда немцы подошли к городу, Мария решила уйти к родным. Первое время помогала матери по хозяйству, а когда, вырвавшись из окружения, вернулся домой Григорий, собрали семейный совет.

— У вас мне оставаться нельзя, — заявил Григорий. — Придут немцы, тогда и мне и вам не миновать смерти. Уйду в лес, буду партизанить…

Мария ушла вместе с братом. Сначала партизанили небольшим отрядом, который состоял из нескольких местных жителей и военнослужащих, избежавших плена. Потом отряд вырос, влился в бригаду, которой командовал один из первых среди партизан Герой Советского Союза Федор Илларионович Павловский.

Немцы каким-то образом узнали, что Григорий и Мария в партизанах, решили выместить свою злобу на родителях. Первым был расстрелян отец Леонтий Афанасьевич. Мать и младшую сестру Пашу решили пока не трогать. За домом была налажена слежка. Фашисты надеялись, что рано или поздно Григорий с сестрой обязательно навестят родных.

На смерть отца партизан командир отряда ответил новыми ударами по врагу. Тогда немцы направили в деревню Протасы большой карательный отряд. Приближавшуюся колонну первой заметила Паша. Испуганная, в слезах, прибежала она к матери, стала звать в лес.

— Ты беги, дочка, беги! — ответила Пелагея Афанасьевна, прижимая к груди Пашу. — Во-он туда. Там брат твой. — Она показала направление, где нужно было искать Григория. — А я здесь останусь. Меня, старую, немцы не тронут.

Паша отбежала, спряталась в сарай к соседке и оттуда через щели в бревнах стала наблюдать за улицей.

А фашисты приступили к своему варварскому, заранее продуманному плану. По списку, составленному предателем, они стали собирать в хату Михеда Голуба всех жителей. Туда же привели и мать Марии. Завернули руки за спину, привязали к обозной повозке, приказали смотреть на хату Михеда, куда пригнали уже двадцать четыре семьи.

Потом немцы заперли дом, облили его со всех сторон бензином и подожгли. Всех, кто пытался выскочить из пламени, расстреливали из автоматов… Вскоре вопли и крики несчастных затихли.

Когда Паша выбежала из сарая, немцы, сотворив свое гнусное дело, уже уходили из деревни. Они гнали перед собой отобранный у жителей скот, а за последней повозкой шла мать Паши. Ее подгонял кнутом фашист.

Паша больше не видела матери. Судьба этой женщины стала известна лишь через несколько дней. Пелагею Афанасьевну привели в Паричи, на первом же допросе страшно избили. Фашисты хотели узнать, где прячется сын — «бандит» Григорий. Мать молчала. Ее начали снова бить. Тогда она схватила со стола тяжелую чернильницу и запустила ею в немца. Пелагея Афанасьевна надеялась, что это ускорит развязку. Но палачи еще долго издевались над своей жертвой. Они выкололи ей глаза, отрезали уши и только после этого повесили во дворе комендатуры.

Паша убежала в лес. Она разыскала брата и сестру, рассказала им о трагедии, которая совершилась в деревне у нее на глазах. Тогда же Григорий и Мария поклялись мстить врагу, пока будут живы.

Вот какую историю поведала мне Мария в тот день. Долго еще был я под впечатлением этого страшного рассказа, долго в глазах стояла картина издевательств над невинными людьми.

Мария стала мне как-то особенно дорога. Тогда же я твердо решил, что буду просить ее руки.

Вернувшись в бригаду, пошел к Даниилу Абакумовичу.

— Знаешь, — сказал ему, — не могу без Марии! Запала мне в сердце эта дивчина. И если бы она согласилась выйти за меня замуж…

— Ты все хорошо обдумал? — перебил Даниил Абакумович. — Брак, дорогой, дело серьезное. Помнится, еще Маркс сказал, что никто не принуждает к заключению брака, но всякий, коль ступил на этот путь, должен подчиняться его законам. Так что…

— Я все обдумал, — ответил я. — Намерения мои чистые и серьезные.

— Ну, тогда… Благословляю. — Он встал, крепко обнял меня. — Можно свадьбу сыграть.

— Шутишь! — не поверил я. — Какая здесь свадьба…

— Вовсе не шучу, — возразил он. — Сыграем свадьбу, даю слово. Нашу, партизанскую!

И хотя слова его окрылили меня, я все же понимал, что до свадьбы еще очень далеко. Так оно на самом деле и оказалось.

Вскоре нам сообщили, что вот-вот должен прилететь с Большой земли самолет, а потом указали и точный срок. За день до его прилета я снова побывал у Марии. Все ее раненые оказались в хорошем состоянии, ухаживала она за ними очень заботливо. Я осмотрел раненых, вместе с Марией сделал им последнюю перевязку, потом она позвала меня в дом перекусить.

Вот тогда-то и состоялся у нас тот самый важный для меня разговор, о котором думал денно и нощно. Я сказал Марии, что люблю ее, не могу без нее и прошу ее руки.

Мария покраснела, опустила глаза, задумалась.

— Вот что, Ибрагим, — ответила она наконец. — Давай немного подождем. Все это так неожиданно… Мне нужно посоветоваться с братом, с сестрами. И вообще… Я не знаю… Война…

Короче, в тот день она не сказала ни да ни нет. И уехал я от нее не то чтобы вконец расстроенный, но а не очень радостный. Ведь когда ехал в Альбинск, все же в глубине души надеялся на определенный положительный ответ.

Мы с Марией стали переписываться. К нам в штаб часто приезжали связные из бригады Павловского, и через них я каждый раз передавал письмецо Марии. Потом с нетерпением ожидал ответа.

Переписка наша продолжалась несколько месяцев. За это время я окончательно убедился, что Мария — моя судьба. Почти в каждом письме я просил ее дать окончательный ответ. Хотя ее письма были очень теплыми, она долго не решалась сказать «да». Наконец в одном из писем сообщила, что согласна на наш союз. Я был, как говорят, на седьмом небе от радости. С письмом Марии в руке помчался к хате, где находился Павловский, приехавший по делам в штаб соединения. Вбежал в дом, одним духом выпалил:

— Федор Илларионович, женюсь!

— Да? — удивленно и несколько насмешливо протянул он. — И кто же невеста?

— Замечательная девушка! Мария Вежновец, медсестра из вашей бригады…

— Вот как! Что ж, дело хорошее. Очень рад. Значит, теперь в нашей бригаде будет еще и врач? Вот хитрец!

— Да нет, — говорю. — Я думаю ее к себе забрать, в штаб соединения. Нам как раз нужна медсестра…

— О нет, уважаемый! На такие условия я не согласен. Переходи к нам — и дело с концом. Мы вам такой медовый месяц организуем…

Я помчался к командующему соединением Роману Наумовичу Мачульскому. Рассказал ему про свое огорчение, про то, что Павловский не отпускает Марию к нам в штаб соединения.

— Ладно, — после некоторого раздумья решил Роман Наумович. — Вот завтра будет у меня Павловский, поговорим.

На следующий день я уже с утра крутился возле штаба соединения. Дождался Павловского, прошел вслед за ним в хату, где размещался штаб.

Роман Наумович пригласил нас с Павловским сесть, улыбаясь одними глазами, обратился к Федору Илларионовичу:

— Вот какое дело случилось, комбриг… Влюбился наш доктор, понимаешь. Насколько я знаю, с тобой ведь тоже когда-то такое случалось, а?

— Было дело, — улыбнулся Павловский. — Да ведь я не против, Роман Наумович. Пусть женятся на здоровье, живут, как говорится, в мире и согласии. Мы им уже и комнатку в одной хате присмотрели…

Он продолжал гнуть свою линию. Однако Мачульский стал целиком на мою сторону.

— Вот что, Федор Илларионович, — уже серьезно, без тени улыбки произнес он. — Думаю, в госпиталь действительно нужна медсестра. А Мария Вежновец вполне подходящая кандидатура. Так что…

— Ясно! — сдался наконец Павловский. — Правда, раньше в таких случаях выкуп полагался…