О гималайском климате можете судить по такому факту: в долине Кулу в целости и сохранности стоят деревянные здания шестнадцатого века (в одном из них я провел ночь). Выглядят они так, будто лишь вчера пригоняли бревнышко к бревнышку. Да что шестнадцатый век! По здешним глобальным временным масштабам это почти что современность. В Нагаре мне показывали дома одиннадцатого столетия, и я трогал руками их почерневшие и обомшелые стены. Правда, кедр, который главным образом употребляется здесь для постройки, дерево весьма крепкое, неохотно поддающееся разрушительной работе времени. Но объяснить столь поразительную живучесть старинных строений одними лишь замечательными свойствами кедра, конечно, нельзя.
О гималайском воздухе я уж не говорю. Это действительно нечто особенное. Насыщенный хвойной праной и очищенный сразу и электрическими разрядами высот, и дыханием вечных снегов, он кажется неким целебным напитком. И не вдыхать его надо, а пить глотками, соблюдая, разумеется, поначалу осторожность, чтобы не вызвать с непривычки головную боль.
Гималайские дороги, узкие, извилистые, стремительно несущиеся над пропастью, все время таят неожиданности. Сквозь заросли диковинных растений, о названии которых осведомляешься у попутчиков, вдруг открывается картина, столь привычная для нашего взгляда: поляна, сплошь заросшая белыми цветами с золотисто-рыжими крапинками. Тысячелистник. Чем ближе к небу, тем резче контрасты. Рядом с магнолией, источающей дурманящий запах, спокойно растет белоствольная, типично воронежская березка. Островок чернолесья дышит в лицо сыростью и грибным ароматом. Поневоле понимаешь путешественника, который, очутившись в сердце Гималайских гор, с неподдельным восхищением воскликнул:
— Здесь есть все, что есть на земном шаре, и даже больше! Первое впечатление от Гималаев незабываемо. Выехав ранним утром из Дели, мы мчались сквозь грохот и пыль по шумной автостраде, ведущей на север. «Волга» — машина, конечно, хорошая, но не приспособленная к местным условиям: кондиционер в ней не предусмотрен. Летнее солнце, очень скоро настигшее нас, раскалило ее добела, как консервную банку. Мы задыхались от жары и духоты. Разговоры, такие оживленные вначале, умолкли. И вот, когда солнце было в самом зените, мы незаметно пересекли границу, отделяющую жару от прохлады, и очутились в царстве гигантских кедров и голубых сосен. Неправдоподобная тишина обрушилась на нас. Казалось, некто властной рукою отключил все грохоты, шумы и крики. Случилось это столь неожиданно, что мы попросили шофера остановиться: хотелось освоиться с новой обстановкой. Каюсь, я даже впал в сонное оцепенение, и странное ощущение возникло у меня: мир, оставшийся за некой незримой чертой, с его суетой, треволнениями, гвалтом, нереален, а единственно реально вот это: кедры, сосны, безмолвие. Переживание повторилось на обратном пути, когда так же стремительно мы преодолели рубеж между Гималаями и равнинной местностью. Но теперь ощущение стало иным: единственно реален вот этот мир, нахлынувший на меня дорожной сутолокой, сигналами машин, голосами прохожих, а то, что осталось позади, — горы, снега, безмолвие, — нереально, выдумка, сон.
Индия немыслима без Гималаев. Давно и справедливо отмечено, что она повсюду «кульминировалась в народных воображениях… сокровенно таинственными снеговыми великанами». Легко понять, почему в Индии эти горы считают священными. Ведь именно отсюда, с гималайских вершин, несет свои воды воистину животворящая артерия всей страны — Ганг. Ведь именно отсюда, с гималайских вершин, в часы нестерпимого зноя, выжигающего все живое на коричневой и бурой земле, доносится освежающее дыхание ветра, предвещающего долгожданный дождь. Ведь именно отсюда, с гималайских вершин, сейчас, как и в древности, спускаются в долину люди, которые провели в углубленной внутренней работе, в уединении, в пугающем безмолвии гор и снегов годы, а то и десятилетия. Это те люди, которых индийцы нередко называют Махатмами[6].
Почитание Гуру — Учителя у местного населения в крови. В атмосфере этого почитания здесь растят детей. Поэтому неудивительно, что Махатмы сразу же обрастают густой толпой учеников. В наши дни в этой толпе можно обнаружить европейцев и американцев, пересекших моря и континенты в надежде получить ответы на мучающие их вопросы, в надежде услышать наконец-то голос живой истины. Гуру в набедренных повязках по произвольно выбранному маршруту кочуют из селения в селение, из города в город, движимые бескорыстным чувством передать людям малую толику того знания, которое им открылось во время медитаций. Иногда их можно видеть под деревом в классической позе лотоса. Тогда они похожи на ожившие древние статуи.
Но было бы заблуждением думать, что Махатмы отрешены от жизни, что они соприкасаются с современностью лишь символически. Мне рассказывали, что Гуру новой формации патронируют музыкальные школы и литературные академии. Разумеется, они не занимают официальных постов, не имеют никаких регалий. Это для них исключено. Их влияние — это влияние морального авторитета людей, которым ничего не нужно лично для себя. Кстати, слово «авторитет» в применении к Махатмам, пожалуй, неуместно, потому что они против всякого давления на человека извне. Во всех случаях жизни они предпочитают действовать не проповедью (вернее, не только проповедью), но живым примером.
О Махатмах существует обширная литература. В ней, как это часто бывает, выдумка перемежается достоверными сведениями. Индийцы полагают, что не все Гуру спускаются с гор. Они верят, что главные Махатмы пребывают в недоступных для простого смертного местах, в полной неподвижности, воздействуя на мир энергией своих мыслей. Мы не знаем подлинной мощи целеустремленной и одухотворенной мысли, говорят индийцы, иначе бы мы поняли, что это самая активная форма участия в жизни.
Одна из примечательных особенностей нашего времени: живя на стыке науки и мифа, мы научились бороться с предубеждением. Сквозь фантастическую оболочку легенд, сквозь наслоения столетий мы понемногу начинаем различать светящееся зернышко истины.
Напомню о картине Николая Рериха «На вершинах». На ледяной площадке высокой горы сидит голый человек в состоянии «самадхи», то есть полной отрешенности от себя и окружающего мира. Чувствуется, что ветры и морозы не причиняют ему ни малейшего беспокойства. Более того: его тело багрово-красное, словно он только что вышел из бани; даже снег под ним слегка подтаял. Я полагал, что это плод творческого воображения художника. Оказывается, написано с натуры.
Таких примеров демонстрации фантастической мощи, скрытой в человеческом организме — в наши дни они становятся подчас предметом научного наблюдения и эксперимента, — известно немало. Никакого противоречия с законами природы (лишь малую часть которых на сегодняшний день нам удалось постичь) здесь, конечно, нет. Если беспределен Макрокосмос, то и Микрокосмос, каковым является человек, тоже беспределен, а значит, и возможности человека практически ничем не ограничены.
Внутреннюю силу, находящуюся в нас в связанном состоянии, в разные времена называли по-разному. В древнеиндийских рукописях она фигурировала под именем «Кундалини», в современных источниках ее окрестили «психической энергией». Но как бы ее ни называли, есть основания думать: это — энергия космического характера и масштаба, и она убедительнейшим образом доказывает беспредельность и неисчерпаемость феномена, имя которому — человек.
Научное исследование этой свернувшейся в клубок космической силы («Змей-Кундалини»), по существу, только-только начинается. Здесь приходится идти на ощупь,-по большей части без ясно различимых и привычных ориентиров. Поэтому упреки в адрес науки — дескать, слишком уж медлительна и осторожна — неосновательны. Здесь, может быть, как нигде, следует действовать с оглядкой: ведь тайник энергии при неумелом обращении может взорвать не только тебя, но и нанести вред окружающим.
