За короткое время моего пребывания на земле иркутской я уже столько наслышался страстей про Байкал, что в самый раз было либо повернуть оглобли в обратную сторону и вернуться домой, либо отправляться в путь, не мороча себе голову предсказаниями катаклизмов и перестать томиться предчувствиями беды.
К Виктору меня привез Валера. Выйдя из машины, мы пошли в направлении убогого одноэтажного строения по типу малосемейки. Дорогу нам перегородили трое мужиков, смотревших на нас в упор, и одетые во что попало. Создавалось впечатление, что нацепили они на себя без разбора вещи из бабушкиного чулана, лишь бы только кое-как прикрыть тела.
Сразу вспомнился мой лучший сахалинский корефан – старший электромеханик НИС «Искатель» Валерка Булычев. Перед тем, как уйти в запой, он снимал с себя все вещи, кроме трусов, и облачался во что-нибудь, чего не жалко. Однажды по случаю облачился в костюм сварщика, скроенный из толстенной брезентухи, и прожил внутри его месяц, пока запой не кончился. За это время успел схоронить своего дружка-собутыльника, на квартире которого устраивался праздник жизни. Позже Валерка сокрушался по поводу того, что взялся пить с тем, кто пить, по существу, не умеет. Вот так: если не можете остаться в живых после месячного запоя, причем каждый день надо пить до полной отключки, то нечего с Валеркой Булычевым садиться за один стол.
Мой Сахалинский кореш одевался в лохмотья по случаю выпивки, а мужики, перегородившие нам путь, были трезвые, и я терялся в догадках, за кого их принимать. Вскоре выяснилось, что они представители творческой интеллигенции города Иркутска. Пятенко Сергей – музыкант и играет в разных местах, где платят и где для души. Дубанов Николай и Кравкль Женя – профессиональные театралы. Чем они в театре занимаются, так и не понял. Понял только то, что они там далеко не последние люди, но дело не в этом. В театре я все равно ничего не смыслю, и для меня они были просто людьми, которые смотрят на мир очень правильно, потому что хотят увидеть в нем прекрасное.
Экзотический вид их одеяния объяснялся тем, что Николай и Сергей помогают Жене строить баню на его земельном участке. Ничего особенного в этом ребята не усматривали, а я усматривал, потому что жил последние девять лет в Европе. Люди там себя так не ведут. Просто представить не могу, чтобы один крымчанин помог своему другу крымчанину строить баню.
Я сам крымчанин, и у меня нет на родине друга, которому я хотел бы помочь строить баню. Не жалею об этом, и я очень люблю то место, где родился как память и как привязанность. Мне нравится там жить, там мой дом, там у меня папа с мамой и сын Иван, который приезжает ко мне в гости.
Николай, Сергей и Женя! То, что вас объединяет, и то, что вы делаете друг для друга, в Европе является пережитком прошлого, а новое поколение об этом даже не догадывается. Вы не осознаете своих поступков и правильно делаете, потому что осознание может привести к гордости, а гордость к неискренности, после чего воздушный замок рухнет, потеряв опору. Берегите себя, ребята, вы – бесценное народное достояние!
Мы сидели на кухне у Виктора, пили водку и чай. Мне было хорошо от того, что нахожусь среди людей, излучающих в мир дружбу и доброту, и немного жаль себя за то, что я в гостях и мне никак не успеть принять участие в чудесном празднике жизни под названием дружба, ведь для дружбы надо время, а я им не располагал. Одной ногой я был уже не здесь, а где-то далеко, в безлюдной дали бескрайних байкальских просторов.
Узнав о том, что собираюсь переплыть Байкал, мужики всполошились и начали много говорить об опасностях одиночного плавания вообще и по Байкалу в частности. Я видел сибиряков, в душах которых теплится великая мечта о путешествиях и дальних странах, и понял еще сильней, что мечта эта одна из самых важных у человека. Вдруг захотелось посвятить свою жизнь строительству воздушных замков, глядя на которые захочется обрадоваться просто так и опечалиться о чем-то несущественном и прекрасном.
Когда-то я был другим человеком, мне хотелось оставить о себе след, создать что-нибудь монументальное, вечное или полезное, на худой конец. В этом я видел смысл своего существования. Но в один прекрасный момент вдруг увидел с предельной ясностью, что природа уничтожает и предает забвению все: и людей, и то, над чем они стараются всю жизнь.
Мир устроен очень правильно, и все, что появляется в нем, должно исчезнуть когда-нибудь, наверное, чтобы вновь появиться, а может просто так – навсегда. Непонимание прелести и удивительной гармонии этого факта заставляет нас биться головой о стенку, противореча природе в бесплодной попытке создать вещь на века. Нет в природе такой вещи, и нет в ней нужды. Все, что мы делаем, очень примерно можно считать этюдными набросками к большой и главной картине, которую нам никогда не нарисовать. Мы раскрашиваем облака.
Мужики сговорились и дали мне диктофон, чтобы вдали от цивилизации я наговорил навеянные ветрами и одиночеством «ценные» мысли. Диктофон был заграничный и стоил денег, но мужикам жалко не было. Мне понравилась эта идея, а особенно – отсутствие жалости.
Жизнь моя перестала существовать, как будни. Я – странник, и все вокруг начало представляться полным таинств и прелестей. Душа моя была открыта к восприятию заново увиденного мира. За тайной не надо далеко ходить, ее просто надо уметь разглядеть, потому что она всегда при нас, только в незамеченном состоянии. Прекрасен был вечер, прекрасны были люди, прекрасная была премерзкая байкальская погода, прекрасен стал каждый день, казавшийся праздником, прекрасна была жизнь, как миг радости. Только такой она и должна быть. Жизнь.
Сортир у Виктора представлял из себя минералогическую выставку байкальской каменной природы. На полках красовались образцы минералов и разноцветные кристаллические друзы – смотрелось роскошно, не хватало только музейных табличек с названиями. Туалет-музей хотелось посещать часто не из-за выпитого чая, а из-за давнишней любви к камням.
После того, как Виктор ушел из Лимнологического института, он обзавелся собственным пароходом и разъезжал на нем по Байкалу с разными коммерческими и некоммерческими целями. Вскоре пароход стало содержать накладно, и он его продал. Теперь вместо парохода у него коммерческий ларек под вывеской "Омуль-продукты".
Я тоже плавал по разным морям и океанам и тоже содержал ларек, но только с другим названием. Жалко себя за то, что потратил часть жизни на мышиную возню. Не имею никакого права относиться как-нибудь к ларьку «Омуль-продукты» и не буду, но было бы радостно видеть капитана за капитанским делом, а не за прилавком.
Я хочу, чтобы все капитаны и моряки побросали свои коммерческие ларьки и отправились в плавание кто на чем может просто потому, что это здорово, и потому, что они все этого очень хотели в детстве, когда мечтали о морях и дальних странах. Грустно от того, что при переходе страны на капитализм многие моряки остались без моря. Не так грустно за рабочих, оставшихся без станка, как за моряков. Море – это в первую очередь мечта, а не средство производства, поэтому особенно грустно. Убитая мечта – как нечаянно уничтоженная красивая и бесполезная в хозяйстве птица. Над курицей не плачут.
Моя лодка представляла из себя полуфабрикат, и сборка ее начала напоминать процесс строительства. Чего-то не хватало, и приходилось срочно что-нибудь придумывать из подручных материалов. Я снова окунулся в атмосферу трудового подвига и героических усилий.
Познакомился с двумя ребятами, которые трудились научными сотрудниками в Лимнологическом институте и занимались изучением ластоногих. Заглянул к ним вечером на чай, и они показали замечательные слайды, которые сделали во время одной из экспедиций. Смотрю на ребят, как на ископаемых. Сейчас в стране живые научные сотрудники – большая редкость. Служебной перспективой они явно не были довольны и в скором времени собирались уехать кто куда. Бедные ластоногие – они вынуждены будут существовать без научных сотрудников и неизученными.
