— Надо, — сказал он не слишком уверенно и поцеловал ее где-то возле глаза.
Ну, а там уж недалеко до губ… Правда, Иза ему не отвечала, ее губы были сомкнуты, да и попадал он куда-то в их угол. Эх, надо бы привстать, перевернуть ее на спину и тогда уж поцеловать как следует, как он умеет… Как его научили… с языком… Но где там привстать — нельзя, неприлично. Еще испугает, а то и насмешит. Кто ее знает? Какая-то она холодная, сухая… Хотя — Юрий чуть не рассмеялся вслух — наоборот, мокрая, еще не высохла после купанья… Мысль о ее теле воплотилась в желание потрогать его, и не руку какую-то, а то, что скрыто под купальником, что округло выступает наружу, а сейчас прижато к песку… Интересно, ей не больно на них лежать?.. Он забросил одну руку ей на плечи, другую попытался подсунуть под грудь.
— Не надо, — прошептала она и дернула плечом.
Он успел уже ощутить то, что хотел ощутить, — то, что привлекало его чуть ли не больше всего в женщине, но почувствовал некоторое разочарование, как раньше с Аней. Почему она такая мягкая, эта грудь? Он ведь везде читал, что у девушки должна быть упругой, как… как хорошо натянутая волейбольная сетка…
— Пойдем окунемся, и домой, — проговорила Иза и поднялась.
— Иди, мне не хочется.
Но он пока еще просто не мог. Несколько минут…
Когда шли обратно, она сказала, что послезавтра уезжает с дачи. На следующий день они последний раз сходили на водохранилище, потом вечером снова встретились, гуляли по поселку допоздна, и Юрий целовал ее неживые губы — где-то за кустами, в тени деревьев.
Они были почти однолетки — Иза, кажется, на год-два старше, но он внутренне робел перед ней — больше, чем перед Арой или Алей Попцовой, чувствовал себя совсем мальчишкой. Хотя у нее ни в чем не проявлялось превосходства — ни в тоне, ни в том, чту говорила. Может, из-за того, что чересчур серьезная и редко улыбается? У него даже мелькнула мысль: возможно, она пережила какое-то большое горе, хотя, судя по ее рассказам о семье, о родителях, о старшем брате, который работал чуть ли не у самого Молотова, дома все благополучно. Она не позвала его, чтобы проводил, а Юрию не пришло в голову предложить свои услуги, но договорились повидаться в Москве двадцать девятого августа, за день до его отъезда в Ленинград.
Был ли он влюблен? Юрий убедил себя, что не любит слов с корнем «любовь», не понимает, что они означают, и в чем-то это юношеское кокетство, пожалуй, оправдано. Ведь очень уж многообразное, расплывчатое у него значение, у этого слова. В нем и привязанность, и страсть, и влечение, и увлечение, и тяготение, и похоть, и космическая сила, и интрига, и шуры-муры, и мания, наконец. А есть еще — платоническая… И люди все это называют любовью. Так не лучше ли употреблять не общие, а частные определения типа: она мне нравится, он мне близок, хочу с ним дружить, мечтаю с ней переспать… И так далее, в этом роде… Так, примерно, рассуждал Юрий.
Но все-таки, отбросив рассуждения, был он влюблен или нет? Безусловно, некоторые из вышеперечисленных синонимов-составляющих можно было отыскать у него в душе. Они в течение дня несколько раз сменяли друг друга, исчезали, возникали вновь, появлялись в различных сочетаниях… А любви не было. Любовь была к Миле. Но не находилось кое-каких других составляющих… Вот и пойми после этого, что она такое — любовь!
Двадцать девятого Юрий уехал из Сосновки в Москву. Попрощался уже со всеми на даче, взял свои вещи. С Изой условились встретиться в сквере Большого театра в пять вечера, а до этого нужно было получить билет в Ленинград по литеру и хотелось просто побродить. От Октябрьского вокзала, с Каланчевки пешком дошел до центра — по Орликову, по Мясницкой (улице Кирова), через Лубянскую площадь (имени Дзержинского), вниз по Театральному проезду. На кинотеатре «Метрополь» висела реклама нового фильма — «Моя любовь». Хоть он не признавал этого слова, но почему бы не сходить? Время еще есть… И музыка Дунаевского… Заодно поесть чего-нибудь там в буфете.
Он вышел после окончания сеанса на Театральную площадь (имени Свердлова), напевая: «Звать любовь не надо, явится незваной, счастье расцветет вокруг…» Как обычно, слова были нужны, чтобы лучше запомнить мелодию. А она ему понравилась. И фильм, в общем, ничего, даже временами навевал мысли об Изе, о том, что они могли бы по-настоящему полюбить… то есть, тьфу, понравиться друг другу, и хорошо бы это длилось подольше. Он ей будет обязательно писать из Ленинграда, она будет отвечать длинными письмами, а потом… чем черт не шутит — ведь женятся же другие люди — правда, об этом думать не хочется, но кто знает?.. Он будет капитан… нет, майор… и у него будет жена с красивыми серыми глазами, с черными не подбритыми бровями, с густыми волосами, с… Тут сменился кадр на экране и Юрий потерял нить мыслей.
А сейчас, после кино, нужно было подумать, как провести вечер. Последний их вечер. Конечно — в ресторан. Но лучше не сразу залезать в духоту, а сначала еще что-нибудь. Погулять в парке? Да ну, толкотня, шум… Взгляд его упал на круглую тумбу с афишами… Нет, в театре тоже душно… А, вот… В парке ЦДКА, в летнем театре, «Сильва». Он давно хотел посмотреть эту оперетту. Музыку из нее знал по радио, она ему вся была по нутру. Особенно эта мелодия: «Красотки, красотки, красотки кабаре, вы созданы лишь для наслажденья…» Слова, как всегда, дурацкие, но музыка… Пряная, пикантная… Как запах духов, единственных, которые ему нравились, — «Подарочные». И другие там арии, или дуэты, неплохие: «Без женщин жить нельзя на свете, нет!..» Или: «Можно часто увлекаться, но один лишь раз любить…» Решено! Предложит ей сходить на «Сильву». А потом — ресторан, а потом… Юрий задумался… В самом деле, что потом? То самое, что полагается всегда и у всех? Но где?.. Он как-то забыл сначала спросить себя: хочет ли он? И захочет ли она? Но сразу подумал: где? (В этом была, и осталась, главная особенность советского человека, представляющего «новую историческую общность людей, объединенных марксистско-ленинской идеологией, коммунистическими идеалами рабочего класса и принципами интернационализма…» Прошу прощения за муторные слова, их придумал не я, но авторы «Советского энциклопедического словаря».)
Поставленный перед самим собой вопрос остался, конечно, без ответа — не идти же на Малую Бронную, где сто соседей и баба-Нёня! А больше некуда. И опять, одновременно с некоторой досадой, он испытал облегчение: не надо суетиться, думать, как ей сказать, захочет ли она, и как у них получится… Впрочем, он уже знал, что вся эта рассудочность у него до первой рюмки. Или до второй…
Спектакль разочаровал. Он второй раз в жизни смотрел оперетту, и в обоих случаях были неприятны крикливые голоса, комедийные сцены, которые редко бывали смешны, претил развязный текст и то, что пожилые люди делали не соответствующие их возрасту телодвижения. (Первый раз он ходил на «Свадьбу в Малиновке» — когда еще учился в школе; у них был шефом Московский театр оперетты, и однажды бесплатно угостили этой «Свадьбой». Из всего спектакля ему запомнился только танец «В ту степь», который лихо отплясывал артист Володин.)
Иза была одета в голубое облегающее платье, которое ей очень шло, от нее слегка пахло «Подарочными» духами. Как будто угадала его вкусы.
Вспомнилось, как целых четыре года назад он сидел вот так же, но только в кинотеатре «Центральный», с Ниной Копыловой… Волосы у нее с Изой очень похожи, и глаза немного… Сидел и старался прижаться к ней, как сейчас к Изе… И было ему так же приятно, и что-то ёкало внутри… Только тогда он был мальчонка, шкет, а теперь солидный мужчина, лейтенант (младший воентехник, но это почти одно и то же), знающий женщин, и уж никто не посмеет, как тогда, гнаться за ним по улице, чтобы стукнуть по скуле (и потом удирать, словно заяц)…
Юрий вспомнил (он и не забывал ни на минуту) о суде чести, который предстоит, и что они могут, наверняка, сделать все, что захотят: лишить звания, выгнать из Академии; даже передать дело в обычный суд (или в военный трибунал?) — ведь он нарушил постановление совета народных комиссаров, которое подписал сам Сталин!.. (Так говорили все, кто выступал на заседании суда.)
