Все в порядке. Что тут непонятного для Иляшева? Правда, раньше остяки знали металл только в виде топоров, капканов, ружей, ножей, котлов. Но ведь теперь-то этот народ стал совсем иным: одни работают на производстве, другие ушли на войну. В прошлом году, перед призывом в армию, Саламатов послал в охотничьи колхозы инструкторов Осоавиахима, и теперь восемнадцать снайперов-остяков награждены за боевые заслуги. Недавно от командования пришло письмо с благодарностью за отлично подготовленных стрелков и разведчиков. Все это промелькнуло в его голове мгновенно, но Саламатов так и не понял, к чему клонил Иляшев.

– Ты писал? – снова спросил Иляшев.

– Я, – слукавил секретарь.

Иляшев встал, принес из угла свой пестерь, поставил его на стул и нагнулся над ним. Скуластое лицо его с редкой седой бороденкой, с черными узкими глазками было сосредоточено и важно. Длинные руки действовали медленно и очень торжественно.

Саламатов раздумывал над тем, стоило ли редактору так широко и громко вещать о металле в районе, где с тысяча девятьсот четвертого года, после того как французы обанкротились и взорвали свои маленькие домны, не было и разговоров о чугуне и железе. Он понимал, что редактор сочинил этот лозунг для того, чтобы хоть как-нибудь воздействовать на Палехова и его разведчиков. Конечно, геологи работают плохо, их не устраивает глухой, бездорожный район, где в ушах круглые сутки стоит комариный писк. Но, пожалуй, придется сказать редактору, чтобы он больше не помещал такие «шапки» в газете. Где уж говорить о металле для пушек и танков, когда не из чего поковать гвоздей и лемехов! И не стоит вводить в заблуждение простодушных лесных жителей.

А тем временем Хозяин Красных гор с важным видом выкладывал на стол какие-то инструменты. Он вынул из пестеря продолговатый молоток на деревянной рукоятке, гладкой и как бы полированной от древности, затем инструмент, похожий на пробойник, тоже на рукоятке, какие-то ножи, зубила, даже маленькую наковальню. Все это он сложил на стол секретаря, выпрямился и сказал:

– Вот!

– Что это? – изумился секретарь.

– Железо! – гордо сказал Иляшев.

– Ну и что?

– Возьми!

– Постой, постой! – Секретарь встревоженно посмотрел на Иляшева. – Зачем же мне инструменты? Они тебе самому нужны!

– Ты писал: дадим государству больше металла! – Он произнес эту фразу с особой выразительностью, как малограмотные произносят заученную книжную речь.

– Ах, чудак-человек! Да не об этом разговор! – огорченно сказал Саламатов. Про себя он подумал, что надо непременно проучить редактора, пусть пишет понятнее. – Нужно много металла. Горы. Понимаешь? – Он развел руками, показывая, сколько нужно металла, и огорчаясь, что не может найти доступного для Иляшева представления о руде и шахтах.

– Больше нет, – грустно сказал Иляшев.

– И не такой металл нужен… Нужно много чугуна, железа, нужно новые руды искать – тот камень, из которого железо делают. Понимаешь?

– Это тоже неплохое железо, – упрямо сказал Иляшев. – Им еще мой третий отец работал, и мой четвертый отец работал, и пятый отец работал. Этот молоток любое железо гнет, этот пробойник в каждом железе дыру пробивает. Вот какое это железо, а ты говоришь – плохое железо! – с обидой закончил он.

– Да не о том разговор…

– Как не о том? – Иляшев взял со стола пробойник и помахал им в воздухе. – Знаешь, какое это железо? Все мои отцы им стрелы резали, капканы гнули, пищали сверлили. Вот какое это железо, смотри!

Он вынул свой охотничий нож, положил его на край стола и легонько ударил по лезвию пробойником. Искры вырвались из стали. Он протянул нож Саламатову:

– Смотри!

Саламатов с удивлением рассматривал нож. На блестящем лезвии отпечаталась тонкая тамга, родовое клеймо остяцкого оружейника, – прямой турий рог. Он встречал это клеймо на чудских панцирях и широких двуручных мечах, на жертвенных ножах шаманов. И всегда удивлялся, как можно поставить на откаленной и отполированной стали такое тонкое клеймо.

Протянув руку, Саламатов взял пробойник. Один конец его был острым и длинным, и на нем была вырезана тамга. Другой конец был плоским и широким, по нему, в случае надобности, можно было ударять молотком. Сам инструмент этот был необычайно тяжел, ни с каким металлом нельзя было сравнить его по тяжести.

Пробойник был очень тонко отделан. Видно было, что им работали многие поколения мастеров, которые любили орудия своего труда и гордились ими. По всей рукоятке шла резьба. Затвердевшее от времени дерево, должно быть не раз проваренное в медвежьем жиру, стало совершенно черным. Олени и лайки, вырезанные с терпением и искусством, бежали по рукоятке до обушка. В том месте, где рука держала орудие, резьба стерлась от времени. Сама тамга была обрезана очень неровно, но рука мастера отполировала и ее.

Саламатов мысленно подсчитал: «Пять поколений. Три-четыре века! Музейная редкость!»

Теперь Саламатов с особым вниманием рассматривал и другие инструменты. Все они по виду были похожи на каменные, необычно тяжелые, сделаны грубо, но каждый казался отполированным. Иляшев взял один из ножей и сказал:

– Теперь таких нет. Стекло может резать.

Он протянул руку над письменным столом секретаря, опустил острие ножа на стекло и провел им наискось. Секретарь удивленно взглянул на белую царапину, выступившую на настольном стекле. Царапина была молочного цвета – значит, стекло было прорезано довольно глубоко. Саламатов тронул пальцем. Царапина явственно прощупывалась.

– Чудеса! – сказал он и, вызвав помощницу, попросил отнести один из инструментов в лабораторию экспедиции для анализа.

Девушка взяла пробойник – он был поменьше – и чуть не уронила его на настольное стекло. Охнув испуганно, она перехватила инструмент в правую руку и вышла, боязливо поглядывая на кусок непривычно тяжелого металла.

«Может, хоть это немного подтолкнет наших неудачливых рудознатцев из экспедиции!» – думал секретарь, разглядывая полированную поверхность оставшихся на столе молотков и наковаленки. Иляшев пил чай, шумно прихлебывая, чтобы показать хозяину, как он доволен угощением. А Саламатов все раздумывал о судьбе этих инструментов. Он знал чудесное ремесло полировщиков. В районе жило несколько семей, работающих по камню. Он часто заезжал к ним, любовался их ловкой работой, расспрашивал о секретах ремесла. Ему хотелось организовать артель, дать старым мастерам учеников, чтобы искусство их не умерло вместе с ними. Он видел, как при помощи пучков простого болотного хвоща мастера полировали гранит и мрамор. Неделями они протирали камень хвощом. Мастера говорили, что в хвощах есть невидимые глазу частицы кремнезема, которые и полируют каменные изделия. Но отполировать такое твердое вещество, из которого сделаны эти инструменты, – тут никакой кремнезем не поможет, тут работало само время! И он снова с уважением посмотрел на изделия древних мастеров.

Внезапно распахнулись двери кабинета. Вбежал Палехов. Он устремился к столу, потряс руку Саламатова, помахал перед ним пробойником, словно металл обжигал ему пальцы, закричал:

– Где ты это взял, Игнатий Петрович? Это же вольфрам! Почти чистый вольфрам! Мои анализаторы прямо обмерли!

Саламатов встал, указал на спокойно сидевшего остяка.

– Сначала познакомьтесь. Хозяин Красных гор – Филипп Иванович Иляшев. А это наш главный человек по железу – Борис Львович Палехов.

– А, товарищ Иляшев! – Начальник экспедиции схватил руку остяка и радостно потряс ее. – Давно, давно хотел с вами познакомиться! Все собираюсь к вам в заповедник на охоту…

– Тебе нельзя! – сурово сказал Иляшев.

Палехов осекся, выпрямился, удивленно спросил:

– Почему же?

– Зверь шумных людей не любит! – просто объяснил Иляшев.

Палехов осторожно отошел от него, не найдясь, что ответить. Обернулся к Саламатову, несколько потише спросил:

– Откуда же это? – и снова покрутил пробойник в руке.

Саламатов молча указал на стол. Палехов схватил молоток, помахал, положил на стол, взял наковаленку, поднял на секретаря округлившиеся от изумления глаза и закричал: