— Он после этого еще получше фо́ртель выкинул.

— Посвятился в попы! Слышал, слышал...

— И того лучше, панове. У себя в имении он держал приходского ксендза. На пасху Тарновский приехал в имение и позвал этого ксендза к себе разговеться. Ксендз, понятно, начинает с молитвы. «Ты, — говорит ему Тарновский, — брось эти глупости, я сам посвятился в ксендзы, так не трать зря времени. Пей!» Ксендз был уже немолодой, продолжает креститься. Тарновский его по рукам. Ксендз обиделся, встал из-за стола и ушел. Тарновский тоже рассердился и послал сказать ксендзу, чтоб тот ждал его в костеле с вечерней, не начинал без него службы. Говорят, что он собирался вместе с ксендзом служить, но ксендз, так и не дождавшись Тарновского, отслужил сам. А когда он кончил, приходит Тарновский и приказывает сторожам лупить ксендза палками. Ксендз вырвался — и бежать. Тарновский выхватил саблю — и за ним. Нагнал и проткнул его насквозь, еще и клинок повернул несколько раз, пока ксендз не протянул ноги.

— Ну, это анекдот! — вырвалось у Иеремии.

— Виват Тарновскому! — закричала шляхта.

— Но это еще не все, — довольный произведенным эффектом, продолжал Бодзинский. — Слушайте, что было дальше. Тарновский вернулся в костел, облачился в ризы и справил над убитым ксендзом заупокойную службу.

— Подумаешь! Подумаешь! — заорал шляхтич неопределенного возраста со странной фамилией — Цяця. — Я так вот трех схизматов убил, разорвал, покрошил и поджарил. Даже епископа ихнего — и то не хвастаю!

Но на его слова никто не обратил внимания. Очевидно, к его вранью здесь уже привыкли.

Иеремия Вишневецкий, хотя и давно ему не было так весело, как сегодня, не хотел, чтобы гости думали, что он скучает по придворной жизни, а потому старался не выказывать своего настроения. Не удалось ему только скрыть загоревшегося в глазах завистливого огонька.

Еще больший интерес вызвало сообщение о какой-то пани Елене, жене Чаплинского. Чигиринского подстаросты.

— Так хороша? — недоверчиво спросил Вишневецкий.

— О, прошу, князь, то розовый бутон, то утренняя заря на белом снегу, то среди поля тополь, то, простите, ваша ясновельможность, и вы, мои прекрасные пани, — поклонился Бодзинский дамам. — То Афродита между нашими варшавянками.

— Откуда же она взялась?

— Да это не менее любопытная история, чем с паном Тарновским. Чигиринский подстароста Чаплинский совершил наезд на хутор сотника Хмельницкого, забрал у него все зерно, а с ним и его возлюбленную. И уже обвенчался с нею.

— В Варшаве?

— В Варшаву он приехал с пани Еленой совсем по другому делу. Этот сотник Хмельницкий оказался совсем не из пугливых, начал домогаться подтверждения своих прав на хутор. Обратился к старосте, к коронному хорунжему Конецпольскому, а тот только плечами пожал. «Ищи, говорит, сотник, своих прав в трибунале!» Недавно и суд состоялся.

— Отсудил?

— Ну, это уж поистине было бы насмешкой над шляхтой, — фыркнул Бодзинский. — Какой-то простой казак, схизмат, да чтоб признали его права! Тогда бы ничего не оставалось, как всем панам рыцарского звания, шляхетского рода оставить Украину. Не отсудил, конечно. Если б еще хоть Чигиринский староста подтвердил.

— Конечно, и не подумал?

— Да, ведь он давно отдал этот хутор подстаросте. Где уж ему теперь подтверждать!

Иеремия Вишневецкий нахмурил лоб и, отчеканивая слова, произнес:

— Все эти сотники начинены порохом, а мы бросаем в них горящие головешки.

— Ну, так самую большую головешку бросил король, вашмость. Сотник Хмельницкий, оставшись с носом в трибунале, полез жаловаться королю.

— Какая наглость! — закричало несколько человек из дворовой шляхты.

— А король, вместо того чтобы проучить его, какие-то клейноды, говорят, вернул казакам.

— Так король подзуживает казаков против Речи Посполитой!

— Натурально, — чуть не подпрыгнул Бодзинский, обращаясь уже к шляхте, — потому что король вопреки здравому смыслу хочет начать войну против Туретчины. Вертит им венецианский посол как вздумает. А послом — папа римский. Чужими руками жар загребать легко: Венеция от Средиземного моря, Польша с суши, а казаки на Черном море... Воюйте, а потом придет святейший папа с крестом. Сейм, конечно, запретил королю и думать о войне. Что нам — покой надоел, чтоб нарушать мир с турками? Но...

— Но не надо делать таких глупостей, — перебил его князь, — как делает Александр Конецпольский!

— Про поход гетманича на Кучугуры говорит с восхищением вся Варшава.

— Правда? — криво улыбнулся Иеремия и поднял глаза на Бодзинского.

— Правда, ваша светлость, мне князь Доминик Заславский рассказывал об этом с восторгом.

— О, эти господа умеют выдавать желаемое за действительное! Представляю, как Александр Конецпольский развернул рейментарское знамя и поскакал показывать свою отвагу в Дикое поле.

— Говорят, гетманич дрался, как лев, — вставил Лясота с ноткой обиды за насмешку над высокородным гетманичем. — Отцовская кровь.

С каждым словом Лясоты князь Иеремия все сильнее кусал себе губы и наконец, нарушая этикет, перебил гостя на полуслове:

— Татары, наверное, до самой Туретчины бежали, как только увидели Александра с гетманской булавой?

— Это правда, князь, гетманич задал татарам...

Иеремия рывком встал из-за стола и, бросив «ладно», вышел из столовой. Пани Гризельда густо покраснела, а у ее племянницы Анны даже слезы выступили на глазах, но под пристальным взглядом княгини она снова виновато потупилась. Лясота вопросительно уставился на Бодзинского, который озабоченно морщил лоб, а несколько приближенных шляхтичей, из тех, что особенно старались подчеркнуть свою независимость, начали громко выражать возмущение, но так, что нельзя было разобрать, кем: Конецпольским или Вишневецким.

— Панове, — сказала Гризельда с кроткой улыбкой, — князь привык в это время присутствовать на разводе караула во дворце. Но пусть это вас не беспокоит. Анна, моя милая, попроси князя, чтоб не замешкался, и пойди отдохни, у тебя, верно, болит голова.

Гости, привыкшие к пиршествам, быстро сумели вернуть веселую атмосферу, золотые кубки снова наполнились вином.

Князь Иеремия не вернулся к столу. Оставшись наедине с Лясотой, Бодзинский резко сказал:

— С чего это вы, пане Стах, надумали выхвалять здесь Конецпольского?

— Но ведь пан Вишневецкий доводится ему шурином.

— А вашмость не видит, как его от зависти корчит? Этот шурин Ромны у Конецпольского забрал. Гадяч оттяпал.

— Что-то слышал...

— Это дело ведь сейм разбирал. Чуть до драки не дошло. Король отдал гадячское староство еще отцу Александра, а Иеремия недавно сжег все местечко, побил посполитых; где был панский двор, велел даже перепахать землю и вернул под свою руку староство.

— Иеремия в самом деле заносчив стал, расселся тут на пол-Украины... Что это за костел на горе? Хлоп, поди-ка сюда! — позвал он слугу. — Что это там на горе?

— Прошу пана, то Мгарский монастырь, — отвечал слуга, согнувшись в поклоне.

— Униатский?

— Нет, прошу пана, православный.

— Странно, князь до сих пор не выгнал схизматов?

— Не могу знать, пане. Монахи сами бежали в Московию, а их милость почему-то вернули их назад.

— Еще более странно!

— Так есть, пане, — в тон Лясоте отвечал слуга.

Бодзинский, до сих пор равнодушно слушавший этот разговор, вдруг нахмурился и оттолкнул слугу ногой.

— Не твоего ума дело, хам, вон ступай!

— Пшепрашам [Пшепрашам – по-польски прошу прощения, извините], пане Людвиг, — пожал плечами Лясота, — а все-таки я не понимаю.

— Хотя пану, как историку, и следовало бы понимать. Князю нужно, чтобы на его землях работали хлопы, а хлопы здесь схизматы.

В это время послышалась барабанная дробь, а вслед за ней воинская команда. Бодзинский и Лясота подошли к окну и были поражены тем, что открылось перед их глазами: посреди плаца, на горячем коне, бившем копытом о землю, сидел князь Вишневецкий, а мимо него проходили части надворного войска: впереди на сытых конях выступали отряды надворной кавалерии с крыльями за плечами и с копьями в руках, за ними гусары в железных кольчугах и шлемах. Все это была худородная шляхта. Следом роты в иноземном платье — драгуны, рейтары, отряды казацкие, татарские, валашские. Позади шла пехота из рослых хлопов.