— Сделаем вид, что поверили, панове, — сказал с иронией князь Лянцкоронский.

— Панове, панове! — воскликнул князь Заславский. — Сегодня у нас есть лишний повод осушить бокалы — мы держим победу в руках! Я уже молил бога, чтобы он не помогал ни нам, ни казакам, а только смотрел, как мы намылим шею негодному хлопству.

— Я головой ручаюсь, — поспешил выкрикнуть и Александр Конецпольский, — что завтра в порошок сотру казаков!

— Ясновельможное панаво, — зашамкал беззубым ртом подчаший коронный Николай Остророг. — Гениальность стратега, говорят мудрые люди, проявляется в том, что он ведет бой и выигрывает его искусством тактики. Это показали сегодня мы. — И он снисходительно кивнул в сторону своих коллег — князя Заславского и хорунжего Конецпольского. — Мы, панове, выиграли битву с казаками благодаря прекрасным нашим жолнерам, а главное — благодаря молодой энергии наших полководцев...

Шляхта шумно закричала: «Виват! Виват!» Заславский и Конецпольский раскланивались как бы в шутку, но весьма усердно.

— Подвиги наших полководцев, — продолжал Остророг, — особенно в сегодняшнем бою, напоминают мне подвиги Мильтиада при Марафоне, Павзания при Платое, Эпаминонда при Левострах, Ганнибала при Каннах, Сципиона при Нарагарре и Цезаря при Фарсале...

Чем дальше говорил Остророг, тем сильнее выступало на лицах рейментарей чванливое самодовольство; один только князь Иеремия Вишневецкий нервно кусал кончик уса.

— Есть такая хорошая пословица, — сказал он, и тонкие губы его искривились в холодной улыбке. — «Цыплят по осени считают». Вы забыли, что к Хмельницкому идет Карач-мурза с татарами? Пусть врет перебежчик, что их, как травы, не счесть, а все-таки их, наверное, немало. Вы забыли, что с тыла на нас наседает Кривонос со своими повстанцами. Мой разъезд захватил двоих. Говорят, им на помощь пришли отряды даже с Белой Руси. А я хорошо знаю, на что способна чернь, поэтому не вижу причин для веселья. Наоборот!

Трезвый голос Вишневецкого подействовал на всех, как ушат холодной воды. Многим, верно, вспомнился хитрый маневр запорожцев под Корсунем, когда попали в плен коронные гетманы Потоцкий и Калиновский, которые до сих пор томились у татар. Хорошо знали они и о самоотверженности украинских и польских повстанцев, силы которых с каждым днем увеличивались; видели они распри между военачальниками польского войска... И потому воинственное настроение стало постепенно рассеиваться. И правда, казаки хоть и понесли уже потери, особенно сегодня, но еще имели силу и без татар. А раз на подмогу идут еще татары, нужно сейчас же искать какой-то выход.

— Что же посоветуешь, князь? — растерянно спросил какой-то шляхтич.

— Если дело обстоит так, как говорит князь Иеремия, — сказал Лянцкоронский, — я бы, панове, посоветовал, пока есть время, выбраться нам отсюда, а князя Иеремию просить принять команду.

— На тебе, боже, что мне не гоже! Благодарю покорно.

Рейментари сидели, подавленные и растерянные. Только Остророг поднял бокал и нарочито бодрым голосом выкрикнул:

— Мои панове, не каждая тактическая победа приводит к стратегической победе. Тут имеет значение природа войска. Войско случайное, собранное на одну кампанию, вот как чернь у Хмельницкого, не способно закрепить достигнутые успехи. Итак, панове, смело пейте ваше вино!

Было уже далеко за полночь, когда в польском лагере раздался истошный крик: «Повстанцы!» Лагерь спал, месяц зашел за тучи, стало темно. Испуганный выкрик повторился уже в другом месте, и лагерь зашевелился, заметался, передавая из уст в уста только одно слово: «Повстанцы!»

Казак Пивень проснулся от топота конских копыт. Ему приснился страшный сон: будто Николай Потоцкий зацепил его крюком за ребро. Хорошо, что подоспели повстанцы и сняли его с крюка... Наконец он пришел в себя: вокруг стоял приглушенный, но неумолкающий крик, все бежали в одном направлении. Первое, о чем подумал Пивень, — это что надобно спасаться. Он помнил, как было на Старице; когда казаки пошли в атаку на польский лагерь: поручик, охранявший с жолнерами пленных казаков, боясь, чтобы они не убежали, всех перебил. Он растолкал одного соседа, другого:

— Братчики, прикончить могут нас, спасаться надо.

— А как? Хотя бы дубина какая была...

— Хватайте камни.

— У часовых оружие...

— Отнять оружие...

Кое-кто ощупью пополз туда, где вечером ходили часовые, но ни там, ни по соседству часовых не нашли.

— Хватай за ноги пробегающих!

Это оказалось самым легким. Жолнеры, и без того насмерть перепуганные, когда их ловили за ноги, немели от страха, а схваченные за горло — и вовсе умолкали.

У пленных было уже несколько сабель и мушкетов, но двинуться напролом они еще не решались. Из оврага же, где держали пленных, ничего дальше своего носа не увидишь.

Приближался рассвет. Суета и крики в лагере становились слабее, а когда рассвело, и совсем утихли, словно повстанцы перебили весь лагерь, хотя боя не было слышно. Может быть, лагерь перешел на другое место, а пленных забыли в овраге? Пивень вскарабкался наверх. Шатры и возы стояли на месте, как и вчера, бродили растерянные слуги, в одном углу сбились в кучу и о чем-то совещались драгуны из хоругви наемников нидерландцев. Не видно было только жолнеров польского войска.

— Что-то замышляет шляхта, — сказал один казак.

— Хитрят, душегубы, — согласился другой.

— Может, хотят, чтобы мы бросились убегать, а тогда всех перестреляют.

— А что ты думаешь: просто перерезать нас — полякам страшно за своих пленных, а так — законная причина для казни.

— Разве есть у панов закон? — презрительно произнес Пивень.

— Это они что-то против казацкого лагеря замыслили. Надо предупредить.

— Подожди еще немного, может, возвратятся. Погнались за повстанцами и возвратятся.

— Да ведь никого не слышно.

Когда стало всходить солнце. Пивень решительно сказал:

— Нет, браты, больше не могу, сердце ноет. Я полезу.

— Сначала разведаем!

За Пивнем поползло еще несколько казаков.

Не успели они проползти и двадцати шагов, как послышались чьи-то голоса. Казаки приникли к земле: разговаривали на украинском языке, но ведь в хоругви Адама Киселя тоже служили казаки. В это время Пивень услыхал:

— Где же войско?

Он поднял голову: впереди шел, удивленно оглядываясь по сторонам, Петро Пивкожуха, за ним Саливон и еще несколько казаков Корсунского полка. Челядь польской шляхты попряталась под возами, не стало видно и хоругви наемных драгун.

— Братцы! — радостно крикнул Пивень и вскочил на ноги, забыв о ране на боку. За ним вскочили и другие казаки, отправившиеся с ним в разведку.

Окровавленные лица, глаза, полные радости, без слов объяснили, кто они такие, а Петро Пивкожуха, кроме того, отлично знал Пивня в лицо.

— Живой? — бросился он к нему. — А остальные где? Бегите, пока панов нет.

— А где же они?

— Я тебя спрашиваю, куда они девались?

— Еще ночью...

И Пивень начал рассказывать, как он уснул, как приснились ему повстанцы... Петро Пивкожуха и Пивень разговаривали шепотом, хотя жолнеров вокруг не было видно. Наконец Петру надоело слушать сказки Пивня, и он громко крикнул:

— Браты, давай назад в обоз, забирай больных... Да быстро!

И сразу же из рва высунулось, словно выросло из-под земли, больше сотни казаков. Раненых понесли в обоз, а здоровые тут же присоединились к разведке. Теперь они уже смелее двинулись к рейментарским шатрам. У князя Заславского на столе еще стояло недопитое вино, пышная постель с золочеными фамильными гербами была даже не примята; вокруг висели жупаны, дорогое оружие, лежали седла, отделанные серебром, расшитые попоны, тоже с гербами, инкрустированные шкатулки. Одна шкатулка была полна денег, в другой лежала усыпанная алмазами гетманская булава. У шатра стояла золоченая карета. Не было видно только самого гетмана Доминика Заславского, отсутствовала и его челядь.

В других шатрах также все говорило о том, что хозяева бросили их второпях.