Дважды два Трещит и пухнет голова. Я до рассвета по квартире ходил и думал: дважды два — неужто всё-таки четыре? Вопрос, вы думаете, прост. Но это если брать на веру. А уцепись — и тянешь хвост сомнений, трудностей… К примеру: вот было б дважды два — шестьсот, тогда мы в космос бы летали, не разжигая звездолёт, а нажимая на педали. А если дважды два — один? Да поглядеть на дело шире… Тогда имел бы магазин слегка подпиленные гири. . Решишь, и всех опережай. Японцы темп набрали? Что там! А мы повысим урожай арифметическим подсчётом. Наш век свершеньями богат, детей компьютерами учим, и стыдно верить в результат, что был на палочках получен. А. сколько будет дважды две? А дважды двое? Приступ счастья я ощутил, раз в голове так много может помещаться! Недаром целый мир затих, уснули все, повесив брюки, когда старался ради них безвестный труженик науки. Я недосплю и недоем, и пусть паду я жертвой ранней, но сколько есть ещё проблем, какое поле для исканий! Книга В кресле я лежал, читая. Что-то стало тяжело. Присмотрелся — мать честная! — книга весит полкило. Вот раздули эпопею! Разжевали… Что я, туп? Вот прочту — и опупею (надорву, выходит, пуп). Есть, и то нельзя от пуза, а читать — такой предмет: животу не надо груза, голове нагрузки нет. Если связку книжек драных понесём в последний путь, их оценят в килограммах, а не в битах как-нибудь. И рожденье книги тоже для читателя кошмар: чем она скучней и толще, тем весомей гонорар. Я и встал, презреньем полнясь, книгу бросил — ведь она потому зовётся «повесть», что по весу ей цена. Красная нить Взял самописку, чувством полнясь, да что-то стих пошёл хромой… В окошко всунулась по пояс калина в шали с бахромой. И сообщила по секрету: «На слово „пакля“ рифмы нету. Лишь на Кавказе есть одна». И локотки сняла с окна. Что за подруга, извините?.. Гляжу, а нету красной нити, и чем стихи соединить? Калина своровала нить. Цыганки с шалями не так ли глаза отводят чепухой? Ведь рифма всё же есть у пакли — «спектакля» (если он плохой). Срезая пуговицы
Прощай, прощай, моя рубашка! Дыра такая — ай-я-яй… Хоть я любил тебя, но баста — как слёзы, пуговки роняй. Стремясь отсрочить миг разлуки, ты не сошла с колен ещё, бессильно обнимаешь брюки… Но брюки что — штаны, и всё! Утешься, гордость Мосшвейпрома. Под горло пуговки губя, я допустил бы жуткий промах, бездумно выбросив тебя. Уйдёт жена, уедут братья, пальто не требуется в зной, твои же тёплые объятья во все невзгоды шли со мной. Построю мысли по ранжиру — одна тактично смотрит вбок, не бередя утрату: «С миру но нитке — голому клубок». Как раз на ниточке повисло существование твоё; всегда материя первична, всегда вторично вторсырье. Когда и я приду к пределу, встречай меня в стране теней: своя рубашка ближе к телу (но, правда, майка мне родней). Встаю, от горьких дум шатаясь. А ты свалилась в забытьи. И светлой памятью остались в коробке пуговки твои. В ресторане Жёлтой жижи миску дали с чёрной костью поперёк — словно розочку в бокале мне прислал покойный Блок. Антрекот — не из-под пресса ль? Растянулся до колен. С виду — ухо, что отрезал у себя же Ван-Гоген. Подошла одна из дур. Чаевые? Хер ей дал! В чае кто плывёт, как Тур, извините, Хейердал? * * * Промчалась машин кавалькада: Премьер или, может быть, спикер. Народу обоих не надо. Он лица безропотно вытер. Но всё же останутся пятна: Из луж столько грязи летело… И каждому стало понятно: Политика — грязное дело. |
