Случай с Ритой ясно показывает, что ночные кошмары, которые проявились в полуторагодовалом возрасте, были невротической реакцией на возникший внутри нее конфликт, связанный с эдиповым комплексом[13]. Приступы тревожности и гнева оказывались повторами ее ночных кошмаров, а другие трудности у нее также были тесно связаны с сильным чувством вины, возникавшим как следствие этого раннего конфликта.

Теперь я перейду к рассмотрению содержания и причин возникновения подобного чувства вины в очень раннем возрасте на другом примере. Девочке Труде[14] было три года и девять месяцев[15]. Во время наших сеансов она постоянно играла в то, что уже наступила ночь и что мы обе спим. Затем она осторожно подкрадывалась ко мне из своего, противоположного, угла комнаты (который должен был играть роль ее спальни) и угрожала мне всевозможными способами, например тем, что вот-вот воткнет мне в горло нож, выкинет меня из окна, сожжет меня или сдаст полиции и т. д. Она хотела связать мне руки и ноги или поднять покрывало дивана, сказав, что делает «по-большому»[16]. Оказалось, что последнее означает ее желание заглянуть в попу своей матери в поисках «как» (фекалий), которые для нее означали детей. Еще один раз она захотела ударить меня в живот, провозгласив, что таким образом хочет достать мои «а-а» (кал) и сделать меня несчастной. Затем она сгребла в охапку подушки, которых постоянно называла детьми, и спряталась вместе с ними за диваном. Там она забилась в угол с явными признаками сильного страха, закрылась с головой, стала сосать пальцы и описалась. Она повторяла все это заново и заново каждый раз, когда таким образом нападала на меня. Это во всех деталях соответствовало ее поведению в кроватке, которое она начала демонстрировать, когда ей не было еще и двух лет и когда у нее появились сильные ночные страхи. В то же время она начала постоянно прибегать по ночам в спальню своих родителей, будучи при этом неспособной высказать, что же она хочет. Анализируя причины того, почему она описывалась и обделывалась, я выяснила, что за этим стояли ее атаки на родителей, совокуплявшихся друг с другом, и таким образом данные симптомы были преодолены. Труде хотелось похитить у своей беременной матери ее детей, убить ее и занять ее место в половых сношениях с отцом. Ей было два года, когда у нее родилась сестра. Именно такие импульсы ненависти и агрессии на втором году жизни привели ее к сильной фиксации на своей матери, к сильнейшей тревожности и возникновению чувства вины, что нашло свое выражение среди прочего в ее ночных страхах и кошмарах. Из всего этого я делаю заключение о том, что ранние чувства тревожности и вины у маленьких детей происходят из тенденций к агрессии, связанной с конфликтом, который берет начало в эдиповом комплексе[17]. В то время, когда поведение Труде максимально соответствовало тому, что я описала, она умудрялась причинять себе вред тем или иным способом практически каждый раз перед нашими психоаналитическими сеансами. Оказалось, что предметы, с помощью которых она причиняла себе этот вред – стол, шкаф, камин и т. п., – означали для нее, в соответствии с ее примитивной и инфантильной идентификацией, ее мать или отца, которые таким образом наказывали ее[18].

Возвращаясь к нашему первому примеру, мы обнаруживаем, что еще до того, как ей исполнилось два года, Рита начала явным образом выказывать чувство раскаяния и угрызения совести после совершения малейших проступков, а также стала гиперчувствительна к любым упрекам в свой адрес. Например, однажды она разразилась рыданиями, когда ее отец в шутку высказал угрозу в адрес медведя из книжки с картинками. Ее самоидентификация с этим медведем была связана с ее страхом реального недовольства со стороны отца. Ее заторможенность в играх происходила из чувства вины. Когда ей было всего два года и три месяца, она иногда играла со своей куклой – эта игра приносила ей не очень много удовольствия – и постоянно при этом заявляла, что она сама не является мамой этой куклы. В процессе исследования и анализа выяснилось, что ей не разрешалось становиться мамой куклы в этой игре потому, что, кроме всего прочего, кукла-ребенок представлялась ей маленьким братом, которого она хотела похитить у своей матери во время ее беременности. Этот запрет, однако, исходил не от ее реальной матери, а от интроекта образа матери, которая относилась к Рите значительно более строго и жестко, чем ее реальная мать когда-либо себе позволяла. Другой симптом – одержимость навязчивыми действиями, появившийся у Риты в двухлетнем возрасте, стал просто ритуалом при укладывании спать, который продолжался довольно долгое время. Главным в нем было то, что Риту надо было очень сильно завернуть в ночную пижаму, в противном случае «мышка или коротышка» проникнет через окно в комнату и откусит ее собственного «коротышку»[19]. Ее куклу также следовало очень сильно укутать на ночь, и этот двойной ритуал становился все более и более изощренным и длительным, проводившимся с видимыми проявлениями того, что с непреодолимой силой захватывало все ее сознание. Один раз во время нашего психоаналитического сеанса она поставила рядом с кроваткой куклы игрушечного слона, который должен был помешать кукле встать и направиться в спальню родителей, чтобы там «сделать что-то с ними или что-то у них забрать». Слон играл роль ее интернализированных родителей, запрещающее влияние которых она всегда ощущала с момента, когда в возрасте между годом и тремя месяцами и двумя годами у нее появилось желание перехватить у своей матери ее место рядом с отцом, похитить у матери вынашиваемого ребенка, причинить вред и кастрировать обоих родителей. Смысл такого ритуала теперь становится ясен: будучи плотно укутанной в ночную пижаму, она не сможет проснуться, встать с постели и осуществить свои агрессивные желания, направленные на своих родителей. Однако, так как она ожидала наказания за эти свои желания в виде чего-то аналогичного, направленного со стороны ее родителей на нее саму, плотное спеленывание служило также и ее собственной защитой от этих воображаемых нападок, которые могли осуществляться, например, «коротышкой» (пенисом ее отца), который бы повредил ее гениталии и откусил ее собственного «коротышку» в качестве наказания за желание кастрировать отца. В процессе таких игр она наказывала свою куклу и давала выход своим гневу и страхам, таким образом показывая, что она «играет за двоих»: и на стороне силы, которая наказывает, и на стороне наказываемого ребенка.

Такие игры также показали, что все эти страхи относятся не только к реальным родителям ребенка, но также, и даже в большей степени, к ее чрезмерно суровым интроецированным родителям. То, с чем мы при этом столкнулись, соответствует тому, что называют «супер-эго» у взрослых[20]. Типичные признаки, которые проявляют себя наиболее отчетливо, когда эдипов комплекс достигает своей кульминации, и которые предшествуют спаду его остроты, сами по себе являются финальной стадией процесса, который протекал до этого годами. Ранний психоанализ показывает, что конфликт, связанный с эдиповым комплексом, возникает достаточно рано – во второй половине первого года жизни, и что в это же самое время ребенок начинает строить свое собственное супер-эго.

Так как мы открыли, что даже очень маленькие дети могут чувствовать давление чувства вины, у нас появляется как минимум одна фундаментальная предпосылка для их психоанализа. Но все же много основ для успешной терапии таких детей, по всей видимости, еще отсутствует. Их связь с реальным миром очень слаба; представляется достаточно очевидным то, что у них нет никакой мотивации к прохождению всех испытаний, связанных со своим психоанализом, так как они, как правило, просто не чувствуют, что с ними что-то не так, что они больны; и наконец, что является самым важным, они пока еще не могут вообще или, по крайней мере, в достаточной степени изложить свои (психические) ассоциации в вербальном виде (то есть попросту высказать их), что критически важно и что является основным инструментом психотерапевтического лечения взрослого человека.