В те дни Юрко рассказал мне, как он устроил в обоз с отступающими немцами Галю с Тарасом и своего отца с матерью; обошлось это ему, по его словам, в несколько тысяч немецких марок да в полмешка сала, которые он сунул обозным и охране. Документы у наших были в порядке — оставленный в живых в отряде немец оказался действительно незаменимым человеком; Стах берег его пуще своих, надеясь, что тот ему еще пригодится. Ко мне же Петро проникался все большей неприязнью. Однажды подвыпивший Юрко посоветовал мне:

— Уходить тебе надо из отряда, Улас, Петро хочет тебя пришить, ищет лишь случай. Открыто он этого не сделает, боится Вапнярского. Но кокнуть тебя наши могут в первом же бою.

Я уже и сам видел, что на меня в отряде косятся, и понимал — это дело рук Стаха.

— Куда же мне бежать? — горько усмехнулся я.

— А ты подумай, не на одном нашем отряде свет клином сошелся.

На следующий день Юрко позвал меня из землянки и, оглядевшись, сказал:

— Стах посылает меня на связь с дивизией «СС-Галичина», приказал, чтобы я и тебя взял с собой. Ну и намекнул: лучше будет, если Курчак назад не вернется, погибнет где-нибудь по дороге. Я ответил, что все понял.

Долог и утомителен показался мне путь к той дивизии; сквозь зимнюю вьюгу и морозы мы шли на лыжах по лесам, где в такую пору нога человеческая не ступала. Как-то под вечер, когда мы устраивались на ночевку, нас окружила группа людей в эсэсовской форме. Я подумал было, что это немцы, тем более, что и окрики звучали по-немецки, но потом, когда мы подняли руки, с нами заговорили по-украински. Мы назвали себя. Нас обыскивали, и я, уже поняв, что перед нами вояки дивизии «СС-Галичина», все еще не мог поверить: они носили эсэсовскую форму, а Вапнярский убеждал меня, что буквы «СС» вовсе не обозначают принадлежность к эсэсовцам этой украинской дивизии, а расшифровываются, как «Сечевые стрельцы». Но тогда мне было не до раздумий; вояки повели нас в свой полк, в сотню, запомнился даже их номер — тринадцатая сотня двадцать девятого полка, С какой целью мы явились в эту дивизию, которая потом называлась по-разному: и 14 пехотная дивизия войск СС, и первая украинская дивизия «Галичина»,— я не помню. Юрко привез какой-то пакет от УПА, но меня его содержание уже не очень-то интересовало,— в тот же день я встретил там своего старого приятеля по Варшавскому университету Василя Сулиму, того самого, что когда-то привел меня на тайную сходку националистов и познакомил с паном Бошиком. Теперь Василь был одним из старшин дивизии. Мы обнялись с ним, как старые друзья и единомышленники, стали вспоминать студенческие годы, казавшиеся нам такими счастливыми, вспомнили и пана Бошика: Сулима спросил, не пришлось ли мне его встречать.

— Встречал, и довольно часто,— ответил я.— А последние годы все время были рядом, только недавно расстались: пан Вапнярский ранен.

— Как, Вапнярский — это и есть тот Бощик? — изумился Сулима.— Никогда бы не поверил! Он был такой интеллигент, такой оратор! А про Вапнярского совсем иная слава!

— Какая же? — насторожился я.

— Как про талантливого и беспощадного к врагу командира,— уклончиво ответил Василь и огляделся.— Слава о нем далеко пошла, даже командование нашей дивизии не раз ставило его нам в пример.— Говорил об этом Василь Сулима восторженно, как в те далекие студенческие годы, словно был он по-прежнему молодым парнем, которого не коснулись жестокости войны; Сулима не восхищался Вапнярским, скорее, даже сдержанно осуждал его подвиг. Восторгаясь Бошиком в прошлом, он был разочарован нынешним куренным Вапнярским. Тон старшины Сулимы навел между нами тот небольшой мостик доверительности, когда можно поведать друг другу то, что не всегда осмелишься в разговорах с другими. Тут я и рассказал ему о своей бесславной концовке в курене, а он со временем поведал мне историю дивизии «СС-Галичина», именовавшейся тогда первой украинской дивизией. Но вначале следовало решить мою судьбу. Сулима пошел к своему начальству, отрекомендовал меня как одного из яростнейших противников большевизма, друга Вапнярского, не поладившего после его ранения с новым командиром. Думаю, не последнюю роль в том, что меня оставили в дивизии, сыграло мое знание языков, в таких толмачах тут нуждались, особенно теперь, когда никто не знал, по каким странам будет мотать дивизию ветер войны. Наступали самые черные и бесславные дни, свидетелем которых мне довелось быть.

— Мы с тобой еще совсем недавно верили в то, что станем великими художниками, мечтали о высоких материях, а что из этого вышло? — как-то признался Сулима.— Ну, у меня все понятно: призвали. А ты ведь был цивильным, учительствовал. Как же случилось, что ты свое призвание променял на какое-то дерьмо?

— Так сложилась жизнь, сам не знаю, как все это произошло. Я в этом еще не разобрался. Знаю только одно: ни себе, ни своему народу плохого я не желал.

Я ничего не утаил от него. Думаю, мы стали бы с ним друзьями на всю жизнь, останься он в живых. Василь, один из немногих в дивизии, несмотря на свой старшинский чин, был человеком образованным, думающим и трезво смотревшим на происходящее. О себе он рассказывал :

— Все свое старание я прилагал к тому, чтобы уйти от войны. Когда в Варшаву пришли немцы, я уехал в Холмский округ, там моя тетка была замужем за поляком, тоже художником, но он оказался ярым польским националистом и коллаборационистом. В куске хлеба они не отказали, а мне больше ничего и не было нужно, до смерти хотелось писать — я привез с собой только смену белья да краски. Природа Холмщины достойна кисти художника. За то счастливое время я написал несколько хороших пейзажей. А потом началась резня: украинцы пошли против поляков, поляки — против украинцев. Только теперь я понял, что все это устраивали немцы: им была выгодна такая политика, ни тех, ни других им не было жалко, а взаимное уничтожение отвлекало славян от борьбы с немцами, поэтому они постоянно разжигали межнациональную вражду... Лишь в мою бытность в Холмском округе поляки уничтожили несколько десятков местечек и сел с украинским населением. Кое-кто поглядывал искоса и на меня. Тетка и ее муж помогли мне переехать на Львовщину; так было лучше и для меня, и для них. Некоторое время удалось пересидеть там спокойно, а потом началась всеобщая вербовка в дивизию «СС-Галичина», каждый завербованный считался добровольцем, хотя все это было не так.

Рассказал мне Сулима и об истории создания дивизии. Поначалу Гитлер куражился, еще в своей книге «Майн кампф» он твердил, что только лица арийской расы могут пользоваться оружием. Но руководители ОУН из кожи лезли, добиваясь создания своей официальной военной единицы. До конца сорок второго года немецкая верхушка противилась, а потом, когда их армию крепко потрепали на Восточном фронте, гитлеровцы поняли: можно и дьявола брать к себе в союзники, лишь бы он был предан и стрелял, куда ему прикажут. Тогда-то Гиммлер и навязал Гитлеру свою давнюю идею — создать общеевропейские войска СС. Вначале были созданы такие части из фашистов — датчан и фламандцев, голландцев и валлонов, боснийцев и арабов, потом из латышских и эстонских националистов. Наконец вняли просьбам и наших вождей,— Гиммлер разрешил сформировать дивизию «СС-Галичина». Сперва отбирали только самых верных и преданных националистов; целые стаи вербовщиков двинулись в западноукраинские села и города. Но не так уж много оказалось желающих. Из них едва полк набрали. Тогда и начали принудительную мобилизацию, под нее попал и я. Ну, а остальные наши подвиги тебе, Улас, известны... Был художником — стал головорезом,— так называют в народе вояк из нашей дивизии.

Василь Сулима рассказал мне еще немало интересного, теперь я уже многое забыл — записывать было нельзя. В своем дневнике я лишь фиксировал людей и события тех дней, ничего не комментируя... Шли мы с дивизией по тылам советско-германского фронта; участвовали в карательных экспедициях против советских и польских партизан. Лично я в этом участия не принимал, был переводчиком. В те дни вояки нашей дивизии проводили операции против советских и польских партизан совместно с УПА, а мне нежелательно было встречаться с кем-нибудь из нашего куреня — не хотелось подводить Юрка, ведь он объявил о моей смерти. В мае сорок четвертого в дивизию приезжал Гиммлер; дивизия «СС-Галичина» тогда перешла в распоряжение группы немецких армий «Северная Украина». Во время инспектирования нашей дивизии Гиммлером я был у него переводчиком,— у личного переводчика рейхсфюрера пропал от простуды голос. Есть известная фотография — Гиммлер среди командиров дивизии «СС-Галичина»: чванливое лицо провинциального ветеринара, круглые очки в золотой оправе, на груди — мощный цейсовский бинокль. Я стоял рядом, но в кадр не попал, фотограф не нашел нужным зафиксировать для истории столь мелкую фигуру. Мне запомнились слова Гиммлера, с которыми он обращался к воякам дивизии, напоминая о том, что, дав присягу на верность фюреру, они не должны жалеть своей жизни в борьбе против большевизма. «Я уверен,— говорил Гиммлер,— что вы не подведете СС и меня, и фюрер сможет в конце этой войны сказать: дивизия выполнила свой долг».