Возвращаясь в Париж в той же карете с зашторенными окнами, Анжелика тщетно пыталась унять охватившую ее радость. Ей казалось, что просто неприлично чувствовать себя счастливой, учитывая, сколь трагические обстоятельства привели ее к триумфу. Но если все пойдет как задумано, то будет странно, если однажды она не станет одной из самых богатых женщин Парижа. Разве с деньгами она не сможет подняться на самый верх? Она будет в Версале, ее представят королю, она вернет себе положение, а ее сыновья будут воспитываться, как положено молодым дворянам.

На обратном пути ей не стали завязывать глаза, так как стояла темная ночь. Анжелика ехала в карете одна, но в мечтах и расчетах путь пролетел незаметно. Она слышала, как рядом с каретой цокают копыта лошадей ее небольшого эскорта.

Внезапно экипаж остановился и кто-то приподнял занавеску снаружи. При свете фонаря Анжелика разглядела лицо Дегре, склоняющегося к двери. Полицейский был верхом.

— Здесь я оставлю вас, мадам. Карета отвезет вас домой. Полагаю, что через два дня я снова встречусь с вами, чтобы передать вам обещанное. Все в порядке?

— Я как раз об этом думаю. Ах, Дегре, это чудесно. Если мне удастся наладить производство шоколада, я уверена: мое будущее обеспечено.

— У вас все получится. Да здравствует шоколад! — воскликнул Дегре.

Он снял шляпу, поклонился и поцеловал Анжелике руку, возможно удержав ее чуть дольше, чем дозволял этикет.

— Прощайте, Маркиза Ангелов!

Она едва заметно улыбнулась.

— Прощайте, сыч!

1666 г.

КОЛБАСНИК с Гревской площади вышел подышать свежим воздухом на порог своей лавочки. Стояли первые дни весны. Небо сияло чистотой. На виселице не болтались повешенные, на площади не шли приготовления к казни, и ничто не мешало ему любоваться тем, как на другом берегу Сены возносились к голубовато-сиреневатым небесам квадратные башни собора Парижской Богоматери, вокруг которых кружились стаи голубей и ворон.

В прозрачном воздухе стояла такая тишина, что можно было различить, как ниже по течению поют крылья мельницы мастера Юга.

В то утро на площади было мало прохожих. Чувствовалось, что не за горами великий пост. Горожане стали медлительными, с их лиц пропала обычная жизнерадостность, словно ежегодное воздержание во славу Господа — вселенская катастрофа. Как и все представители своей гильдии, мэтр Люка был обязан на это время закрывать свою колбасную лавку. Предстоят большие убытки, да и жена разворчится. Но, в конце концов, на то и покаяние! Какие же мы христиане, если хотим покаяться, не страдая? Мэтр Люка от всего сердца возблагодарил Святую Церковь за установление этого поста: пусть воздержание в еде послужит доброму христианину напоминанием о муках распятого Спасителя.

Погруженный в свои размышления, мэтр Люка все-таки приметил, что какая-то роскошная карета въехала на площадь и остановилась рядом с колбасной лавкой. Из кареты вышла необыкновенно красивая женщина, причесанная по последней моде, принятой среди дам квартала Маре: короткие волосы завиты тугими локонами, а две более длинные пряди спускаются вдоль шеи на грудь, притягивая взор к заманчивой глубине корсажа. Мэтр Люка видел в этой моде очередной признак безумия нынешних времен: женщины стригли волосы — бесплатное украшение, дарованное им Господом. Негоже, если женушка или — подавно — дочка Жанин, подражая знатным дамам, задумают отстричь себе волосы!

Даже во время страшного голода 1658 года, когда в доме не осталось ни гроша, мэтр Люка не допустил, чтобы жена продала свои великолепные косы проклятым цирюльникам, которые всегда норовят угодить богатым господам. И куда только катится мир: у женщин отрезают волосы, чтобы украшать ими мужчин!

Дама разглядывала вывески: она определенно что-то искала.

Когда она подошла к колбасной лавке «Святой Антоний», мэтр Люка узнал ее. Однажды он видел эту даму около Центрального рынка, где она владеет двумя товарными складами. Она не принадлежала к высшему обществу, как можно было бы подумать по ее манере держаться и по роскоши ее нарядов. Это была некая госпожа Моренс, из торгового сословия, одна из самых богатых женщин Парижа. Именно она ввела моду на шоколад, на чем и сколотила немалое состояние. Эта дама была к тому же хозяйкой кондитерской «У испанской карлицы» в предместье Сен-Оноре, нескольких известных в Париже трактиров и таверн, а еще полностью контролировала некоторые предприятия поскромнее, которые, впрочем, тоже не бедствовали, например «кареты за пять су» и множество лавочек на ярмарке Сен-Жермен. Да еще у нее был патент на монопольную торговлю заморскими птицами, которых продавали в лавочке на набережной Межисри[13]. Четыре торговца, обслуживавшие королевский двор, платили ей за право использовать этот патент.

Поговаривали, что когда-то вдова была очень бедной, но благодаря своей ловкости так преуспела в делах, что теперь самые прославленные финансисты королевства, даже сам господин Кольбер, любили с ней беседовать.

Когда дама взглянула в его сторону, мэтр Люка, памятуя обо всем этом, стянул с головы свой колпак и поклонился настолько низко, насколько ему позволял округлившийся животик.

— Не здесь ли живет мэтр Люка, который торгует колбасами под вывеской «Святой Антоний»? — спросила молодая женщина.

— Это я, госпожа, к вашим услугам. Соблаговолите зайти в мою скромную лавку!

И мэтр Люка поспешил вперед, в надежде получить выгодный заказ.

— Вот у меня сардельки, тут — колбасы… Взгляните, радуют глаз, как агаты! А запах! Пахнут лучше, чем нектар! Здесь все копчености, какие только пожелаете. Они придадут аромат супу и любому яству, даже если положить кусочек размером с наперсток. У меня есть еще отменная красная ветчина, которая…

— Я знаю… знаю, что у вас превосходные товары, мэтр Люка, — ласково прервала хозяина посетительница. — И непременно вскоре пришлю слугу с заказом. Но сейчас я пришла сюда совсем не за этим… Дело в том, что я — ваша должница, мэтр Люка, и прошло уже много лет, а я не вернула долг.

— Долг? — растерянно переспросил колбасник.

Он внимательно посмотрел в восхитительные глаза собеседницы, покачал головой, совершенно уверенный в том, что никогда и словом не обмолвился с обворожительной незнакомкой.

Она улыбнулась.

— Да. Я должна вам за визит лекаря, которого вы привели, чтобы он помог одной бедной девушке, внезапно упавшей в обморок у двери вашей лавочки. Это случилось примерно пять лет тому назад.

— Ну, это мне ни о чем не говорит, — добродушно протянул мэтр Люка. — Мне не раз доводилось оказывать помощь людям, которым становилось плохо прямо у моей двери. На Гревской площади порой случается такое, что впору становиться монахом-госпитальером, а не продавать колбасу. Здесь не место тем, кому по нраву тихая жизнь. Как раз наоборот, у нас тут скучать не дадут. Расскажите, что тогда произошло, а я постараюсь вспомнить.

— Это случилось зимним утром, — начала Анжелика, и ее голос вдруг предательски задрожал. — На костре сжигали колдуна. Я пришла посмотреть на казнь, хотя мне не следовало этого делать, потому что я была на сносях. Я испугалась, упала в обморок и очнулась уже у вас. Вы позвали лекаря.

— Да-да! Припоминаю, — пробормотал толстяк.

Жизнерадостная улыбка слетела с его лица. Он растерянно взглянул на Анжелику, в его глазах промелькнули жалость и даже страх.

— Так это были вы, — прошептал мэтр Люка. — Бедняжка!

Анжелика почувствовала, как кровь приливает к ее щекам, хотя и была готова к тому, что эта встреча пробудит мучительные воспоминания. Анжелика уже давно пообещала себе никогда не оглядываться назад, ведь она — госпожа Моренс, обладательница внушительного состояния и незапятнанной репутации.