– Этот его руль…– задумчиво протянул я.
Я ждал, что инспектор помянет нос Клеопатры. Но он промолчал. Нет, пожалуй, он не так начитан, как я думал.
– Гм…
Я склонился над трупом, потом присел на корточки и стал рассматривать его лицо в профиль. Затем встал, обошел стол и принялся изучать его профиль с другой стороны. Покончив с этим, я, нахмурив брови, вернулся к инспектору Фабру. Он поинтересовался:
– Вы что, хотели нагнать на него страху?
– Да, но не получилось… Вы заметили? У него два профиля.
Инспектор воскликнул:
– Потрясающее открытие! Слушайте, Нестор Бюрма, не надо издеваться надо мной. Разумеется, у него два профиля. А как же иначе? Правый и левый, как у всех людей.
– Да нет, не как у всех. А все из-за этого его клюва. Лицо у него меняется в зависимости от того, с какой стороны смотришь. Это большое удобство, когда нужно ускользнуть от легавых, которые тебя преследуют.
– Ну-ну. Ладно, отставим шутки в сторону. Вы знали кого-нибудь, у кого была такая особенность?
– Да вот думаю… Что-то маячит в голове… Но в любом случае имя Абель Бенуа мне ни о чем не говорит. Однако, если я не ослышался, у него были и другие фамилии, не так ли? Может быть, по одной на каждый профиль? Если вы мне их скажете, это мне, безусловно, поможет.
– Ленантэ,– бросил инспектор.
– Ленантэ? Он что, из Нанта?[8]
– Он родился в Нанте. Однако Ленантэ – вовсе не кличка, как можно было бы подумать, а подлинная его фамилия. Альбер Ленантэ. Забавно, но так оно и есть.
Я буквально подскочил.
– Господи! Ленантэ? Альбер Ленантэ? Ну конечно же, я знал его!
– Кто бы мог подумать!
– Слушайте, инспектор, давайте выясним, чего вы от меня хотите? Когда я говорил вам, что не знаю его, вы держались другого мнения, а теперь, когда я признал в нем старого знакомого…
А впрочем, чего это я разошелся? Что толку спорить? У меня не было ни малейшего желания ввязываться с ним в дискуссию. Этот покойник, который лежал перед нами, теперь стал не просто покойником, как все прочие. Меня внезапно охватило сильное волнение, и я не сумел его побороть.
Давний знакомый. Да, давний, это именно то слово,– продолжил я чуть тише, как бы разговаривая сам с собой.– Лет двадцать пять, а то и тридцать прошло с тех пор, как я потерял его из виду. Ничего удивительного, что я сразу не признал его. За это время он изрядно изменился. Утратил гриву и отпустил усы, прекрасные седые усы…
– И только клюв у него остался прежний,– заметил инспектор.– Видно, он был доволен своим носом. Любой хирург-косметолог запросто, двумя ударами своей разливательной ложки выправил бы его.
– Думаю, он не считал себя ни Мартиной Кароль, ни Жюльет Греко[9]. Он был оригинал.
– М-да… Расскажите-ка мне о нем. Он умер, и теперь это ему не сможет повредить.
– Ну, что я вам могу рассказать. Славный парень, хороший товарищ. Он был сапожник, и, хотя работал он нерегулярно, из-за профессии его прозвали Сапог. И еще, тоже из-за профессии, звали Лиабёф[10], хотя он в жизни не прикончил ни одной живой души ни из ваших коллег, ни из простых граждан.
– Да, действительно, у него были эти клички, и они фигурируют в его досье. Итак, никакой ошибки быть не может?
Прежде чем ответить, я снова вгляделся в строгое, застывшее от прикосновения Курносой лицо. Это продолжалось долго. Я мысленно убрал усы, мысленно же добавил непокорные русые волосы, анархистскую гриву. И они, и нос – все сходилось.
– Никакой,– сказал я.
– Благодарю.
Я пожал плечами.
– Неужто мои показания так важны? Вам недостаточно было для опознания отпечатков пальцев? Прошу прощения, но тут как бюрократ вы несколько хватили лишку. А там…– я указал пальцем на закрытую простыней грудь,– там что, нет татуировки? Она сразу же навела бы меня на след, но это, надо понимать, было бы слишком просто. Так, что ли?
– Да не злитесь вы,– бросил инспектор.
А вы не ломайте комедию. Вы что, хотели меня испытать?
– Это было бы не так уж плохо.
– Послушайте, от вашего таинственного вида мне блевать хочется. Да, я считаю, что вы зря транжирите деньги налогоплательщиков…
Фабр, словно не слыша моего заявления, сказал: Вернемся к татуировке. Вы помните, как она выглядела?
– К татуировкам. Во множественном числе. На руке – монета, а на груди надпись: «Ни Бога, ни Хозяина».
– Точно,– подтвердил инспектор и произнес улыбнувшись: – Монета…
Он взял за краешек простыню, прикрывавшую покойника до подбородка, и откинул ее до пояса, открыв на груди блекло-синюю подрывную надпись. «Б» в слове «Бога» стало почти неразличимо. Ножевая рана убрала эту букву куда лучше, чем это сделал бы даже профессиональный косметолог-детатуировщик. Второй глубокий шрам подчеркнул слово «Хозяина». На бицепсе правой руки красовалась монета с изображением Сеятельницы.
Ни Бога, ни Хозяина,– хмыкнул инспектор.– Не слишком оригинально для анарха.
– Да вообще это было глупо,– заметил я.– Помню, я хоть и был моложе его – а в ту пору я был совсем еще сопляк,– но сказал ему, что он зря это сделал.
– Вам не нравится этот лозунг? А я-то думал…
– Мне не нравились и по сю пору не нравятся татуировки. Не зря ведь они на жаргоне называются наколками. Только кретин может сделать татуировку. По ней легко наколоть человека.
– Их делали даже короли.
– И что из того? И потом, королям не надо было думать о завтрашнем дне. Они могли позволить себе любые прихоти. А вот… Понимаете, инспектор, он не был святым, по крайней мере не походил на святых, которых чтут у нас.
Я накрыл труп простыней почти до самой лысины. Служитель в сером халате четким, привычным движением, но при этом чуть ли не по-матерински довершил то, что не доделал я.
– Ленантэ,– продолжал я,– хоть и не вполне разделял взгляды нелегалов-экспроприаторов, тем не менее не был их противником. До того как я с ним познакомился, он был замешан в деле об изготовлении фальшивых денег. Поэтому-то я недавно и упомянул про отпечатки пальцев. Короче говоря, он имел срок. В точку попал, если воспользоваться вашим выражением?
– В точку. Он получил за это два года.
– Когда я познакомился с ним, он вел себя тихо и, повторяю еще раз, в открытую не высказывал противозаконных взглядов. Он не собирался никого агитировать, но чувствовалось, что рано или поздно он опять ступит на ту же дорожку. А я тогда считал, что человек, решивший вступить в открытую борьбу с обществом, не должен зазря привлекать к себе внимание. Способов идентификации рецидивистов хватало уже и тогда. Ни к чему давать легавым дополнительные.
Служитель широко раскрыл глаза. Инспектор хохотнул:
– Подумать только! Вы оказались мудрым советчиком, хотя и были молоды.
Я тоже хохотнул. Настал мой черед изобразить из себя эхо.
– Это качество я сохранил до сих пор.
– Прекрасно. И где же вы познакомились с этим врагом законности?
– Неподалеку отсюда. Вам не кажется это забавным? За тридцать лет он не слишком далеко ушел. Я познакомился с ним в «Приюте вегеталианцев» на улице Тольбиак.
– …рианцев.
– Что?
– Вегетарианцев.
– Нет, старина. Интересно, чему вас только в школе учили? Именно вегеталианцев. Вегетарианцам нельзя есть мясо, но разрешаются яйца и всякое молочное. Вегеталианцы же жрут, верней, жрали – я говорю о тех, кого я знал тогда, а существуют или нет они сейчас, мне неизвестно,– только растительную пищу, правда, для вкуса приправляли ее капелькой масла. Но эти были еще не самые крайние. Имелся там один, который считал, что единственный правильный способ есть траву – это щипать ее на лугу, стоя на четвереньках.
– Серьезно? Какие люди!
– Да, забавный народец. Я прожил жизнь среди феноменов. И скопил в памяти неплохую коллекцию.
Фабр указал пальцем на труп.
