Наташа без особого труда оформила опекунство над тринадцатилетней сестрой. Они зажили так хорошо, как никогда прежде. В доме больше не пахло застарелым перегаром, не шлялись пьяные подонки в рваных майках и длинных сатиновых трусах. Наташа нашла еще одну работу, выгребла из комнаты матери старый хлам, оклеила стены веселыми обоями в мелкий цветочек и купила подержанный холодильник.

Правда, у нее оставалось совсем мало времени на воспитание сестры, и часто, возвращаясь с работы, она заставала у нее мальчиков. Иногда на столе стояла бутылка портвейна.

Она пыталась разговаривать с Женей, убеждать ее, что нужно учиться и работать, показывая на примере матери, к чему приводит жизнь без цели и смысла, но сестра с усмешкой отвечала, что не хочет, как она, мыть до старости чужие полы и гладить чужое белье.

Наташа не переставала чувствовать свою вину — ей казалось, что она мало занимается сестрой и потому упускает ее, теряет контакт.

В одном только сестры были единодушны: в том, что город Моржов — это чудовище, которое пьет их кровь, пожирает их жизнь, что отсюда нужно бежать, пока еще есть силы…

Но бежать было некуда.

С учебой у Жени тоже было не слишком хорошо, в восьмом классе она даже осталась на второй год, зато в старших классах стала посещать театральный кружок, и Наташа, придя как-то на репетицию, с удивлением поняла, что у сестры действительно есть талант — если не драматический, то по крайней мере талант к перевоплощению. Она легко превращалась то в сгорбленную старуху, то в зрелого мужчину, то в мальчика.

На учебу времени оставалось все меньше, и Женя получила аттестат только потому, что учителям надоело с ней возиться.

Наташа очень хотела, чтобы сестра училась дальше, но при ее успехах в школе это было невозможно. Устраиваться на работу Женя не хотела и предпочла выйти замуж за своего товарища по театральному кружку.

Товарища звали Валерой. Его мать, худая злобная женщина с вечно поджатыми губами, сказала, что раз ее не спросили, когда женились, то нечего рассчитывать теперь на ее помощь.

Женя заявила, что у нее есть своя комната — та самая, оклеенная уже поскучневшими за прошедшие годы обоями в мелкий цветочек, — и привела Валеру в их с Наташей дом.

Подержанный холодильник стал полем битвы. Наташа мыла полы и приносила продукты, Валера съедал их, не считаясь с тем, что остальным тоже надо есть. Когда Наташа говорила, что пора бы ему устроиться на работу, он делал вид, что не слышит, а когда она заявляла то же самое Жене — сестра отвечала, что у нее есть муж.

Если Валере удавалось раздобыть немного денег — в доме появлялся портвейн.

— Это же не водка! — искренне удивлялся зять ее недовольству.

Впрочем, водка тоже зачастую появлялась.

Но, несмотря ни на что, Наташа продолжала чувствовать ответственность за сестру, она не могла забыть беспомощное красное тельце, выложенное матерью на кухонный стол, и думала, что Женя пропадет без ее заботы.

Однажды она встретила свою давнюю, школьную еще, подругу Надю Колобкову. Та приехала в Моржов продать квартиру умершей матери. Она посмотрела на Наталью и покачала головой:

— Сдохнешь ты здесь, в этой дыре! Помяни мое слово, сдохнешь!

Наталья и сама это понимала, но не видела выхода. Моржов вцепился в нее своими когтями, клешнями, щупальцами и не хотел отпускать.

— Я в Питере очень хорошо устроилась, в прислугах. Платят столько, что тебе здесь за всю жизнь не заработать. Приезжай ко мне, ты девка работящая, я тебе хозяев подберу. Поживешь пока у меня, я квартиру снимаю, на двоих еще и дешевле получится.

Наташа подумала свое привычное: «А как же Женька? Она без меня пропадет!» Но она понимала, что это ее единственный, неповторимый шанс, что иначе она скоро станет такой же, как мать, и тут же решила, что, устроившись в Петербурге, со временем перетащит к себе сестру и спасет и ее, и себя от страшного, смертоносного, кровососущего Моржова.

Она уехала ночью, ничего не сказав Жене, предварительно плотно набив холодильник продуктами.

В Петербурге аккуратная, работящая Наталья оказалась действительно нарасхват. Особенно хозяйки, жены «новых русских», ценили ее невзрачную внешность, мрачноватый, но исполнительный характер, аккуратность и обязательность. Платили ей хорошо, и через несколько лет Наталья Ивановна купила скромную квартирку в Купчине, а когда ей удалось устроиться в дом к самому Руденко, она почувствовала даже некоторую, нехарактерную для нее, гордость.

Она несколько раз писала сестре, по-прежнему не избавившись от подспудного чувства вины за свой побег из Моржова и от своей ответственности за судьбу младшенькой.

Женя не отвечала — Наталья Ивановна относила это на счет ее обидчивого характера и собиралась в ближайший отпуск поехать в Моржов и проверить на месте, все ли в порядке с сестрой, не выпил ли страшный город ее молодую жизнь, но отпуск приходилось откладывать, потому что оставались невыплаченные долги за квартиру…

Поэтому когда однажды рано утром Наталью Ивановну разбудил звонок и она увидела на пороге своей квартирки Женю, то еще больше, чем прежде, преисполнилась чувством вины и ответственности.

Женя похудела, но по-прежнему была красива. В глазах ее мелькал какой-то странный лихорадочный блеск, как будто она хотела что-то важное рассказать сестре, но никак не могла решиться. В руке у нее был небольшой потертый чемодан.

Быстро оглядев квартиру, она усмехнулась:

— Я уж думала, ты здесь хоромы пятикомнатные заработала!

Наталья Ивановна всплеснула руками, обняла Женю и заплакала.

Потом она спохватилась, что сестра с дороги, голодна, устала, и бросилась кормить ее, как в былые времена.

Женя сидела за столом, ела, быстро взглядывала по сторонам, присматриваясь к одинокому быту сестры. На расспросы отмалчивалась, а когда Наталья Ивановна спросила о муже, неожиданно так сверкнула глазами, что отбила у сестры всякую охоту интересоваться этой темой.

Наталья Ивановна знала, что такое Моржов и как неохотно он отпускает тех, кто раз попал к нему в зубы, и потому решила с расспросами повременить.

Время шло, но Женя так ничего и не рассказывала ей — ни о себе, ни о том, как жила все это время без сестры. Наталья щадила ее, заботилась о ней, как в детстве.

Женя о себе молчала, но сама расспрашивала сестру обо всем — о здешних порядках, о тех людях, у которых Наталья Ивановна работает.

Однажды она встретила сестру после работы возле роскошного дома, где жили ее хозяева. В это время рядом остановилась великолепная машина, из нее вышел молодой человек с красивым наглым лицом. Наталья поздоровалась с ним с привычным, инстинктивным подобострастием. Молодой человек скользнул по ней взглядом, не ответив на приветствие. Когда он скрылся в подъезде, Женя спросила сестру, кто это был.

— Станислав Михайлович, — ответила Наталья с невероятным почтением, — сын моих хозяев.

Глаза Жени стали задумчивыми.

Вечером она сказала сестре, что хочет поискать работу, но для этого ей нужно приодеться. Наталья вздохнула и полезла за деньгами. У нее еще оставались долги за квартиру, но сестре она никогда не могла отказать.

Женя очень изменилась. Она изменила прическу, покрасила волосы, стала более раскованной. Всеми силами она выдавливала из себя Моржов — воспоминания о нем, его привычки, его тоскливый, мрачный взгляд.

И она стала пропадать из дома.

Наталья Ивановна очень беспокоилась за нее — если бы Женя действительно искала работу, она уходила бы по утрам и возвращалась не позже семи, а она, наоборот, уходила в семь-восемь вечера, возвращалась глубокой ночью и спала до полудня. Наталья Ивановна боялась, не стала ли ее сестра проституткой, но на прямой вопрос Женя ответила с возмущением.

Она необыкновенно похорошела, ее глаза блестели, как никогда прежде, походка стала легкой и летящей. Она ничего не объясняла Наталье, но делала загадочные глаза и на все ее расспросы улыбалась улыбкой Джоконды.