— Ты не замечала в Джерле скрытого волнения или повышенного возбуждения перед самой его смертью? — спросил я.

Она несколько мгновений помолчала и задумчиво произнесла:

— Да, заметила. Помню, я решила тогда, что у мальчика очередной период дурного настроения. Но почему… почему ты спрашиваешь? Ради Бога, скажи, в чем был замешан Джерл?

— Пока я еще не уверен.

В голосе Вероники зазвучал страх.

— Эд, что ты стараешься выяснить?

— Имеют ли действия Расса Лепперта еще какие-либо причины, кроме мании убийства.

Она подняла руки и вцепилась в мои запястья.

— Ты ударил меня сильно и точно, Эд, а сейчас добиваешь. Теперь самым честным будет ввести меня в курс дела.

— Хорошо, — согласился я. — У меня есть подозрения, что некоторые торговцы грязным товаром делают в Тампе хорошие деньги. Думаю, Джерл сунул в это дело руку и выдернул обратно отнюдь не с обожженным пальцем.

— Но он всегда имел достаточно денег… Зачем ему…

— Некоторым людям всех денег в мире мало, Вероника. В торговле разной грязью есть риск, а это как раз то, чему радовался и чего жаждал мозг парня.

Женщина освободилась из моих объятий, словно лунатик, медленно, подошла к высокому окну и остановилась там, вглядываясь в темноту улицы. Ее тело казалось съежившимся под мягким халатом. Она была очень хорошо воспитана и умела скрывать свои переживания. У меня возникло желание хоть немного успокоить Веронику, но трудный участок пути через страдания иногда лучше и легче на длинной дороге жизни, поэтому я не стал подходить к ней. Молчание воцарилось в комнате, пока женщина стояла возле окна, борясь со своими чувствами.

— Две смерти… убийства… Джерла и Ины, — произнесла она наконец, произошли по одной причине?

— Слишком много вокруг связей, так что трудно заставить меня проглотить версию случайных совпадений, — сказал я.

— А Лепперт — подставка, орудие?

— Нечто в этом роде.

— Человек, стоящий за Леппертом, — твоя главная цель?

— Моя главная цель — убрать преследующего меня придурка.

Вероника задумалась.

— Ты стал опасен для этого человека, Эд.

— И неудивительно.

— Но одновременно возрастает опасность для тебя.

— Стараюсь не думать о таких вещах.

Вероника повернула ко мне лицо. На щеках виднелись две тонкие влажные дорожки, в глазах стояли слезы:

— Если ты уедешь, Эд, Лепперт не найдет тебя.

— Возможно, но может случиться, что он не позволит мне исчезнуть и бросится в погоню.

— Полиция со временем обезвредит его.

— Вероятно.

— Ты понимаешь, к чему я клоню?

— Полагаю.

— Я не хочу, чтобы с тобой случилась беда, и сделаю все ради твоей безопасности.

Она не смогла выразить словами свою мысль до конца, но я понял ее. Если я покину Тампу, то не в одиночестве. Скрытый смысл последней фразы женщины достиг моего сознания, как теплое, полуосознанное желание, зарождающаяся надежда, словно волнующее воспоминание, похороненное в прошлом, где жизнь была безоблачной, а мир молодым.

Вероника почувствовала происходящую во мне борьбу и вызванный ее словами небольшой душевный дискомфорт, а когда все это кончилось, она сразу догадалась о результате. Женщина стояла передо мной одинокая и беззащитная.

— Прости, Эд.

— За что? За то, что дуть женщины не всегда совпадает с путем мужчины? За то, что я считаю побег бесполезным?

— Ты прав, конечно, — сказала она мягким тоном. — Здесь твоя работа, твои дела, смысл твоей жизни. Только я… — Вероника оглядела комнату, будто хотела отыскать среди окружающих предметов что-то необходимое. — Кажется, я зашла в тупик за последние два дня, Эд. Раньше был Джерл, а теперь я одна. Жизнь утекает между пальцев, становится бессмысленной, и я не знаю, что делать дальше.

Глядя на нее, я подумал: «Преступление Лепперта, оставшийся за ним долг наполняют смыслом каждый день. Пустышка, какой был Джерл, являлась единственной целью, ради которой жила эта одинокая женщина, одновременно крестом и причиной его возложения на ее хрупкую Спину».

Я прикоснулся к лицу Вероники, наклонился, поцеловал в губы, а спустя несколько секунд увидел, как что-то темное соскользнуло с ее плеч.

Кругом тупики.

Единственными, кто проявил интерес к делу Лепперта, были газеты. Маньяк сделал себе прекрасную рекламу в прессе — человек, который убил девушку и дважды пытался пристукнуть местного частного детектива. Корреспондент «Джорнэл» представил свою колонку в виде спортивного репортажа и размышлял, у кого сейчас преимущество, детально отмечая соотношения наших с убийцей роста, веса и ширины плеч. Он предсказывал мою победу, если я соглашусь выйти на третий раунд. Мне пришло в голову, что подобная подача информации не совсем корректна, однако я не позволил себе раздражаться из-за таких пустяков. Ребята должны продавать свою писанину, к тому же парень из «Джорнэл» был на моей стороне.

В середине дня я вышел из управления полиции. Люди Стива Иви заполняли какие-то бланки, морщили лбы, литрами поглощали соки. С непредсказуемым больным воображением Лепперт оставался неуловимым.

Все, кто в Тампе хоть когда-нибудь приторговывал порнографией, с сиренево-бледными лицами притаились, дабы не привлекать к себе лишнего внимания. Даже Квинтон с улыбкой на толстом лице и привычным безразличием в глазах немедленно явился в управление после вызова Иви.

В одном из ресторанчиков Ибор-сити я пообедал цыпленком с рисом, залил пищу пинтой ледяного пива и воспользовался местным телефоном, набрав номер на Кэй-стрит. После дюжины гудков трубку пришлось повесить. По крайней мере, мой расчет оказался правильным. Делани уже ушел из дома, вероятно, чтобы позавтракать и подготовиться к очередному вечернему выступлению протеста против движения битников перед пожилыми почитателями его старомодной, целомудренной музыки. Автомобиль понес меня по узким, раскаленным улицам. Кэй-стрит находилась на окраине Ибор-сити и представляла собой наиболее просторную часть района с разбросанными тут и там подстриженными газончиками. Вдоль домов неспешно двигались торговцы, в распахнутых дверях лавок виднелись скучающие продавцы, возвращались с работы усталые банковские служащие, две домохозяйки торопливо шли по тротуару с большими сумками. Возле автостоянки три темнокожих парня в лоснящихся брюках из грубой материи глазели на большую, покрашенную частично в желтый, частично в черный цвет машину с мощными крыльями и длинной антенной.

Чучела Делани нигде не было видно. Позади автостоянки располагалась группа старых кирпичных зданий, различные магазины, аптека, пивной бар и ресторан. Я подумал, что, возможно, музыкант завтракает где-то поблизости.

Он жил в оштукатуренном доме, в архитектуре которого явно просматривался испанский стиль. Несколько лет назад здание смотрелось весьма элегантно. Теперь же нежная, светлая краска потемнела, двор имел жалкий вид, несколько кустиков бурой травки отчаянно боролись за жизнь в тени пары больших пальм. Я обогнул пересохший бетонный фонтан и вошел в подъезд. Здесь оказалось немного прохладнее, почти совсем темно, стоял запах сырости и плесени. Судя по надписям на почтовых ящиках, Делани жил на втором этаже. Широкая лестница вела наверх в коридор с высоким сводом, оканчивающийся маленьким балконом. Потертая, пыльная плюшевая дорожка скрадывала звуки шагов, когда я подошел к нужной двери. В здании стоял характерный для любого человеческого жилья фон приглушенное бормотание телевизора, раздраженная женская речь, плач ребенка. Коридор был пуст, и я начал быстро действовать тонким лезвием, болтавшимся в связке моих ключей. Пружина замка щелкнула. Я не стал задерживаться, проскользнул в квартиру Делани и закрыл за собой дверь. На мгновение я остановился, ожидая, когда глаза привыкнут к полумраку. В помещении была страшная духота, окна закрыты и плотно зашторены. Пахло виски и туалетной водой.

Квартира оказалась трехкомнатной и имела все признаки проживания в ней убежденного холостяка — мятые рубашки на креслах в гостиной, незастеленная кровать, заваленное барахлом бюро в спальне, замусоренная кухня с бутылками из-под виски, миксером, грязными бокалами и подносами с ячейками для льда в сушилке. В ванной висели полиэтиленовая штора в мыльных потеках и сырые полотенца. На кафельном полу валялось грязное белье. Мне импонировали привычки Делани, если не учитывать возникшее у меня чувство легкого смущения от того, что он оказался усталым, неряшливым человеком.