«Если я не смогу выступить на предстоящей конференции Консервативной партии в Маргейте, то пришло время уйти», – сказал сам себе британский премьер[171].

Готовясь к выступлению, Черчилль прибегнул к старому трюку с зеркалом:

«Я собираюсь попрактиковаться, стоя перед зеркалом, чтобы видеть, как я выступаю, – признался он своему врачу. – Прямо как в старые добрые времена, много лет назад»[172].

Направляясь в Маргейт, Черчилль сказал одному из своих друзей:

«Еще никогда в моей жизни не зависело столь много от одной-единственной чертовой речи»[173].

Он выступал пятьдесят пять минут, и его речь стала очередным триумфом в долгой карьере оратора. Несмотря на перенесенный инсульт и возраст – без полутора месяцев семьдесят девять лет, – Черчилль смог донести в характерной для него манере все, что он собирался поведать публике. Он ни разу не сбился, ни разу не потерял нить рассуждений. Он был серьезен, когда говорил о политике разрядки и «дружеской, неформальной личной беседе между главами государств» – в первую очередь США, СССР и Великобритании. Он был убедителен, когда, упоминая профсоюзы, назвал их «важной составляющей» британского общества. И наконец, Черчилль не был бы Черчиллем, если бы не нашел способа пошутить над собой и своим состоянием[174].

После завершения конференции набережная Маргейта заполнилась делегатами, которые, еще не придя в себя, возбужденно обменивались впечатлениями:

– Неужели все слухи о болезни Уинни правда?

– Неужели с ним случился удар?

То, что они увидели в Маргейте, стало для них откровением.

– Уинстон совершенно не изменился; несмотря ни на что, он по-прежнему в хорошей форме, – говорили одни.

– Вероятно, старик останется с нами еще на год, – вторили им другие[175].

«Это было тяжелейшее испытание. Все смотрели на Уинстона, ожидая, что вот-вот он оступится. И когда он прошел через все это, выступление ознаменовало собой безоговорочный успех», – заметит спустя тридцать с лишним лет в беседе с официальным биографом Черчилля сэром Мартином Гилбертом личный секретарь британского политика мисс Портал[176]. А Джон Колвилл коротко прокомментирует: «Это было потрясающее достижение»[177].

Черчилль знал, на что идет.

«Ни один из талантов, которыми может обладать человек, не является более ценным, чем талант ораторского искусства. Тот, у кого есть этот талант, наделен властью большей, чем власть могущественнейшего короля. И все потому, что оратор представляет собой независимую силу. Его может бросить партия, предать друзья, он может лишиться должностей – но при всем при этом его власть будет значительна»[178].

Эти строки были написаны, когда Уинстону исполнилось всего двадцать два года, и в какой-то степени он предсказал свою судьбу. Наступит момент, когда от него отвернутся бывшие коллеги, когда его подвергнут остракизму партийные бонзы, когда он лишится всех постов, но Черчилль все равно останется знаковой фигурой на политическом небосклоне.

В публичных выступлениях его личность находила наиболее полное воплощение. На любой трибуне – в палате общин, на митингах, известных своей непредсказуемостью, или перед микрофоном радиостудии Би-би-си – везде Черчилль представал искусным оратором.

«Его страсти, его эмоции, вся его душа открывались для общения» – такое описание публичного выступления Савролы приводит Черчилль в своем единственном романе[179]. Описывая Савролу, Черчилль писал о себе, и в этом мы еще не раз убедимся.

«Единственным предметом моих желаний является овладеть мастерством публичных выступлений», – заметил как-то Черчилль в начале парламентской карьеры[180].

Его способности в ораторском искусстве проявились относительно рано.

«Даже когда Уинстону не исполнилось тридцати, его речи звучали особенно, сразу выделяя его на фоне других обитателей Вестминстера», – вспоминает его современник, журналист Генри Гамильтон Файф[181].

А премьер-министр Герберт Асквит как-то признался своей подруге Венетии Стэнли, будто страсть к слову настолько неотделима от Черчилля, что тот даже «думает ртом»[182].

Репутация выдающегося оратора останется с Черчиллем на протяжении всей его жизни и составит весомую часть посмертной легенды.

«Речи Черчилля будут продолжать жить, когда статуи, воздвигнутые в его честь, разрушатся», – скажет о своем предшественнике премьер-министр Великобритании и лидер Консервативной партии Эдвард Хит[183].

Выступления политика слушали тысячи людей, и его по праву можно назвать одним из самых популярных ораторов эпохи.

«Если бы мистер Черчилль брал по шиллингу с каждого слушателя, он, несомненно, собрал бы за две недели целое состояние», – шутили журналисты[184].

Многие выступления Черчилля разошлись на цитаты, снискав ему, помимо прочего, славу выдающегося афориста. Сборники изречений выходили еще при жизни политика.

«Цитаты очень полезны, – считал он. – Закрепившись в памяти, они нередко наводят на очень удачные мысли»[185].

Не меньшим доказательством успешности Черчилля-афориста служит то обстоятельство, что множество высказываний, закрепившихся за великим британцем, на самом деле ему не принадлежат. Ричард Батлер, министр финансов в послевоенном правительстве Черчилля, по этому поводу воскликнул: «Можно собрать книгу „Цитаты, которые Уинстон Черчилль не говорил“»[186].

Сам же Черчилль считал афористичность еще одним качеством выдающихся людей. В монументальном труде, посвященном первому герцогу Мальборо, он писал:

«Очень часто в случайных высказываниях великих людей открываешь их истинный ум»[187].

Меткие высказывания по широчайшему кругу проблем и явлений – неотъемлемая часть другой важной характеристики нашего героя: красноречия. Историк Саймон Шама выделяет красноречие Черчилля в числе главных составляющих его лидерского почерка[188]. К аналогичным выводам приходил и его коллега Уильям Манчестер:

«Прежде всего Уинстона отличало превосходное владение языком. Язык был его наимощнейшим оружием. Зная свою сильную сторону, Черчилль мог проводить часы, размышляя над восхитительными свойствами языка и над тем, как использовать устную и письменную речь с максимальной эффективностью»[189].