Я прошла в беседку, стоящую неподалеку от входа, и сразу догадалась, хотя и темно было, что я тут не в одиночестве. Компанию мне составлял не слишком обременяющий себя заботой об опрятности человек, смутно мне знакомый. Порыскав в памяти, я догадалась, что нас однажды – раз и навсегда – отрекомендовал друг другу Врубель.

Только я не предполагала, что Пан окажется любителем пива. Он жевал бутерброд, прихлебывал из банки и рассматривал меня.

– Сыграйте мне что-нибудь,  – попросила я.  – Доставайте вашу свирельку и сыграйте.

Он усмехнулся, вытер ладонью пот.

– Вообще-то меня все здесь зовут Мавр.

– Ну надо же, какое совпадение!  – воскликнула я  – А меня – Дездемона... Пожалуй, лучше я пойду. Хотя... Может, прежде чем вы меня задушите, покурим?

Он принял от меня сигарету, внимательно ее обнюхал, вставил за ухо – так бухгалтер в старом кино вставляет за ухо свой обслюнявленный химический карандаш.

В дверях показался мужчина в смокинге, который был ему явно мал, и прямым ходом направился к нам. Он отдал Мавру пиво и бутерброд. Они о чем-то пошушукались, человек в смокинге кивнул и, торопливо откланявшись, побежал обратно в казино.

– Он хотел знать число,  – пояснил Мавр.

– Какое число?

– Как какое? На которое сейчас выпадет.

– Так вы что же... Знаете заветное число?

– Скорее, я его вижу,  – просто ответил он, полез в черную матерчатую авоську внушительных размеров достал банку, открыл, пригубил пиво.

Интересно, сколько таких банок в течение "рабочего дня" может скопиться в этой авоське... А хорошее же занятие: сидеть тут и в обмен на пиво да копченых куриц прорицать – сегодня, завтра, послезавтра, всю жизнь.

– А вы философ, мистер Мавр,  – сказала я с искренней завистью в голосе.  – Вы тут каждый день?

Нет, объяснил он, не каждый, в такой работе часто необходим отдых, видеть число очень трудно. Оказывается, когда он возвращается домой, то ложится пластом на диван и не может пошевелиться; эта работа хуже, чем у шахтера в забое. Кроме того, он умеет лечить от всех болезней...

Я опустилась перед ним на корточки, положила руки ему на колени:

– Полечите меня, а Мавр!

Нет, у меня не желудочные хвори, не костные или какие-то еще, простудные; скажем, там – я кивнула на освещенный вход – сидит один человек, он и есть источник моей сердечной болезни.

Мавр поднял лицо к небу, как бы испрашивая совета у своих языческих богов; он долго медитировал, потом наклонился и шепнул мне на ухо число.

Зину я нашла у столов, где резались в "блэк Джек"; мне показалось, он был увлечен игрой. Я умолила его сделать ставку. Он нехотя согласился – переспросив, на что надо ставить, – и двинулся в глубь зала. Я пошла к выходу.

Мавра я на месте не застала; скорее всего, он ушел домой: лежать пластом, как шахтер после смены в забое.

Я закурила и стала ждать.

Мимо прошли какие-то люди. Двое. Потом еще двое. Потом трое. Одного из них я сразу узнала в темноте – по светлому пиджаку.

Да и в облике второго – следовавшего как бы под прикрытием передовой "двойки" и замыкающей "тройки" – было что-то до боли знакомое.

Хлопнули дверцы автомобилей.

Минут через десять появился Зина.

Проехав метров пятьсот, он затормозил, включил свет в салоне, расслабил галстучный узел, наклонился вправо, извлек из "бардачка" мою сумочку.

– Хочешь ограбить бедную несчастную девушку!  – выкрикнула я, наблюдая за его решительными действиями.

– Именно!  – он что-то сунул мне в сумку и вернул ее на место:

– заметил Зина, уточнив задним числом, верно ли он произносит рекламный пароль магазинов системы "Олби -Дипломат".

– Ты ограбил казино!

В сумке лежала плотная пачка банкнот. Я в жизни не держала в руках столько денег.

– Я просто поставил на подсказанное тобой число,  – объяснил Зина.

Придется на днях сюда опять наведаться, привезти Мавру хорошего пива и – чем черт не шутит! – возможно, он сыграет мне что-нибудь на свирельке.

Клянусь вам всем дорогим, что у меня есть, бабушкой клянусь, которая давно спит на Ваганьковском, Паниным и Зиной клянусь... Впрочем, Зина сам видел; это был медведь.

Всякое бывает на Огненной Земле – но медведей в городе я давненько не встречала.

Наткнулись мы на этого человека в пяти минутах езды от дома Зины. Ехали тем же маршрутом, что и в прошлый раз, когда подобрали в переулке профессора косметологии. Строительная площадка, огороженная забором, заканчивалась своего рода поселением: строительные домики, балки, хозяйственные сарайчики, гигантские бобины с толстым черным кабелем, груды кирпичей, бетонные блоки, обломки арматуры, кучи строительного мусора – словом, пейзаж для нашей Огненной Земли достаточно типичный.

Зина едва успел затормозить – человек полз прямо по проезжей части.

– Приятное место для поздних встреч,  – Зина отдышался и тыльной стороной ладони вытер пот со лба.

Я выскочила на улицу. В свете фар было хорошо видно: человек основательно разодран, распотрошен и, кажется, вдобавок к тому, изломан. Я наклонилась и спросила, что с ним. Говорить он не мог – был в шоке и жутко выл. Подошел Зина.

– Надо бы "скорую" вызвать.

Вызывать не понадобилось: в конце переулка вспыхнули яркие огни – скорее всего, кто-то из ближнего дома уже позаботился. Впрочем, это была милицейская машина: по всей видимости, человек мешал людям спать своими звериными завываниями.

Со стороны поселения донеслись какие-то неясные звуки, там кто-то ворочался и ворчал. Мы с Зиной двинулись на этот ночной голос.

За третьим домиком мы наткнулись на подобие загона, сооруженного на живую нитку из решеток строительной арматуры. В загоне сидел медведь и, склонив голову набок, печально смотрел на нас.

– Ваш зверь?  – строгим деловым тоном поинтересовался подошедший милиционер; он был молод, и в повадках его угадывалось что-то от глуповатых инспекторов Скотланд Ярда из классических английских детективов.

– Да, наш, наш!  – сказала я.  – Вообще-то мы его держим дома, а по ночам выходим погулять. Он не виноват. Человек сам на него напал. Даже медведям опасно ходить ночью по улицам.

Служитель порядка ответил мне свирепым взглядом, Зина, извинившись перед молодым человеком в форме, потащил меня к машине.

Подъехала "скорая". Изломанного человека укладывали на носилки и загружали в машину. Я подумала, что, скорее всего, он сам виноват: возможно, был навеселе и решил поговорить по душам с печальным зверем – животные, как известно, плохо переносят общество пьяных.

Я посмотрела в небо; где-то там, в черном холодном космосе, рассыпана крупа Млечного Пути; теперь его не видно, зато отчетливо слышно: все правильно, не только голодом и мором нас умерщвляют, но и зверями земными.

До чего же все-таки лжива и продажна буржуазная пропаганда, подумала я, когда мы поднимались в лифте; прежде все писали про медведей на наших улицах, а теперь совсем не пишут.

Прятки – игра простая только по внешнему рисунку; на самом деле ее механика сложна, путана, нелогична, и потому так зыбко, безопорно игровое поле; здесь все лишено устойчивых оснований, это мир без фундамента, живущий по законам неполных смыслов; тут не сыскать однозначного цвета, и звук, как правило, половинчат, насыщен диезами и бемолями; предметы распознаются не в материальных их воплощениях, и запахи не имеют источника, и всякое внешнее движение есть лишь смутный оттиск чьего-то неосторожного жеста; вот куст шевельнулся – и поди ж ты, разбери: то ли его ветер в бок пихнул, то ли кто-то там прячется. Птица вспорхнула – самой ей вздумалось, или стронуло с места чье-то приближение? Старая женщина на лавочке, бессознательно, ритмично покачивающая коляску, вдруг обернулась – а ее-то что встревожило? Да, мир игрового поля вторичен, он, созданный из намеков, отголосков, полутонов и распавшихся долей смысла, есть просто отражение некоей реальности; и значит прав Панин, наказывая двигаться в этом игровом поле строго в рамках жанра.