Был еще один повод для встречи.

Когда мы с Зиной заезжали к Панину и просили его починить стекло в дверце Алкиной Гактунгры, он мне впихнул в сумку несколько журнальчиков; я сунула их в стол. Обстоятельства складывались так, что про этот подарок я совершенно позабыла, и только вчера на ночь глядя в поисках спичек наткнулась на журналы.

Оказывается, Панин накатал роман про моего бывшего мужа*[32], где по ходу развития сюжета выясняется, что Федор Иванович "сука порядочная". Не стоило изводить груду бумаги, чтобы прийти к такому оригинальному выводу, – мне это стало ясно давным-давно.

Однако разговор у нас будет не о характере персонажа.

Милый Панин, скажу я старому другу, во-первых, "сука порядочная" – это ты... Какое ты имел право присваивать имя Белка какой-то толстомясой французской корове, если оно принадлежит мне по праву? Во-вторых, название сигарет "Мор" по-английски пишется не через "дабл-о". В-третьих, маленькое замечание по поводу прозвища моего бывшего мужа. CATERPILLER, насколько я помню, содержит в себе целый букет симпатичных значений: "гусеница", "кровопийца", "пиявка", "паук", "паразит", "вымогатель", "ростовщик" – для одного человека это слишком роскошный набор качественных характеристик; если даже прозвище Катерпиллер и прилипло в школьные годы к Федору Ивановичу, то не стоило бы тупо следовать в русле документалистики – воображение писателю на то и дано, чтобы его время от времени напрягать.

И потом – отчего бы не назваться своим именем? Зачем придумывать псевдоним? Василий Казаринов – это кто? Наверняка пьянь порядочная, как и сам автор, и тоже катается на горных лыжах...

Впрочем, милый друг Панин, скажу я, это мелочи, камешки на ладони, так сказать; берегись, Панин, сейчас я пульну в твой огород настоящий камень, кирпич: нельзя, милый друг, так торопить и нахлестывать текст – если так нахлестывать, можно слова до смерти загнать; слова не виноваты, и уж тем более они не скаковые лошадки... Вообще этот азартный вид спорта совершенно чужд нашей беллетристической традиции – уж если следовать в русле ассоциативных пассажей, то нам ближе подводное плаванье: стремление уйти от поверхности, погрузиться и плыть в каких-то опасных сумрачных глубинах, их неторопливо осматривать, ощупывать, подолгу растирать в пальцах скользкий донный песок – и при этом совершенно индифферентно относиться к тем ураганам, что баламутят, переворачивают вверх тормашками и разметают в пыль поверхностные слои жизни; словом, милый друг Панин, в своем тексте ты – обычный тривиальный туземец с Огненной Земли.

Занятно – как он отреагирует?

Дверь мне открыл Музыка, сосед Сереги по коммуналке; когда-то он чудесно играл на аккордеоне во дворе... От прежнего Андрюши ничего не осталось; он совершенно выцвел и обветшал. Он молча кивнул в ответ на мое приветствие, повернулся и тяжело, вперевалку зашаркал на кухню.

Панин лежал на необъятных размеров лежанке и внимательно читал книгу в ядовито-зеленом переплете. В углу, на приземистой, неопределенного назначения тумбе сонно бубнил телевизор; в кадре мелькали дореволюционного вида люди с роскошными усами и в мундирах, порхали белоснежные девочки в воздушных платьицах ("ТАК мы жили..." – с горьким сожалением комментировал диктор); прочную, улыбчивую и порхающую жизнь срезали, точно бритвой, жанровые сцены теперешних времен ("ТАК мы живем..." – подсказал диктор; балбес! как будто люди сами не знают – как).

"Возродим Россию вместе!" – проорал в финале ролика телевизор.

– Серега, они нас держат за идиотов!

– Вовсе нет,  – отозвался Панин, не отрываясь от чтения.  – Россия возродится, тут нет никаких сомнений!

– Панин, ты сошел с ума,  – я поискала, куда бы присесть: обстановку милого друга составляли два стула, однако они по совместительству служили гардеробом; я устроилась на огромном сундуке с покатой крышкой.

"Ваш ва-а-а-а-учер... Ваш вы-ы-ы-ы-бор" – сладкоголосо пропел телевизор.

Откуда-то мне этот нежный женский голос был знаком... Вернее, не сам по себе голос, а интонация. Догадавшись – откуда – я выкрикнула:

– Ну, это уже слишком!

Да, именно так; однажды мне случилось присутствовать при сценах телефонной любви; дойдя в половой близости с далеким абонентом до точки, Алка именно так интонировала сладостный оргазм.

– Возродится, возродится...  – настаивал Панин.  – Я понял это, прочитав чрезвычайно достойную книгу. Глянь...

Это была "История кабаков в России" И. Т. Прыжова. Я слышала об этом фундаментальном труде, но на глаза он мне попался впервые.

– Судя по тому, как мы решительно восстанавливаем кабаки, у нас есть будущее,  – Панин поднялся с лежанки, подошел, поцеловал меня в лоб.  – Привет, рыжая... Нет, в самом деле, реставрировав в полном объеме кабацкое дело, мы прочно встанем на ноги.

– Ты уже и так стоишь...  – я ласково отвела его руку, которая, полежав на плече и осмелев, двинулась на завоевание моей груди.  – Панин, милый друг, ты меня не трожь теперь, у меня влюбленность... Тебе не уложить меня на спину, даже если ты накачаешь меня бабоукладочным напитком "Амаретто".

Я рассказала про Ивана Францевича. С минуту Панин молчал, покусывая ноготь.

– Криц? Он ведь был у вас классным руководителем?

Да, жили-были дети под нашим старым добрым небом, и был у них классный руководитель, Иван Францевич Криц, преподаватель математики; он часто приглашал детей к себе в Дом с башенкой, под расписные небеса на потолке.

– На почте была?

Была... Отстояла очередь к третьему окошку, где старикам выдают их пенсионные гроши.

– И что?

Странно, он три месяца не приходил за пенсией.

– Значит, у него завелись деньги,  – раздумчиво произнес Панин, пожевывая потухшую сигарету.

Да, завелись, и, судя по всему, очень приличные... Откуда? Не ограбил же он банк – старый, хромой, немощный учитель.

– Может, не дай Бог, в больницу попал?  – предположил Панин.

Вряд ли. После посещения поликлиники я обзванивала клиники. Нет... Не был... Не поступал...

А что в поликлинике?

Да почти ничего... Прорвалась кое-как к районному терапевту – без предварительной записи это непросто. Доктор (утомленный, полуживой взгляд, профессионально-равнодушный тон: "На что жалуетесь?" "Раздевайтесь?", "Как это зачем?"), оторвавшись от марания чьей-то засаленной истории болезни, изучал меня с видом совершенно сбитого с толку человека. Уяснив наконец цель визита, он, против ожиданий, не выставил меня вон, а, порывшись в ящике стола, достал затрепанную ученическую тетрадку; терпеливо листал страницы, тщательно исследуя указательным пальцем – сверху вниз – какие-то графы с фамилиями и именами... Да, был Криц. Месяца полтора назад... Обращался по поводу расстройства желудка. Ситуация не вполне ординарная; он, грубо говоря, объелся хорошими продуктами – такое бывает, если человек резко меняет характер пищи. Что бы это значило? Ну, допустим, объяснил участковый терапевт, человек несколько последних лет имел крайне скудное меню, "шрапнель" да чай, и вдруг ни с того ни с сего впадает в гурманство: сыры, копчености, соки.

Панин некоторое время напряженно молчал, гоняя бычок из угла в угол рта; наконец он оставил в покое свою подвижную сигарету, вытоптавшую ему всю нижнюю губу, сосредоточенно размял ее в пепельнице.

– Морги?  – тихо произнес он.

– Что – морги? Какие – морги? Зачем?

– Ладно,  – тяжело вздохнул он.  – Морги – это в прошлом моя родная стихия. Я выясню.

И рассказал очаровательный сюжет из жизни туземцев Огненной Земли. Туземцы очень любят бананы – это общеизвестно. В последнее время этого фрукта завезли в страну в таком количестве, что местное население воспряло духом. Однако, с другой стороны, общеизвестно, что Огненная Земля располагает крайне малым количеством специальных холодильников для хранения подобного рода скоропортящихся деликатесов. Владельцы бананов, справедливо опасаясь, что товар сгниет, взяли в оборот морги – в покойницких царит изрядный холод. Подвинули усопших, поставили ящики с товаром. Туземцы обжирались экзотическим тропическим фруктом, не подозревая, что в него проникла трупная палочка.