– Здесь направо, пожалуйста!

Свернув на поселок, тихой сапой, маскируясь в перелеске, подползающий к трассе, я почувствовала себя в родной стихии разбитой, чудовищно раскачанной грунтовки. Маленький брелочный чертик, подвешенный на зеркальце, занялся выполнением махов – как гимнаст на перекладине – и, кажется, собирался сделать "солнышко".

Проехав метров двадцать, я сказала себе: "Какого черта!" – и нажала на тормоз.

В его интонации напрочь отсутствовали характерные приказные нотки; напротив, он обозначил вектор нашего дальнейшего следования очень спокойным ровным тоном, как если бы высказывал нечто само собой разумеющееся и между нами давным-давно обусловленное.

– Какого черта!

С какой стати я должна колыхаться на этой сугубо кроссовой пересеченной местности вместо того, чтобы сломя голову нестись в столицу Огненной Земли?

– Пожалуйста,  – мягко произнес он.  – Вон туда. Видишь: рощица впереди? Пожалуйста, я тебя прошу.

Вижу, не слепая: примерно в километре на пологом взгорке – грива березовая, роскошная, вся в есенинских кудрях; и воздух в ней, наверное, голубой, есенинский: "Гой ты, Русь, моя родная, хаты – в ризах образа!" – листва над головой журчит, загорелые подберезовики в высокой траве совершают свой утренний променад... А что, сесть бы там, березу обнять, да и заплакать: да что ж это за жизнь у нас такая на Огненной Земле, что мы, в самом деле – родина слонов?

Осторожно огибая метнувшуюся под колеса впадину, сочно и пышно, как торт с шоколадным кремом, украшенную толстой грязевой пеной, я пробиралась вперед и размышляла об этом хорошем начале хорошего летнего дня.

Подхватила я своего обаятельного бандита километрах в тридцати от столицы, сразу за развилкой, где стоит указатель, зазывающий посетить загородный ресторан... Наверное, пропьянствовал ночь в кабаке вместе с цыганками, а теперь возвращается к жене.

Приоткрыв рот, он массировал пальцем уголок глаза. Я сразу заметила: веки припухшие, розовые, потяжелевшие – скорее всего, в самом деле ночь не спал.

– Осторожней!  – подсказал он, но опоздал: очередная яма кинулась под колесо, горизонт накренился; я с трудом выправила машину.

– Ты инвалид?  – спросила я.

– С чего ты взяла?

– Да так... Ты все время держишь левую руку в кармане. Наверное, у тебя под манжетой протез в черной перчатке.

Встряска на дороге только выправила ход этой мысли: да, все время держит руку в кармане, и сидит несколько странно, откинувшись назад, деревянно и прямо, точно плечевой пояс скован гипсовым корсетом; или просто прячет под плащом что-то мешающее устроиться в кресле нормальным образом.

– Налево!  – подсказал он, я послушно крутанула руль.

Мы огибали холм по раздолбанной колее, и я все время опасалась, что Гактунгра сядет на брюхо – если это произойдет, нам понадобится трактор или танк.

Только теперь я разглядела, куда мы направлялись.

– Карамба!  – заорала я.  – Ты завез меня на кладбище!

Вот уж, в самом деле, "хорошее начало хорошего летнего дня": наверное, он вампир: распластает меня на каком-нибудь осевшем от времени холмике, станет пить мою девичью кровь, а прошлые люди, поднятые из могил вчерашним Алкиным трубным воем, сгрудятся вокруг и станут давать ему полезные советы.

– Я сейчас,  – он хлопнул дверцей, стекло обвалилось.

– Гад!  – крикнула я ему вдогонку.  – Ты сломал мне машину!

Он обернулся, пожал плечами – что за мелочи жизни! – и двинулся в глубину кладбища. Минут через пять он появился, пригласительно помахал рукой: дескать, давай, заезжай и будь как дома. Я приткнулась за буйными зарослями бузины и вышла из машины. Он стоял, привалившись плечом к стволу коренастой березы, покусывал травинку и смотрел в сторону шоссе.

– Извини,  – сказал он.  – Кажется, я немного расстроил твои планы. Ты в Москву?

Туда, куда ж еще: участвовать в осаде сберкасс; работать локтями в раскаленных потных очередях, материться, проклинать начальников и срывать злость на безответных стариках; штурмовать магазины, мести с прилавков все, что под руку подвернется, – кастрюли, утюги, колготки, туалетную бумагу, кофе, соль, спички, контурные карты для школьников, презервативы, картошку, хрусталь, гвозди, граненые стаканы... Я отчетливо помню, как выглядело прежнее светопреставление и сомневаюсь, что на этот раз любимая забава туземцев Огненной Земли будет обставлена иначе.

– Давай немного переждем,  – сказал он, покосившись на шоссе.  – Недолго... А потом тронемся,  – он осторожно опустил руку мне на плечо, и мистическим образом все нервное электричество, скопленное мной для битв у стен сберкассы, незаметно и плавно перетекло в эту узкую и поразительно прочную ладонь; я сразу обмякла и потому никак не реагировала на то, что рука, освоившись на плече, осмелела, двинулась дальше и добралась до моей щеки: господи, какая у него ледяная ладонь – наверное, приняв в себя едкие испарения моих умонастроений, химический анализ которых однозначно подтвердит наличие в них стрихнина, мышьяка, цианистого калия, синильной кислоты и боевого яда кураре, отравилась – прикасаться к бабе, имеющей в столе восемьдесят тысяч, которыми с понедельника можно будет оклеивать туалет, опасно для жизни.

– Ты простыл... Ноги вон сырые. Тебе выпить надо.

В "бардачке" лежала бутылка "Лимонной". Собираясь в деревню, я прихватила с собой пару бутылок; одну потихоньку выпила, стараясь не провоцировать Алку, объявившую мораторий на спиртное, вторую не успела.

– В самом деле. Чуть-чуть. Для здоровья. Дрянь, конечно, но согревает.

Что напиток "Лимонная" – продукт для здоровья небезопасный, я давно заподозрила, благодаря чисто бытовому наблюдению: последнее время все помойки у нас в Агаповом тупике завалены крупнокалиберными бутылками из-под любимого напитка туземцев Огненной Земли "РОЯЛ". Эти груды стекла настолько впечатляют, что предположить, будто вылакало спирт коренное население Агапова тупика, я не рискну – даже если вообразить, что спирт у нас пьют все рабочие и служащие, пенсионеры и пенсионерки, молодые мамаши, юноши и девушки, школьники и дошкольники, грудные дети и беременные женщины, истребить такие объемы алкоголя им не под силу; значит, работники прилавка разбавляют дешевый канцерогенный спирт лимонной эссенцией, и мы, простодушные туземцы, лакаем эту огненную воду, рискуя ослепнуть или оглохнуть – или сделаться дебилом.

– Спасибо,  – вежливо отозвался он.  – Не теперь.

– Пойдем в машину. Я печку включу.

Он отрицательно мотнул головой.

– Давай тогда подышу на руку – это я твою руку отравила.

– Давай...

Интересно, за кого он меня принимает? Что вообще можно подумать о девушке, покорно следующей за первым встречным, приглашающим скоротать время на кладбище, предлагающей кавалеру в шесть утра канцерогенной водки и согревающей теперь его застывшую руку теплом своего дыхания?

– Ты меня не бойся,  – сказала я, предупреждая этот возможный ход его мыслей.  – Вообще-то там, на дороге, я намеревалась огреть тебя трубой по голове. Ты вовремя обернулся. И, кажется, в порядке знакомства нашел какие-то очень точные слова.

– Место, конечно, не самое веселое...  – он смущенно оглядел кресты и могилы.

– Ну отчего же. Мне тут нравится.

Я в самом деле люблю эти старые деревенские кладбища, прячущиеся в прозрачных рощах... В этой земле уже давно никого не хоронят; ни кощунственный скрежет заступов, ни надгробные плачи, ни маятник батюшкиного кадила не тревожат здешних старожилов; прошлым людям здесь уютно, просторно и покойно: летом не жарко, зимой не зябко; столетние дожди смыли с дубовых, вразвалку бредущих меж берез, крестов начертания имен и дат – так пусть; здесь все друг друга знают, живут в мире и согласии и шепчут нам, сходящим с ума наверху: присядь и отдохни... Присядь тут, где сдержанные шепоты бродят в березовых кронах да трудолюбивый кузнечик упорно шлифует прохладный, как березовый сок, воздух своим тонким надфилем; ах, хорошо, "не пылит дорога, не шумят кусты, подожди немного, отдохнешь и ты..."