О том, что в результате этого инцидента одной из белокурых бестий я вдребезги разнесла стальным прутом ключицу, мне хватило ума умолчать. Равно как и не распространяться по поводу тех предметов, которые мой попутчик таскает под плащом.

– Что еще?

Надо припомнить... Ах да, потом на Садовом кольце мы наблюдали штурм Зимнего.

Мой собеседник сдавленно застонал.

Нет-нет, это фигурально, так сказать, выражаясь; на самом деле народ штурмовал трейлер, битком набитый баночным пивом и испанским шампанским.

Он с треском захлопнул блокнот, в котором, наверное, собирался делать пометки, но так ни одной и не сделал; болезненно сожмурился, потом мелко-мелко заморгал, выдвинул ящик стола, достал маленький белый контейнер, резко встряхнул его, звонко, точно опустошенную стопку, вколотил его в стол и не обратил внимания на то, как я, чувствуя шевеление рвотного комка в горле, беспомощно озираюсь в поисках стакана с водой – по фильмам я помню, что в заведениях такого рода обязательно должен быть графин и стакан – однако ничего уже с собой поделать не могу...

...с минуту он пристально меня рассматривает, то ли дожидаясь разъяснений, то ли теряясь в догадках, откуда мне известно про контактные линзы.

– Извините,  – тихо говорю я, избегая встречаться с его взглядом.  – Это у меня бывает... Синдром Корсакова.

– Алкоголизм?  – сухо осведомляется он.

Что-то в этом духе... Похоже на похмелье; опытный человек знает: когда мутит с утра пораньше, надо пойти куда-нибудь в укромное место и сунуть два пальца в рот – потом становится полегче.

Он убрал контейнер с физиологическим раствором (да-да, Сергей Сергеевич Корсаков мне верно подсказал: в таких пластиковых снарядиках хранят контактные линзы) в стол и углубился в бумаги, давая понять, что аудиенция окончена.

– Постойте!  – нагнал меня его голос уже на пороге.  – Вы полагаете, что весь этот цирк, который вы тут устроили, имеет отношение к вашему делу?

Я ничего не полагаю; просто инстинкт водящего в "прятках" подсказывает мне, что, при всей абсурдности моего поведения, в этом есть кое-какой смысл.

Он проводил меня долгим, тяжелым, с оттенком недоумения взглядом.

– кто-то шепчет над самым ухом – кто? Никого поблизости нет, ни единой живой души; значит, опять произошел выброс "китчевого вещества", и мое счастье, что на этот раз оформлен он легким, едва различимым на губах шепотом.

Развитие сюжета, вполне возможно, будет иметь отношение к тем сокровенным уголкам женского тела, обслуживание которых берет на себя время от времени этот спасительный "Тампекс", однако в моем положении уместнее припомнить иную мудрость: если насилие неизбежно, следует расслабиться и получать удовольствие!

Оно, конечно, можно – но не в муравейнике же...

Застегивая "зиппер", я мысленно посылаю проклятия на головы тех, кто вшивает в джинсы столь оглушительно журчащие "молнии".

Скорее всего, сотрудникам "Леви Страус" досталось понапрасну: глухой, унылый участок загородного шоссе, где слышно, как растет трава и как в земле шевелятся, разминаясь, поводя плечами, грибы, накрыто такой плотности и прозрачности беззвучием, что в ушах твоих короткая линия крохотного и слегка зазубренного звука, издаваемая механизмом застежки, распухает до размеров невероятных: такое впечатление, будто ты тащишь из воды ржавую, ритмично клацающую зубами якорную цепь.

Тут даже в поступи муравья, волокущего хвойную иголку, слышится нечто слоновье – потащил, работяга, очередной кирпичик в основание своего муравьиного дома, притулившегося сбоку от дерева.

Мои осторожные телодвижения в жидком придорожном кустарнике не потревожили его слух – странно; у бандитов и насильников слух волчий.

Так или иначе, он не среагировал – скорее всего, слишком был поглощен делом: уперев ладонь в дверное стекло Алкиной Гакгунгры, он пытался опустить его.

Дело незатейливое; стекло в правой передней дверце держится на честном слове, на ходу оно слегка опускается само, и в щелке свистит остренький, как бритва, сквозняк.

Он наверняка сейчас сломает подъемный механизм.

Значит, если я выйду живой и относительно невредимой из этой передряги на пустынном шоссе, придется ехать на станцию техобслуживания... Я плохо знаю эту сферу криминальных (судя по ежедневным разборкам в автосервисных организациях) услуг: куда там ходить, с кем договариваться? Вертеть бедрами надо? И каким выражением лицо гримировать на этом плотно заставленном паркинге перед воротами, где слоняются – будто бы без дела, а исключительно наслаждаясь свежим воздухом, – люди со скользкими глазами и притушенными, вернее сказать, притененными голосами? И как вести себя с механиком, перед тем как пасть на колени и вручить ему челобитную по поводу барахлящего карбюратора или обвалившегося стекла? Главное же – в какой валюте рассчитываться за услуги: в деревянной, твердой или в мягкой (натурой, так сказать). Система натуральных взаиморасчетов достигла у нас такого совершенства, что пророчества относительно финансового краха представляются мне чистой воды кликушеством: обвалится и рассыпется в прах рубль, гривная, карбованец – черт с ними; наш рынок не умрет – "не надо золота ему, когда простой продукт имеет".

Он уже слегка сдвинул стекло. Еще немного – и он сможет просунуть руку в щель, выдернуть запорную кнопку.

Странно, в моменты не самые приятные, когда следует стремительно соображать (кто он такой и что ему надо в полуразваливающейся машине, предоставленной мне Алкой во временное пользование?), искать выход из положения (кричать, звать на помощь?) и принимать решения (уносить подобру-поздорову ноги?) меня одолевают совершенно идиотские мысли – вроде этой, о преимуществах "мягкой валюты" в период тотального финансового кризиса.

Забавно же должна выглядеть со стороны девушка, что, притаившись за кустом в момент, когда бандит с большой дороги лезет к ней в автомобиль, предается такого рода размышлениям.

Как, к примеру, "мягкая валюта" будет конвертироваться, и по сколько соитий будут на межбанковской валютной бирже давать за доллар – тысячу? А как осуществлять половые взаиморасчеты между государствами СНГ? Если я в украинском Конотопе закупила, предположим, партию дверных щеколд или ночных ваз – во сколько пламенных ночей любви это мне встанет? Коробок спичек в табачном ларьке будет наверняка стоить один половой акт.

Не может же он стоить – половину?

Нет, половина полового акта или же четверть – это даже звучит странно, не говоря уже о смысле. Зато до чего прелестно жить в стране, где в магазинах и банках, газетных киосках и коммерческих ларьках, универсамах и на колхозных рынках, в сберкассах и ресторанах, трамваях и метрополитене, общественных туалетах и картинных галереях, прачечных и булочных, клиниках и концертных залах – словом, везде, где за еду, питье, услуги и эстетические радости надо платить, аквариумы кассовых клетушек заменят эдакие сооружения наподобие примерочных кабинок в магазинах готового платья, оснащенные вместо кассового аппарата диванами, тахтами, канапе и банкетками... Он сдвинул стекло.

Пора выходить из засады.

Как он отреагирует на мое появление? Возможны варианты. Побежит? Вряд ли. Зачем бежать, если ты мужик; если время московское что-то около шести утра; дорога пуста и до горизонта нет ни одной живой души? Прогонит? Не исключено. Захочет немного развлечься? А почему бы и нет? Догонит, повалит прямо в муравейник и – "если насилие неизбежно, следует расслабиться"...