Тишина. Все они продолжали переглядываться. Говорящие взгляды, только у меня не было идей, о чём могла идти речь. Эту тишину можно было перерезать дешёвым споком

[1]

из кафетерия.

— Рейнард, — блондин в сером костюме, наконец, заговорил, и он произнес имя Кристофа как проклятие. — Всегда думает, что знает всё лучше всех.

— В этом он превосходит всех, — выражение Брюса застряло где-то на полпути между удивленным и взволнованным. — Возможно, мы должны услышать весь рассказ. Вы тайна, миледи. Просветите нас.

Я боролась с желанием сказать ему, чтобы он называл меня Дрю. С одной стороны, эта штука — миледи — походила на то, как будто я застряла с группой задротов D&D

[2]

. Я имею в виду, они хорошие люди, но иногда ты просто хочешь, чтобы они нормально разговаривали.

С другой стороны, эти парни были, вероятно, достаточно старыми, чтобы быть моим отцом. Или старше. Было бы неправильно приобрести врагов в их лице.

Ком, вызванный сильной паникой, обосновался в моём горле, мне пришлось сглотнуть дважды, и у меня всё вздрогнуло внутри. Я начинала понимать, что ничего из всего этого не станет проще.

— Хорошо, — я глубоко вдохнула. — Вы хотите услышать всю историю? Ладно. Всё началось с того, что я стреляла в зомби. Но это был не обычный зомби. Это был мой отец.

И чтобы всё казалось ещё хуже, мой голос сломался на последнем слове. Ради Бога, как я могу объяснить кучке дампиров, что значит стрелять в зомби, который является твоим отцом?

— Я думаю, что вам стало бы легче, если бы вы позавтракали. Между прочим, я Элтон, — угольно-чёрный парень любезно улыбнулся мне теми противными белыми зубами. Они все выглядели, как из рекламы шампуня, здоровая и чистая кожа, отлично сложенная группа привлекательных молодых мужчин. Их одежда сидела на них так, будто она была рада украсить супермоделей. И я, одетая в джинсы и жалкую старую толстовку, а волосы — я почти чувствовала, что они стали завиваться. Это была та самая ситуация, когда каждая свободная нитка и завиток начинали высовываться.

И каждый из этих парней мог бы, вероятно, убить меня, не раздумывая дважды, пока я не кидалась на них и не стреляла.

Мозги были на пределе. Но я очень, очень устала.

— Я Дрю, — сказала я машинально. Бабушка, скорее всего, гордилась бы моими манерами. — Дрю Андерсон.

— Это прозвище? — послышалось от парня-японца. — Я Хиро, между прочим. Это удовольствие встретить вас.

Я уверена: он очаровашка.

— Мне понадобится время, чтобы всё рассказать вам, — и я не знаю, собираюсь ли я упускать эту возможность. Мои ладони стали влажными. Я вытерла руки о джинсы, жаль, что стул был тяжёлым. Но если бы я встала, то это выглядело бы слишком странно.

Очень даже странно. Наверное. Я не знаю.

Хиро кинул мне взгляд, который я расшифровала, как доброжелательный. Он сознательно выдвинул стул с левой стороны от меня и опустился в него.

— Мы Куросы. Дампиры. У нас есть, моя дорогая, только время.

У меня возник другой вопрос:

— Как... то есть вы парни старые. Старше, чем большинство вампиров, которых я видела. И Бенжамин, он старше Кристофа. Как долго вы... мы...? — я решила, что не могла отнести себя к ним. Или могла? Господи, у меня было так много вопросов, и это было не смешно. — Как долго вы живёте?

Брюс появился из ниоткуда рядом со мной. Я подавила в себе желание вздрогнуть, и в теплом дуновение ветра послышался запах одеколона и кондиционера для ткани. Ни от кого не пахло так, как от Кристофа, ни от кого — пряный яблочный аромат, который следовал за ним вокруг, не распространялся на других дампиров. Я задалась вопросом об этом. Как бы я спросила об этом? Эй, вы, парни, не пахнете пекарней. Что это даст?

— Мы Куросы, — повторил Брюс и поставил тарелку передо мной. Половина бельгийской вафли, яичница-болтунья, небольшая гора бекона и маленькое стеклянное блюдо, которое содержало кусочки дыни и виноград, а также землянику, похожую на сгусток крови. — Мы живем, пока ночь не выслеживает нас. Точно так же, как носферату, но без их... неспособностей.

— Не считая голода, — Элтон играл с серебряной вещью, которая не была похожа на кофейник. — Всегда, за исключением голода.

Голод. Почему они не называют это жаждой? Странное место в горле дрожало. Место, которое любило теплую, красную, медную, соленую жидкость. Пятно, которое нажало на кнопку в моей голове и превратило меня в кристально-чистую девочку, полную красного жидкого гнева.

А это уже другое. Господи, теперь, когда я знала то, на что это походило: желание выпить чью-либо кровь, у меня было чертово время, которое держалось за меня. Всё это походило на кружащуюся массу вещей, изменяющихся раньше, чем я могла получить контроль над ними.

Я уставилась на еду. Скрывалась ли в ней ловушка? Я была слишком голодна, чтобы сказать. У меня не было поддержки папы, и я не могла положиться на него.

— Попробуйте поесть, — Брюс положил вилку и столовый нож. Если я не ошиблась, они были сделаны из тяжелого серебра, отражающего резкий свет, который я видела через туман.

Мои глаза пылали. Еда превратилась в цветной свет.

— О, нет, — рыжий звучал устрашающе. — Она...

— Кир, заткнись, — Брюс вручил мне платок. — Я возьму для вас кофе, миледи. Не спешите. Вы в безопасности теперь.

Я не потрудилась сказать ему, что не верю в это. Вместо этого я вытерла глупые глаза, шмыгнула носом, и взяла кусок бекона. Я должна есть, пока в состоянии это делать. Даже если там находится ловушка.

Интермеццо

Коридоры больницы пахли болезнью и лизолом. Я горбилась на твердом пластиковом кресле, руки обернуты вокруг ног. Я была все еще в джинсах; когда я пришла домой из школы, я нашла бабушку, все еще лежащую в постели, огонь почти потух в камине, а холодный ветер свистел через взломанную дверь.

Она держалась, пока могла, ради меня. Я собрала её вещи в древний Паккард — он был, вероятно, старше папы — и все еще надеялась, что это не начнется. Но всё началось, бабушка сонно пробормотала, что очень не хотела ехать в город, но она, конечно же, поехала.

Вождение в долину заняло много времени, и я боялась, что она уйдёт прежде, чем я смогла бы доставить ее в больницу. Я вела полночи, и когда я добралась туда, люди из отделения неотложной помощи бросили один взгляд на нее и забрали ее из моих рук. Мне пришлось искать палату, в которую они положили ее. Потом посыпались вопросы.

Кто ты? Как её зовут? Кто ещё в семье есть? Сколько тебе лет?

Я только повторяла, что папа был в пути и чертовски надеялась, что это так. Но он, как обычно, ушел, и некоторое время должен был отсутствовать. Я опустила голову на колени, но не успокоилась. Было слишком опасно. Я снова сильно ущипнула себя за левую руку. Синяки уже цвели в тех местах, где я всю ночь щипала себя.

В коридоре находилась зона посещения. Стулья там были заняты, но тот, на котором сидела я, был слишком неудобным, чтобы спать на нем. Кроме того, если бы тот доктор возвратился с полицейским или социальным работником, то я могла бы убежать отсюда, по крайней мере, тремя путями. Если бы я пробежала по коридору, то была бы поймана в ловушку.

Мои пальцы вырисовывали небольшие узоры на подлокотнике стула. Они чесались от желания порисовать. Жаль, что у меня не было карандаша и бумаги. Там было также окно, которое показывало голые кроны деревьев. Началась зима. И на выступе перед стаканом присела бабушкина сова, наблюдая за мной так же, как я за ней.

Всё это продолжалось в течение ночи, пока машины сигналили и дыхание бабушки выровнялось. Сова уселась на подоконник, взлохматила перья и её ясный, желтый, пристальный взгляд закрепился на мне. Когда линия бабушкиного сердцебиения, наконец, стала плоской, то больничный персонал отчаянно пытался связать душу, которая уже свободно скользнула от ее старой опустошенной оболочки, с телом; я моргнула, и сова исчезла. Я отступила назад, скользя в зал. Чем меньше взрослые обращают на меня внимание, тем лучше.