«Аннигилятор» пару раз сердито гудит наглой сучке, потом трогается и катит прочь. Но Мак не двигается с места. Ждет. Белая от злости.
– Обана, та сучка! – констатирует она. – Та бессовестная сучонка!
С этими словами трогается и, чуть проехав, останавливает «эльфа» строго позади «Феррари», расположившегося справа по ходу движения.
– Чего ты хочешь? – спрашивает Эд.
– Если она думает, что это ей сойдет с рук, – отвечает Мак, – так пусть подумает дальше. Хочет поиграть? Ладно, давай поиграем.
– Ты о чем это? – не понимает Эд.
Челюсть Мак принимает отчетливо WASPовские очертания. Эд знает, что это значит. Это значит, выходка наглой сучки – не просто жлобство. А преступное деяние.
Сердце Эда перескакивает на повышенную передачу. По природе он не склонен к физическому противостоянию и к публичным проявлениям гнева. А кроме того, он редактор «Геральд», местный представитель «Луп Синдикейт». Во что бы он ни впутался на людях, дело будет раздуто в сто раз.
– Что ты задумала?
Эд замечает, что вдруг ужасно сипит.
– Не уверен, что она стоит всех…
Он не может придумать, как закончить фразу.
Но Мак не обращает на него никакого внимания. Она не отрывает глаз от наглой сучки, которая как раз выбирается из кабриолета. Пока видно лишь спину. Едва сучка успевает повернуться наполовину, Мак, прижав кнопку, спускает стекло с пассажирской стороны и, перегнувшись через Эда, наклоняется, чтобы заглянуть нахалке прямо в лицо.
Та, развернувшись и сделав пару шагов, понимает, что «эльф» практически прижал ее к стене машин. И тут Мак дает жару:
– ВЫ ВИДЕЛИ, ЧТО Я ЖДУ ЭТО МЕСТО, И НЕ НАДО ВРАТЬ, БУДТО НЕ ВИДЕЛИ! КТО ВАС…
Эд и прежде слышал, как Мак орет, но ни разу – чтобы так громко и так злобно. Его берет страх. Как она перегнулась к окну – ее лицо лишь в нескольких дюймах от его лица. Большую девочку охватил WASPовский дух праведной войны, и теперь всем достанется по полной.
– …ВОСПИТЫВАЛ, УРАГАНШИ?
Ураганшами прозвали знаменитую банду девиц, в основном черных, грабительниц и хулиганок из палаточного городка для пострадавших от урагана «Фиона», которая буйствовала в Майами два года назад. Вот этого ему только и не хватало. «Расистская тирада жены редактора «Геральд» – он сам бы мог написать такую заметку. И в тот же миг Эд понимает, что наглая сучка не имеет ни малейшего отношения к ураганшам и любым другим бандам. Это красивая молодая женщина, и не просто красивая, но элегантная, роскошная и богатая, если Эд в этом что-то понимает. Блестящие черные волосы, разделенные прямым пробором… длинные, в мили длиной… стекают ровными волнами и буйно вихрятся там, где падают на плечи… изящная золотая цепочка на шее… и кулон в виде капли, притягивающий взгляд Эда прямо в теснину между юных грудей, томящихся в плену белого шелкового платья без рукавов, что сковывает их, до какой-то границы, а потом сдается и выпускает на волю; платье до середины бедер, оно нисколько не прячет идеально загорелых ног совершенной формы, кажется, в милю длиной, в целую сладостную милю, уходящих в белые лодочки из крокодиловой кожи на высоченных каблуках, царственно возносящие хозяйку над землей под стоны и вздохи Венеры. В руках красавицы – небольшая сумочка из страусовой кожи. Эд не понимает в брендах, но он читал в журналах, что сейчас все эти вещи à la mode и стоят немалых денег.
– ВЫ ПОНИМАЕТЕ, ЧТО ВЫ ЖАЛКАЯ ВОРОВКА?
Эд тихонько вмешивается:
– Ладно, Мак. Не заводись. Не стоит, себе дороже.
Он имеет в виду: «Вдруг поймут, кто я такой». Однако для Мак его здесь сейчас просто нет. Есть только она сама и ее обидчица, наглая сучка.
А та под натиском Мак не отступает ни на дюйм и ни капли не смущена. Она замирает на месте, выпятив бедро, упершись в него кулаком и как можно дальше выставив локоть, на губах словно бы зарождающаяся улыбка, будто она свысока повелевает: «Послушайте, я спешу, а вы мне не даете пройти. Будьте любезны, прекратите это цунами в стакане воды – поскорей».
– НАЗОВИТЕ МНЕ ХОТЬ ОДНУ ПРИЧИНУ…
Ничуть не смешавшись от такого наскока, прекрасная наглая сучка делает два шага к «эльфу», наклоняется, чтобы заглянуть Мак в глаза, и спрашивает, не повышая голоса, по-английски:
– Зачем вы плюйте, когда говорите?
– ЧТО ВЫ СКАЗАЛИ?
Наглая сучка подходит еще на шаг. Теперь не больше трех футов отделяет ее от «эльфа» и от Эда на пассажирском сиденье. Теперь уже громче и не переставая сверлить взглядом Мак, она произносит:
– ¡Mírala! Бабка, ты плюйшься como una perra sata rabiosa con la boca llena de espuma[4], и ты заплевала tu pendejocito allí[5]. ¡Tremenda pareja que hacen, pendeja![6]
Теперь она сердита не меньше, чем Мак, и явно это показывает.
Мак не понимает ни слова по-испански, но и английская часть от язвительной наглой сучки оскорбительна до предела.
– НЕ СМЕЙ СО МНОЙ ТАК ГОВОРИТЬ! КТО ТЫ ЕСТЬ? ПАРШИВАЯ МАКАКА, ВОТ ТЫ КТО!
Наглая сучка огрызается:
– ¡NO ME JODAS MAS CON TUS GRITITOS! ¡VETE A LA MIERDA, PUTA![7]
Звенящие голоса двух женщин, оскорбления, словно пули, жужжащие мимо его бледного, бескровного лица, – Эд цепенеет. Разгневанная латина смотрит мимо него, будто он пустое место, ничто. Это унизительно. Конечно, он должен призвать все мужество и уверенно положить конец скандалу. Но сказать: «Прекратите обе!» – Эд не решается. Он не смеет показать Мак, что ее поведение хоть в чем-то неправильно. Он научен опытом. Она будет резать его на ленточки весь вечер, причем при друзьях, которые их сейчас дожидаются в ресторане, а он, как всегда, не найдет, что сказать. А будет все принимать, что называется, по-мужски. Усовещивать латиноамериканку тоже боязно. Как это будет выглядеть? Редактор «Майами Геральд» отчитывает, а значит, оскорбляет респектабельную кубинскую сеньору! Señora – это половина его испанского лексикона. Вторая половина – это Sí, cómo no? И к тому же латиноамериканки легко выходят из себя, особенно кубинки, если это кубинка. А кем еще может оказаться в Майами столь очевидно богатая латиноамериканка, кроме как кубинкой? Скорее всего, в ресторане, куда она спешит, ее дожидается муж или поклонник, горячая голова, который потребует от Эда удовлетворения, чем унизит его еще больше. Мысли скачут, скачут. Пули все свистят и свистят туда-сюда. Рот и горло у Эда сухие, как мел. Ну почему они не перестанут?
Перестанут? Ха! Мак орет:
– ГОВОРИ ПО-АНГЛИЙСКИ, ДУРА НЕСЧАСТНАЯ! ТЫ В АМЕРИКЕ! ПО-АНГЛИЙСКИ!
На секунду кажется, что наглая сучка прониклась и замолкла. Но через миг ее холодная заносчивость снова тут как тут, и латина с фальшивой улыбкой ласково говорит:
– No, mía malhablada puta gorda[8], мы в Майами щас! И ты в Майами щас!
Мак столбенеет. И на несколько секунд теряет дар речи. Наконец разражается придушенным шипом: «Наглая сучка!» – и тут же давит газ и трогается рывком, заставляя шины «эльфа» жалобно визжать.
Губы у Мак сжаты так крепко, что плоть выше и ниже рта вздувается валиком. Мак качает головой, и, кажется Эду, не от злости, а от чего-то много худшего: от унижения. Она не решается на него посмотреть. Ее мысли запечатаны в капсуле только что случившегося.:::::: Твой верх, наглая сучка.::::::
В «Бальзаке» – битком. Гомон в зале уже достиг пикового «мы в клевом ресторане, ну здорово же» уровня… но Мак упорно хочет пересказать происшествие, чтобы услышали все шестеро гостей – так она распалилась… Кристиан Кокс, Мариэтта Стиллман… подружка и сожительница Кристиана Джилл-люблю-Кристиана… муж Мариэтты, Тэтчер… Чонси и Исабель Джонсон… шесть англос, настоящих англос, не хуже Эда и Мак, американских протестантских англос… Но господи помилуй! Эд отчаянно стреляет глазами во все стороны. За соседним столом вполне могут сидеть кубинцы. Видит бог, деньги у них есть! Ну, точно! Вон! А официанты? На вид тоже латиносы… да, непременно латиносы… Эд больше не слушает возмущений жены. Откуда ни возьмись в его голове возникает фраза. «Все люди… все кругом… услышали голос крови! Религия умирает… но каждому из нас нужно во что-то верить. Было бы невыносимо – такое не вытерпеть – в конце концов, спросить себя: «К чему притворяться? Я только лишь безымянный атом в суперколлайдере под названием Вселенная». Но вера – это, по определению, чувство слепое и иррациональное, ведь так. Значит, мои дорогие, только кровь, кровные связи, пронизывающие самые наши тела, могут нас объединить. La Raza, как кричат пуэрториканцы. И весь мир кричит: “Раса!” У всех людей, по всей Земле только одно осталось на уме – голос крови!» Все люди, по всей Земле, у вас не осталось иного пути – только голос крови!
