Снова началась энергичная чистка. Линолеум всюду был ободран, выброшен за борт; палуба, борта, рундуки вымыты горячей водой с мылом, сулемой, содой. По возможности я старался входить во все мелочи по уходу за ранеными, но, главным образом, был занят перевязками и операциями, на которые не хватало 24 часов в сутки. На помощь мне пришли гг. офицеры, учредившие между собой суточные дежурства. Отец Георгий, можно сказать, весь погрузился в медицину; от раненых не уходил ни на шаг и к концу перехода был неузнаваем: так осунулся.
В ночь на 18 [мая] умер от ран бедный Колобов. Мучился он ужасно. Перевязки его были и для него, и для меня пыткой. На последней вечерней перевязке он, несмотря на жестокие страдания, нашел в себе силы улыбнуться на какую-то мою шутку такой славной, кроткой улыбкой, которая до сих пор еще у меня в памяти. Его похоронили в море, так же как и его предшественников.
18 мая. Уже началось беспокойство об угле. Суточный расход его на трех крейсерах из-за разбитых дымовых труб увеличился чрезвычайно; явилась опасность, что "Олег" и "Жемчуг" и до Манилы не дойдут. Поэтому решено придержаться к северо-восточной оконечности острова Лусон; в случае нехватки угля можно зайти в одну из его бухт на северном берегу. Штурмана роются в лоциях, отыскивая подходящие бухты. Идем прежним 11-узловым ходом.
Этой ночью прошли пролив между островами Мио-Киу и Лиу-Киу, словом, идем совершенно тем же самым путем, что с эскадрой Рожественского. Думали ли мы, проходя здесь всего несколько дней тому назад, о том, что будем скоро этими же самыми местами возвращаться назад в таком жалком виде.
Сегодня хорошо: заштилело, не качает, В открытые полупортики, иллюминаторы врывается свежий, здоровый воздух. Мы снова в тропиках. Морозову, у которого я со дня на день ожидал воспаления брюшины, совсем лучше; сегодня, ведь, уже пятый день. Дай Бог, чтобы я ошибся в своем предсказании.
В кают-компании за столом все одни и те же бесцельные споры и дебаты по поводу того, прав или виноват был Рожественский, избрав кратчайший путь, правильно ли поступила "Аврора", следуя в кильватер своему адмиралу, или же ей следовало ослушаться, проявить какую-нибудь собственную инициативу, и с какого собственно момента следовало бы ей это сделать; одним словом, запоздалые споры о том, если бы да кабы.
Впрочем, все сходятся на том, что с поврежденным "Олегом" вместе прорваться бы не удалось, но что аврорцы сумели бы погибнуть не хуже других. "Иная нам досталась доля"... Дравшиеся в течение дня, как дай Бог всякому, удачно избегнувшие ночью по окончании боя стольких атак, мечтавшие лишь о том, чтобы в бою, как на всех авральных работах взять первый приз или пойти ко дну с гордо поднятыми флагами под звуки судового оркестра... вместо этого мы отступаем, отступаем за неимением своего в чужой порт, где, весьма возможно, нам грозит "нейтрализация" {Интернирование (Ред.).}. Но разве кто-нибудь из нас боится, дрогнул перед лицом смерти? Разве мы охвачены паникой? Бежим стремглав, очертя голову, с одним только желанием спастись, спастись? Ничего подобного нет и в помине.
За эти дни я совсем отстал от кают-компанейской жизни, двигаюсь, как во сне, и живу только интересами этих несчастных Морозовых, Ледяевых и др. Адмирал занял командирское помещение, а его штаб - мою двойную светлую и просторную каюту. Вестовой наскоро свалил мои вещи в маленькую ординарную каютку, и я с трудом разбираюсь в своих записях, историях болезни, температурных листках - повернуться негде. Бедный попка заброшен, пищит целый день.
19 мая. Обогнув северо-западный мыс Лусона, легли [на курс] вдоль западных его берегов. У "Олега" всего-навсего 150 тонн! Не дойдет! Адмирал решил зайти в лежащий по пути до Манилы американский порт Суал, рассчитывая, на основании указаний лоций, найти там уголь, кое-какие запасы и госпиталь, в который можно было бы сдать наиболее тяжелых раненых. В пять часов пополудни встретили немецкий пароход, который поднял сигнал: "Встретил "Днепр" в широте 19°N и долготе 120°О". Поблагодарили его сигналом.
У Морозова началось воспаление брюшины. Он старообрядец и отказывается причаститься у нашего священника. В производстве ампутаций или вылущений у раненых не было никакой необходимости. Все случаи [лечения] открытых переломов (за исключением одного косого перелома бедра) удалось провести консервативным путем. Веселому дальномерщику Михайлову пришлось удалить часть кости.
Осколков, давивших на нервы, сосуды, вызывавших отеки, сильные боли, за время перехода мне удалось отыскать и удалить 78 штук. Первые дни это не представляло особых затруднений, но дней через пять, когда раны воспалились, каналы их припухли и закрылись, конечности стали сильно отечны; отыскивание осколков сделалось чрезвычайно затруднительным. Тогда я попросил старшего минного офицера лейтенанта Старка установить мне на перевязочном пункте рентгеновский аппарат, имевшийся на судне. К хлороформированию больных, при такой массе раненых и за неимением младшего врача, я не прибегал. И без того ни одна минута не терялась нами даром. Ни один человек санитарного отряда не оставался без дела. Общая сумма повязок всем раненым составила внушительную цифру 202, а повязок, которые приходилось менять ежедневно, 100-120. Многие раненые перевязывались через день, а тяжелые и серьезные случаи ежедневно. Поэтому 15, 17 и следующие нечетные дни явились для медицинского персонала самыми тяжелыми. Быть может, частыми перевязками я и создавал себе и своим помощникам излишнюю работу, но у меня уже был кое-какой опыт первого плавания на броненосце "Сисой Великий" в этих самых водах. Мы ведь уже снова попали в тропический пояс, где приходилось считаться с неблагоприятным действием жары и сырости на процесс заживления ран. К тому же не надо забывать, что так называемый центральный перевязочный пункт ни малейшим образом не напоминал операционного зала. Это тем более было досадно, что внизу в следующей палубе (в корме) имелась специальная операционная, чистая, с прекрасным электрическим освещением, вполне оборудованная. Работать же в ней из-за жары было немыслимо. Последний раз в ней оперировали священника, раненного в Гулле.
Осторожность не помешала, и я не имел ни гангрены, ни рожи, ни флегмозного воспаления. Большая часть ран протекала без лихорадки. Зловоние в глубоких сильно загрязненных ранах прекратилось после того, как удалось, наконец, отыскать и удалить последние клочья одежды. Все время я употреблял только стерилизованный материал, сохранявшийся в специальных металлических, герметически закрывающихся цилиндрах. Перевязки, затягивавшиеся до позднего вечера, нередко до 11 часов, сильно утомили медицинский персонал, и старший фельдшер, всегда энергичный и расторопный, под конец стал с повязкой в руке заглядываться в одну точку. А между тем нам прибавилась еще новая работа рентгеноскопирование.
Сегодня состоялись похороны двоих, умерших этой ночью от ран, Морозова и Ляшенко.
В шесть часов вечера втянулись в прекрасно защищенную высокими горами бухту - Суал.[90] Спустили на воду наскоро починенный паровой катер, на котором должен был съехать на берег мичман М. Л. Бертенсон для отправки телеграмм и переговоров с местными властями; издырявленный осколками катер чуть не затонул, и Бертенсон отправился на вельботе, тоже достаточно дырявом. С "Олега" и "Жемчуга" прибыли к адмиралу командиры Л. Ф. Добротворский и П. П. Левицкий; у обоих измученные, осунувшиеся лица. Наступила ночь. Надвинулись грозовые тучи, со всех сторон засверкали молнии, раскаты грома отдавались громким эхом в горах.
Наконец Бертенсон вернулся: ничего здесь нет, ни угля, ни телеграфа; местечко совсем заброшено американцами. Потеряв понапрасну столько драгоценного угля, стоя на одном месте под парами, мы, скрепя сердце, должны были покинуть уютную бухту и снова вытянулись в море, которое уже глухо шумело и волновалось от налетавших бурных порывов ветра. Внезапно налетевший ночью шквал скрыл "Олега" из наших глаз. Прояснило, а "Олега" нет как нет. Мы встревожились. После оказалось, что у него потекли холодильники, и вместо 11 узлов он мог дать только семь.
