Крейсер сверху до низу переполнен мастеровыми и матросами: кто бьет по заклепке молотом, кто визжит электрическим сверлом, кто скрипит горном - все это вместе с грохотом, доносящимся из мастерских, сливается в общий несмолкаемый гул, среди которого нельзя расслышать командных возгласов и свистков низенького коренастого боцмана, с покрасневшим от натуги лицом выделывающего какие-то рулады на своей дудке.
С пристани заворочался громадный кран, медленно поднимая на большую высоту тяжелую железную мачту для того, чтобы перенести ее на судно и поставить вертикально. Среди этой суеты с большим трудом разыскал я командира крейсера, капитана 2 ранга барона Василия Николаевича Ферзена, к которому должен был явиться по случаю назначения на крейсер судовым врачом. Барон - голубоглазый великан с открытым добродушным выражением лица, любезно предложил показать мои будущие владения. "Вот это лазарет на семь коек; здесь аптека, здесь ванная. Здесь же в моем помещении вы расположите свой боевой перевязочный пункт; мне кажется - здесь всего удобнее; можно и в кают-компании: там просторнее, зато подача раненых затруднительнее. Впрочем, как хотите. Выбирайте, где Вам удобнее. А вот и Ваша каюта, рядом с лазаретом". Командира в это время уже разыскивали по всему судну.
Оставшись один, видя вокруг себя голые железные переборки, я старался мысленно представить себе ту обстановку, среди которой придется жить и работать. "Лазарет - всего на семь коек. Маловато. Но и их, кажется, разместить негде. А что за этой переборкой?" - "Кормовая машина, Ваше ВБ {Высокоблагородие (Ред.).}", - ответил какой-то мастеровой. Попробовал переборку рукой - горяча. "Что же будет в тропиках? Ну, ладно, поглядим каюту".
"Здесь будет столик, а здесь коечка, здесь шкапик для одёжи приспособим, умывальничек складной привинтим. Все железное, дерева не будет. На случай пожара, значит", - объяснял мне словоохотливый мастеровой.
- А вот этот уголок мы от Вас, Ваше ВБ, отымем. Тут как раз лючок в провизионный погреб проходит, так мы его в коридор выведем, чтобы вестовые, лазивши, значит, не беспокоили Ваше ВБ.
Койка, умывальник, шкап и прочее - да здесь и сейчас повернуться негде. Железо! В холода отпотевать будет, а в жару накаливаться - знаем, знаем. Заглянул в другие каюты. Все одинаковы. Кают-компания крохотная. Прошел в жилую палубу.
- А это помещение, эти рундуки - для команды?
- Так точно, Ваше ВБ.
Да! Все для машины, все для угля, а для житья плохо. Ведь на крейсере команды 328 человек. Как они тут друг на дружке разместятся? Крейсер "Изумруд" построен по образцу "Новика", лихого доблестного "Новика". Судно точно нож для разрезания: узкое, длинное, острое. Три низких трубы, две мачты[3]. На "Новике" была одна. По числу орудий "Изумруд" сильнее "Новика". Кроме того есть и минные аппараты - три, поставленные по настоянию адмирала Макарова. Машины могучие, дающие 24 узла. Недаром они заняли чуть не третью часть судна. Дерево на крейсере действительно изгнано. В боевом отношении это хорошо[4]. Таков же точно и родной брат "Изумруда" - крейсер "Жемчуг", окончивший свою постройку на Невском заводе месяцем раньше и, счастливец, уже рассекающий своим острым носом воды Балтийского моря.
Обходя помещения, я знакомился со своими будущими товарищами, среди которых был рад встретить несколько старых знакомцев - соплавателей по Дальнему Востоку во время русско-китайской войны {Имеются ввиду военные события в Китае во время боксерского восстания в 1900-1901 годы (Ред.).}.
Четыре лейтенанта уже обветрены всякими бурями и непогодами, остальные - всё жизнерадостная, полная энергии молодежь. Приятно было слышать отзывы о командире и старшем офицере П. И. Паттон-Фантон-де-Веррайоне. Ими не нахвалятся. Все рвутся на "Изумруд" в надежде заслужить ему славу "Новика". Энтузиазм молодежи мне очень понравился. Невольно заразил он и меня, пессимиста.
Явившись на другой день уже не в мундире и треуголке, а, по примеру офицеров, в самой старой потертой тужурке, я стал проводить на крейсере день за днем все рабочее время, стараясь, чтобы и медицинская часть не отстала от других и не ударила в грязь лицом.
Работы предстояло много: хотя для меня она была совсем необычна, зато страшно интересна. Нужно было устроить свое будущее гнездышко.
Набив себе несколько шишек на лбу, пересчитав ступени многих трапов боками, а тужурку измазав краской, я скоро превратился в равноправного члена кают-компании крейсера "Изумруд".
Скоро я также понял, в чем корень успеха. Нужно было быть не столько врачом, сколько надсмотрщиком. Нужно было самому не спать и другим не давать, тормошить, просить, напоминать, ругаться, строчить рапорты, знакомиться со всеми чертежами, планами, названиями, указывать, оспаривать, не жалеть ни языка, ни ног, буквально над всякой мелочью иметь свой хозяйский глаз.
Русский рабочий человек торопиться не любит. Поспешишь - людей насмешишь. Сначала надо малость покурить да побалагурить, а потом уже и инструмент поискать - куда это он, проклятый, запропал; ушел за ним глядишь, и сам пропал. Ищи его теперь по всему крейсеру, ломай себе ноги.
Первое время я никого не разбирал: все ходят в таких костюмах, что инженера от мастерового не отличить, а потом научился распознавать разные заводские служебные ранги: кого возьмешь вежливенько за ручку, Христом Богом молишь, просишь, а кого тащишь к себе без всяких церемоний, особенно поймав на месте преступления в пустых собеседованиях с матросней, тоже любящей лясы поточить.
Выработались и известные технические приемы: у дверей караулили санитары, и фуражки у рабочих для верности отбирались и в мою каюту под замок прятались.
Быстро и незаметно пролетел конец лета. Вот уж и осенью пахнуло обычной петербургской гнилой осенью. Развело слякоть, весь день точно из сита моросит мелкий дождик; солнышка не видать.
На крейсере холодно, сыро, сквозняки. Ждем мы, не дождемся начала кампании. А впереди еще столько работы, что, весьма возможно, крейсер и вовсе не пойдет в плавание.
Это приводит нас в отчаяние. Знай это заранее, все бы мы давным-давно распределились по другим судам: эскадра адмирала Рожественского[5] уже вышла в Ревель, не сегодня - завтра уйдет.
Но желанный день наконец наступил. 28 августа в проливной дождь, резкий ветер и холод взвились на крейсере Андреевский флаг, гюйс и вымпел. Судно начало жить.
Офицеры перебрались, команда разместилась пока рядом на барже. Паровое отопление будет готово не скоро: на первых порах крейсер придется отапливать собственными боками. Бр-р! Какой ледяной холодина! Зуб на зуб не попадает.
Кое-как разместились в своих железных клетушках: шкапики еще не готовы, белье разложить некуда; мокнут бедные вещи на верхней палубе под дождем.
По всему судну грязища адовая; едкий запах свежей краски, лака до боли ест глаза. Стук над головой не прекращается, электричество не хочет гореть. Спать сегодня придется на голых досках - матрасы запоздали.
Судно уже совсем пробудилось к жизни: впервые ворочало, било по воде своими тремя винтами, издавало рев: густым мощным басом гудел свисток; сирена - ну та, положим, сплоховала - злилась, шипела, плевала горячей водой, а повиноваться не хотела.
1 сентября 1904 года. Сегодня первый день нашего плавания - первый самостоятельный переход через разведенные Александровский[6], Троицкий, Дворцовый и Николаевский мосты по Неве и далее в Кронштадт, где ко всем нашим невзгодам и горестям прибавятся новые - разносы и "фитили" грозного адмирала Б.[7]
