Около 5 ч 30 мин лейтенант Дорн услыхал по левому борту отчаянные крики, кинулся к борту и увидал двух матросов, барахтавшихся в воде. У Дорна под руками ничего не было, и он послал на ют бросить спасательный буек ординарца Зиндеева. Оказалось, что лейтенант Старк уже распорядился бросить решетчатый люк. Спаслись ли эти несчастные? Где вы? Откликнитесь! Зиндеев слетал одним духом, а, вернувшись, доложил, что ему бегать тяжело. Еще бы не тяжело, когда в бедре у него, как оказалось, еще с самого начала боя сидел хороший японский гостинец. Но я не стану перечислять всех отдельных эпизодов, подтвердивших еще раз всем известные мужество и стойкость русского человека.

Глава LXX.

В машине

В то время как строевая команда ночью после боя могла на несколько часов забыться тяжелым сном, нестроевая, то есть машинисты и кочегары, бессменно до утра продолжала свою работу.

В правой машине находился старший инженер-механик Н. К. Гербих, в левой - младший инженер-механик Н. И. Капустинский, в кормовой - прапорщик по механической части М. К. Городниченко; в кочегарках - младший инженер-механик Ч. Ф. Малышевич; трюмами заведовал инженер-механик Н. Ф. Шмоллинг. Люди, находившиеся в машине, помещавшейся ниже уровня воды, были защищены сверху задраенной наглухо броневой палубой, а по бокам - угольными ямами со слоем угля сажени в две вышиной. Здесь, в кочегарках, в машинах кипела горячая работа. Об опасности некогда было и думать, надо было моментально исполнять приказания, которые через каждые 2-3 минуты передавались из боевой рубки. Глухо доносились выстрелы. Часто были слышны удары в борт от снарядов и осколков; последние создавали впечатление рассыпавшейся дроби.

Собственно в машину попаданий не было. В носовую кочегарку было; помещение ее наполнилось удушливыми газами; два кочегара, Герасимов и Егорченко, находившиеся ближе других, полузадохнулись и упали в обморок. Произошла суматоха, думали разобщать котел, боясь, что его взорвет. Осколки содрали обшивку одной паровой трубы и повредили самую трубу. Если бы они ударили чуть сильнее, труба разорвалась бы, и все люди сварились. Здесь отличился своей распорядительностью инженер-механик Малышевич.

После крупных пробоин в передней и средней трубах тяга сильно упала, и уже нельзя было держать пар так хорошо, как раньше. Вода, затопившая через 12 небольших пробоин у ватерлинии правые верхнюю и нижнюю угольные ямы, дала 4° крену. Этот крен вызывал в людях, находившихся в машинах, весьма неприятное ощущение. Разобщенные с внешним миром, они не знали, в чем дело, где пробоины, насколько опасны они. При поворотах крейсера крен резко увеличивался, а люди должны были невольно хвататься за поручни, чтобы не попасть в машину, под быстро и со страшной силой вращавшиеся мотыли, эксцентрики, думая в то же время о том, не опрокидывается ли судно. Строились разные предположения, но никто не думал покидать свой пост и выбегать наверх узнавать, в чем дело. Воду из угольных ям приходилось выкачивать беспрерывно. Впоследствии, чтобы уравнять крен, пришлось затопить две угольные ямы на левом борту, что и привел в исполнение трюмный инженер-механик Шмоллинг.

В кормовой машине под холодильником находилась центральная станция беспроволочного телеграфа, перенесенная туда перед боем. Аппарат все время принимал японские депеши. Все возмущались, почему не перебивают их. Вдруг какой-то более сильный аппарат стал мешать - японцы замолчали. Оказалось, наш "Урал" вызывает "Суворов", делая его позывные. Вместо "Суворова" ему ответил кто-то другой. Тогда "Урал" сказал: "Имею подводную пробоину, на меня напали крейсера, прошу помощи". После того как у нас была сбита стеньга и порвана приемная телеграфная сеть, наш аппарат замолк. Очень неприятна была полнейшая неизвестность. Лишь изредка доходили слухи, но самые сбивчивые, противоречившие один другому. Передавали, что неприятельский снаряд попал в боевую рубку; смело всех, командира и офицеров за борт, баковое орудие тоже; на перевязочном пункте священник убит, доктор ранен. Но приказания, которые снова стали передаваться из рубки, разубедили в этом.

После четырех часов в машину несколько раз спускался уже в роли старшего офицера лейтенант Старк. Как всегда невозмутимый, он прехладнокровно уверял: ""Ослябя" перевернулся? Нет! Да нет же, говорю вам!" А его же рассыльный за его спиной кивал головой, что, мол, да. Или: ""Бородино" вступил в строй, великолепно идет", рассыльный сзади: "Никак нет, Ваше Благородие, уже потонул".

В общем, до гибели "Бородино" настроение в машине было очень жизнерадостное, победоносное. "Японцев здорово поколотили, японцы уходят и т.п." Работали с шуточками и прибауточками. Но весть о гибели "Бородино" повлияла на всех удручающим образом. Страшно томила жажда; на каждую машину было заготовлено по 10 ведер. Но вода скоро сделалась горячей и противной на вкус. На жару, однако, жалоб слышно не было. Тропики приучили нас еще не к такой температуре. Воздух был очень худой, сизый. Энергично действовавшие простые и электрические вентиляторы нагнетали прямо какую-то отравленную гадость, удушливые газы. Временами их примесь резко усиливалась, тогда все чувствовали тошноту, сладкий вкус во рту и какую-то странную слабость.

Тем не менее, по общему отзыву всех инженер-механиков, команда работала поразительно спокойно, ловко, умело. Не было даже обычных повреждений при спешке по неосторожности - отрывов пальцев и т.п.

Машины работали без отказа, давая все, что они должны были дать. А раздергивали их вовсю. Как с двух часов дня посыпались беспрерывные приказания, так они и продолжались до поздней ночи.

Со 125-130 оборотов командовали сразу на стоп, а тогда тотчас же на задний ход - едва успевали переводить кулисы. Эта частая и быстрая перемена ходов страшно вредна механизмам, но они ни разу не сдали, ничего не сломалось, подшипники не разогревались, пар не садился. Очевидно, механизмы хорошо приработанные, испытанные, содержались в полной исправности, а команды прекрасно владели ими. Нужно отдать должную справедливость господам судовым инженер-механикам.

Работавшая на боевой вахте без смены с 12 ч дня до 12 ч ночи команда сильно переутомилась, люди чуть не валились с ног. Но были такие, которые простояли и 28 часов. (Между прочим, следовало бы увеличить комплект боевой вахты хотя бы на одну треть).

Вот, например, образец скромной, не бьющей в глаза деятельности этих тружеников: машинист Богаевский должен был при беспрестанных переменах ходов то открывать, то закрывать главный детандер. На индикаторной площадке была адская жара от цилиндра высокого давления. Всякий раз, слезая оттуда, Богаевский прямо метался от жары вперед и назад и совал свою голову под струю холодного воздуха из вентиляционной трубы. Через минуту-две приходилось опять лезть к детандеру. Когда же Богаевскому предложили подсмениться, он отказался.

Да будут же помянуты хотя здесь, хотя бы одним добрым словом эти незаметные герои, "духи", закопченные дымом, углем, маслом, непохожие на людей, в своих мрачных подземельях, в душных угольных ямах, трюмах, в раскаленных кочегарках, исполнявшие свой скромный долг перед Родиной.

Судьба сохранила вас в живых для Родины, для новых испытаний и новых подвигов, и стыдиться, аврорцы, вам нечего! Если бы это было нужно, то и вы сумели бы умереть не хуже своих товарищей на "Суворове", "Александре III", "Ослябе", "Бородине", идя ко дну, обваренные кипятком, паром, размолотые цилиндрами...

Глава LXXI.

На перевязочном пункте

Услыхав тревогу, я сунул в карман браунинг и кинулся на перевязочный пункт. Все были на своих местах. Узнав, что крейсера переходят на правый фланг броненосцев под их защиту, я оставил перевязочный пункт на правом борту.

Палубы обошел командир; увидев у меня дневник в руках, он сказал несколько шутливых слов по этому поводу. (Мы с ним конкурировали по части писания.)