Литмир - Электронная Библиотека

«Вот бы сюда рыболовам, – подумал Росин, – отвели бы душу».

Щупая палкой дно, Росин побрел краем тростников, с трудом вытаскивая из ила ноги.

Поднялась и неторопливо полетела над зарослями темно-бурая птица с желтоватой головой. «Болотный лунь», – узнал Росин. За болотом суетился журавль. Он подбрасывал вверх черную ленту, опять ловил. Наверное, поймал змею и убивал, прежде чем съесть.

Наконец твердый грунт – Росин вышел на сухой островок. Из-под ног, хлопая крыльями, кинулись к воде утята. Росин упал и схватил утенка. Другие тут же пропали. Упрятав утенка в туес, Росин осторожно нагнулся к высунувшейся на поверхность точке с парой маленьких дырочек. Цап! И в руках, вытянув шейку, завертел головкой утенок. Пальцы чувствовали, как быстро-быстро колотилось сердечко. Росин обернул вокруг лапки утенка маленький кусочек бересты и прочно привязал его самой тонюсенькой веревочкой, какую только могли сплести из лыковых волокон искусные руки Федора. Вскоре с зовущим на помощь берестяным письмом на лапке шмыгнул в тростники и второй утенок.

Булькала вода, шуршал раздвигаемый тростник, все дальше и дальше уходил Росин, едва выделяясь побелевшей от солнца гимнастеркой среди тростников…

До самого вечера доносились с острова тревожные крики уток…

Наконец опять зашуршал тростник, забулькала вода, и на ближайший к берегу островок вышел Росин. Едва передвигая ноги, брел он своим следом назад. У заливчика, где поймал первых утят, взлетел с земли болотный лунь. Росин увидел перья. Подошел ближе. В траве лежал растерзанный лунем утенок, и на лапке берестяное письмо.

«Ну вот, из четырех осталось только три. Стоит ли тратить силы на эту затею с письмами? – Росин опустился на кочку, невидящим взглядом смотрел на берестяное письмо и пальцами задумчиво перетирал сухой коричневый листок болотной травы. – Мы будем ждать, а они вот так будут лежать в траве. А потом и под снегом… Нет, все же стоит! Но как можно больше надо писем. Скоро у уток линька. Больших кольцевать буду».

Весь день маячил перед глазами растерзанный утенок с письмом на лапке, весь день сжимала сердце тоска.

– Как ты здесь, Федор? – спросил Росин, войдя в избушку.

– Не болит вроде… После того раза в спине будто вправилось чего.

– Хорошо бы «вправилось»… Тогда, может, завтра в урман сходить?

– Сходи, конечно.

– Начну-ка я учет мышевидных. Его пока и тут, поблизости, вести можно.

– Неужто всех мышей сосчитаешь? – удивился Федор.

– Всех не всех, а приблизительно сосчитаю. Затем и пришли, чтобы определить, смогут ли тут жить соболя. Не утонули бы ловушки, все просто: установил на пробные площадки, проверил через сутки. А теперь придется ловчие канавки рыть.

…Росин, как ломом, долбил колом землю. Раздолбив, брался за обломок оленьего рога и его лопастью выбрасывал из канавки землю. То и дело приходилось ножом перерезать корни.

…На другой, на третий, на четвертый день все тот же кол, тот же обломок рога, такие же канавки, только места другие: сосняк, кедрач, листвяга, сумрачный ельник…

Уходя в урман, Росин готовил для Федора все необходимое, стараясь избавить его от лишних движений. Все расставлял так, чтобы Федору не нужно было не только вставать, но даже тянуться за чем-либо. Стоило лежа опустить руку, и он мог взять кружку с водой, еду, дрова, чтобы подбросить в чувал, бересту или палку, если захочется что-нибудь мастерить.

Федору было неприятно, что за ним ухаживают, как за ребенком. Заметив это, Росин готовил все как бы невзначай, незаметно для него. Но когда Федор все же пытался встать и сделать что-нибудь сам, тут уж Росин устраивал ему скандал без всяких церемоний.

Вечером с куском бересты и костяной палочкой в руках Росин обошел ловушки, пересчитав улов. Присел на валежину и тут же сделал ориентировочный пересчет данных улова на всю предполагаемую площадь. «Здорово! Такая плотность красных и красно-серых полевок! Раздолье будет соболям».

Вдруг сзади что-то шоркнуло. Резко обернулся – никого. «Что такое? Уже в который раз: то сучок хрустнет, то ветка колыхнется против ветра… Чу! Опять в ельнике шорох».

Росин побежал от ельника, продрался сквозь кустарник – и сразу на сосну. Забрался, ждет… Все тихо… Вдруг легонько шоркнули кусты, и Росин увидел: медведь! Чуть постоял и пропал в кустах… Росин спустился и, оглядываясь, пошел.

«Опять, кажется, похрустывает. Что заставляет его следить за мной? Обычное медвежье любопытство?… Пойду-ка лучше к избушке».

Солнце село. В лесу стало сумрачно и по-вечернему тихо. Только шорох собственных шагов – и больше никаких звуков во всей тайге…

А вот между деревьями избушка. У берега в озере было видно зарю и перевернутую крышу Вода так спокойна, что у причала не отличишь, где кончаются опоры и начинаются их отражения. И вдруг он то ли услышал, то ли как почувствовал, что сзади кто-то есть! Резко обернулся – перед ним маленькие злые глаза медведя! Прыжок – Росин у дерева… Но взбираться не пришлось. Глухо рявкнув, зверь отскочил и тут же пропал среди выворотов.

«Что ему надо? Обычно медведи не нападают первыми. Может, просто рассмотреть хотел поближе? Во всяком случае, надо быть осторожней».

Через несколько дней Федор опять поднялся с нар.

Росин от зари до зари пропадал в тайге. А по ночам все переводил бересту – считал, писал…

– Что ты последнее время какой веселый? – спросил Федор, глядя, как Росин, насвистывая, с охотой собирался в урман.

– С чего ты взял? – уклончиво ответил Росин. – А пожалуй, на самом деле хорошее настроение. Это, наверное, оттого, что в последнее время есть нужная, определенная работа. Понимаешь, она как будто связывает с миром. Теперь и мы как все, не просто существуем, а делаем свое, не только нам нужное дело.

– Да, с хорошим делом на душе светлее. Много ли тебе еще работы?

– Самые глухие места остались. Тут в одном месте сплошные завалы, видимо, когда-то ураган полосой прошел, почти все деревья вывернул. Как-то обойти хотел, километров восемь прошел, а полоса все тянется, и конца не видно. Пожалуй, самый глухой угол. Туда все медвежьи следы уходят.

Федор как мог старался помочь Росину. Ему лучше удавалось приготовление бересты для записей. Он наготовил ее такую кипу, что хватило бы на солидное собрание сочинений.

Земля была завалена деревьями, потерявшими кору. Над упавшими поднялись молодые. Местами полусваленные деревья еще цеплялись корнями за землю и тускло зеленели невеселой, болезненной зеленью.

Пролетело гонимое ветром перо рябчика… Пролетело второе. Росин осторожно пошел встречь ветра, нанесшего эти перья. На поляне, на голом бугорке, сидел ястреб-тетеревятник и когтями и клювом ощипывал рябчика. Крылья и ноги у жертвы были уже оторваны, теперь ястреб сощипывал перья. Быстро разделавшись с ними, он поднялся и полетел, неся в когтях тушку. Пролетая над гнездом, на лету бросил рябчика сидящей на гнезде самке. Та ловко поймала его и принялась терзать, отрывая куски и засовывая их в голодные глотки птенцов.

Пробираясь по завалу, Росин спустился в низину. Под ногами зачавкала вода. Припал к земле, напился из старого медвежьего следа, поднялся было идти дальше… А дальше некуда – щетина сучьев, острых, как штыки. Кое-как, на четвереньках, забрался на завал. Гнилая валежина, на которую оперся, рухнула, и Росин полетел вниз, царапаясь о сучья. Но в последний миг как-то изловчился и повис над сучьями, острыми, как колья в ловчей яме. Осторожно выбрался на завал и вдруг увидел тропу! «Вот эта тропинка идет к людскому жилью. Пройти за деревьями с полкилометра – и будет небольшая деревушка с обычными деревенскими избами, с петухами, с лаем собак. Ходят люди, играют на зеленой траве-мураве ребятишки, женщина в красном платке идет за водой с коромыслом…» Росин вздохнул: тропинка говорила не о близости человеческого жилья, а о его отдаленности. Это была торная медвежья тропа. Росин спрыгнул на нее. По сторонам были разрыты бурундучьи норы, перевернуты колодины. На стволах отметины страшных когтей. До многих не дотянуться. Немалые, видно, звери ходят.

17
{"b":"24598","o":1}