Только когда над солнцем раскрылся веер предзакатных лучей, Федор наконец увидел Росина. Тот целился в кого-то, заслоненного пнем. Федор приподнялся на локтях. Мелькнула одна стрела, вторая, третья. Никто не вылетал, не выбегал. А Росин пускал стрелу за стрелой. Выпустил последнюю и неторопливо пошел к пню.

– Да в кого ты стрелял? – удивился Федор.

– Так, тренируюсь. Дал себе слово не ходить на охоту, пока не научусь как следует стрелять. Сегодня раз двадцать промазал…

И с этого дня началось. Наскоро приготовив обед из ненавистной рыбы, Росин брался за лук и часами стрелял в небольшой, меньше кулака, комок травы. То клал его на землю, то насаживал на кол, то забрасывал высоко на дерево и выпускал в него стрелу за стрелой. Стрелы ломались или застревали в сучьях. Росин лез за ними или делал новые и опять стрелял, стрелял без конца.

– Ты, как на дерева лезешь, штаны с рубахой снимай. Нечего об суки драть. И в трусах не холодно. Одежду поберегай.

– Хорошо, хорошо, Федор, – отмахивался Росин, а сам опять за лук.

Уставали натягивать тетиву пальцы правой руки – перехватывал лук и учился стрелять левой…

Руки порой уставали так, что стрелы пролетали от цели дальше, чем в первые дни тренировок. Но Росин не переставал стрелять. Он собирал стрелы и вновь и вновь целился в комок, чтобы сделать задуманную тысячу выстрелов. Иногда он доводил себя почти до полного изнеможения.

Даже Федор начинал увещевать его:

– Полно тебе, отдохни, потом достреляешь. Почто сам себя изводишь?

Но Росин только отмахивался: не мешай, мол, считать.

– Когда же спать-то будешь? Ведь за полночь.

– Как за полночь? Светлым-светло!

– Светлым-светло! – усмехнулся Федор. – Жди теперь темноты недели две.

Росин опустил уставшие руки и сел на валежину. Вот она, белая ночь. Только на время какие-то напряженные сумерки. Кажется, вот-вот потемнеет, а начинает больше светлеть. Без ночи утро. А озеро все-таки уснуло. Прикрылось туманом – и спит… Светло как днем, а вовсю летают летучие мыши.

Едва просыпаясь, Росин прямо из шалаша выпускал все стрелы по любой подходящей цели. Будь то прошлогодний лист на земле, темная кочка, гриб-трутовик у самой вершины… И так изо дня в день, пока не загрубели от тугой тетивы мозоли на пальцах, пока не стали послушными стрелы.

Однажды Росин разделил десяток стрел пополам. Пять легонько воткнул в землю, пять других взял с собой и отошел шагов на пятнадцать.

– Смотри, Федор.

Федор повернулся на бок и приподнял голову. Первая стрела сбила одну из воткнутых стрел, вторая – вторую, третья – третью, четвертая и пятая тоже не пролетели мимо.

– Ловко стрельнул. Ну-ка еще!

И опять все стрелы – в цель.

Росин с головой зарылся в сено. Но это не помогло. Даже стенка шалаша дрожала вместе с ним.

– Что же это, Федор? Почему такой холод?

– Мороз.

– С чего же мороз? Ведь лето, – удивился Росин.

– У нас в любую пору заморозок может, хошь вот и летом…

Росин выглянул из шалаша. Вся трава побелела от инея. Никто не пролетит, не прокричит. Все попряталось от мороза.

Росин выскочил на мороз, приплясывая от холода, выхватил из каменной печки головешку, сунул в приготовленный хворост и юркнул обратно в шалаш.

Сгоняя вокруг белизну с травы, разгорался костер. Как суслик на солнышко, вылез Росин. Подбросил дровишек, вытащил на еловых лапах Федора.

– Избушку, Федор, строить надо. Твой вариант, пожалуй, самый подходящий.

Прежде чем приступить к любому значительному делу, Росин старался продумать несколько вариантов и потом уже, выбрав лучший, приступал к делу. Теперь тоже были варианты. Первый – землянка, второй – что-то вроде чума, третий – избушка, стены которой сложены из дерна, четвертый вариант – избушка наподобие зимовья. Но в землянке было бы сыро, в чуме – холодно: покрытые берестой жерди вряд ли удержали бы тепло. Делать стены из дерна тоже не хотелось: ненадежные, да и неприятно – земляные стены. Бревенчатое зимовье с одним ножом не сделаешь. Самый удачный вариант предложил Федор. И тепло, и без топора сделать можно. И сырости не будет, не в землянке.

– Надолго мороз? – спросил Росин.

– Должно, днем отойдет.

– Тогда сегодня и начну. А то тут летом ноги отморозишь.

– Ты нож на палку привяжи, пальму сделай. Рубить сподручней будет.

Через несколько дней на поляне около лабаза появился остов будущего жилища. Пока вместо стен двойные ряды высоких кольев. Но рядом уже громоздился большущий ворох ивовых веток.

«Ну что же, пожалуй, и хватит, – решил Росин. – Пора плести стены».

Взял несколько веток и прочным плетнем принялся оплетать колья. Вплетал, осаживал ветки ногой, плел дальше. Быстро поднимались двойные стены. Федор был тоже при деле: лежа возле шалаша, плел из свежего лыка веревки.

– Поесть не пора ли, Федор?

– Давно пора. Чего ты запропал? Все стены доплести хотел, что ли?

– А что, немного осталось.

Росин взял лук, пару стрел и торопливо ушел к ручью…

– Скоро ты обернулся, – удивился Федор. – Веревку не довел, а у тебя уже рябцы. Шибко глаз навострил. Опять без промаха обоих?

– Опять, – кивнул Росин и, присев возле Федора, принялся щипать рябчика. Федор взял второго. – А не проморозит зимой наши стены, Федор?

– Почто проморозит? Чуть не на метр плетень от плетня. Набьешь между ними мха, куда же такую стену проморозить.

– Многовато мха надо.

– Не на лето строишь – на зиму.

…В низине лежало широкое моховое болото. Над чахлыми сосенками стояло колышущееся марево. Разинув от жары клюв, сидела на суку кедровка. Из сосенок выбежала к озеру лосиха. Над ней роем вились слепни. Лосиха ухнула в озеро и замерла, выставив только морду. А к ней уже спешили, шлепая по воде лапками, маленькие шустрые утята. Не обращая внимания на лосиху, ловили вьющихся над водой слепней. Один утенок вскочил лосихе на нос. Она аккуратно стряхнула его на воду.

Вдруг лосиха еще больше спрятала голову в воду.

На поверхности остались только глаза и ноздри. Неподалеку с пригорка спустился Росин и принялся таскать длинный, пропитанный водой мох. Вырастала кучка за кучкой тяжелого от воды сфагнума.

…А Федор по-прежнему лежал около старых, трухлявых пней и вил веревки. Сами собой закрывались глаза. Он отложил приготовленное лыко и лег заросшей щекой на моховую кочку.

Перед глазами сероватые сосновые иголки, не одну зиму пролежавшие под снегом. Кусочки сосновой коры, прошлогодней травы, по которой, как по лесу, пробирались крупные коричневые муравьи. Вовсю пекло солнце.

Пахло растопленной смолой, нагретым песком… Федор закрыл глаза.

…Бугор уже, как под снегом, белел под сохнущим мхом.

«Все, – решил Росин, опрокинув корзину, – на сегодня хватит».

Не торопясь пошел к шалашу. Вышел на поляну и замер. «Что это?» Федор лежал, втянув голову в плечи и высоко подняв босую здоровую ногу. Не шевельнется, лицо побледнело.

Росин подбежал.

– Что с тобой?

– Тише, тише, – зашептал Федор. – Оттащи меня с этого места: змея подо мной!

Осторожно, чтобы не разбередить больную ногу, Росин приподнял Федора, положил на другое место, прямо на землю.

– Расковыряй сено, там она, тварь подколодная! Раз мозжи ей башку! Ишь, проклятущая!

Росин ковырнул палкой сено, ковырнул еще – зашевелились живые черные кольца.

– Так ее! Так! – приговаривал Федор. – Еще разок хрястни! Теперь в муравейник! Муравьям ее!..

– Что тут произошло? – спросил Росин, вернувшись от муравейника.

– Проснулся, а она на меня глядит! Тварь ползучая, в упор прямо, в глаза! И жалом – мельк, мельк! А под рукой ничего, только веревка тоненькая. Шасть ее веревкой! А она как вильнет – и под меня, в сено. Я ногу вверх босую, а больную-то не шевельну. И не встать… Замер, не шелохнусь. Тяпнет, думаю, через рубаху или штаны. А случись в шею или затылок? Помрешь! Втянул голову, насторожился: не шуршит? Вроде молчит. А как услыхал бы – ползет, вскочил бы, хошь отвались нога.