«Я думал о ней, — сознавался он, — 3–4 часа подряд, не замечая, как бежало время, размышляя о средствах, чтобы достичь ее, о ратных подвигах, которые я совершу в ее честь». При этом он не отдавал себе отчета в призрачности и неосуществимости своих мечтаний из-за очень высокого ранга этой дамы.

Между тем для разнообразия время от времени он открывал благочестивые книги. И находил их уже менее скучными. Очевидно, душа его была создана так, что увлекалась красотою всюду, где бы ее ни находила. Читая Жития Святых, он дышал воздухом, насыщенным героизмом, и героизмом ему неизвестным, но о котором он, со свойственной ему честностью, вначале говорил: «героизм этот отличен от моего, и он выше моего», и с большим самомнением прибавлял: «неужели я не способен на него?»

Отрицательный ответ означал бы собственную недооценку… Но вдруг опять всплывало прошлое. Мечты о молодом императоре и прекрасной даме снова всецело его захватывали.

Мы не знаем, сколько дней было посвящено этим мечтам…

Но один факт несомненен, факт, определяющий особенность его обращения. Бывают обращения, называемые «молниеносными». Ничего подобного не было в обращении Игнатия. Оно было рассудочным. Но будем осторожны. Он не стал сравнивать, как сделал бы любой другой человек, величие и подлинную красоту обоих мечтаний. Отнюдь нет! Он был поражен тем, что после чтения нескольких страниц из «Житий святых» или «Жизни Иисуса Христа» им овладевал непостижимый мир, а мечты о славе или любви, напротив, оставляли впечатление пустоты.

Таким образом, полнота — с одной стороны» и пустота — с другой.

Нет сомнений: то было наглядное претворение в жизнь высокого урока, преподанного Христом самарянке: «Всякий, пьющий воду сию, возжаждет опять; а кто будет пить воду, которую Я дам ему, тот не будет жаждать во век». (Иоан. 4, 13–14). Из этого каждодневного божественного опыта, Игнатий вывел следующее неожиданное заключение:

«Два противоположных духа действуют во мне. Первый меня смущает: он от дьявола. Второй меня умиротворяет: он от Бога».

«Таково было, — сообщил он отцу Гонзалесу де Камера, рассказывая ему о своем обращении, — мое первое созерцание в области духовной».

«Первое», так как он будет постоянно погружаться в «умные» созерцания.

Святой Игнатий — святом, наделенный даром рассуждения. Таким будет характер его духовности. Изумительно, что с первых же шагов на пути к совершенству он следовал правилу, данному святыми апостолами, хотя в то время еще не был знаком с их писаниями.

«Испытывайте духов» (1 Иоан. 4, 1). Испытывайте духов, вас вдохновляющих.

Другое заключение было сделано им после чтения евангельских рассказов из «Жизни Христа». Он решил по выздоровлении сразу же отправиться в Святую Землю, чтобы увидеть те места, где жил и умер Господь. Таким образом Христос входил в его жизнь.

И очарование величиями и радостями земными, которое до сих пор владело им, стало меркнуть. Неожиданное и чудесное посещение — ПОСЕЩЕНИЕ БОЖЬЕЙ МАТЕРИ — окончательно укрепило его в новом духе

«Однажды ночью, бодрствуя, я ясно узрел образ Божьей Матери со Святым Младенцем Иисусом. Я созерцал его в течение значительного времени и обрел чрезвычайное утешение и вместе с тем исполнился такого отвращения ко всей моей прошлой жизни, и в особенности к греховной нечистоте, что мне показалось, что в душе моей были изглажены все напечатления прошлого. С того дня и поныне [а говорил он это в августе 1555 г., за год до смерти], я никогда больше не поддавался греху нечистоты, вследствие чего событие это можно было бы рассматривать как исходящее от Бога, хотя сам я и не дерзаю это утверждать».

Каждое слово этого рассказа заслуживает тщательного изучения, ибо нет среди них ни одного, которое не носило бы печати высокой мудрости и глубокой уравновешенности.

И здесь мы снова находим рассуждающее созерцание в духовной области.

— Он видит «образ» Божьей Матери с Младенцем Иисусом. Другие сказали бы: «Я видел Божью Матерь».

Видение этого образа было ясным, длилось значительное время, и он получил от него чрезвычайное утешение.

— Следует перечислить произведенные им на него действия:

Отвращение к прежней жизни, в особенности к нечистоте, такое отвращение, что ему казалось, что в душе его изглажены все те напечатления, которые были в ней как бы «выгравированы». «Изглажены», «выгравированы» — эти два слова отлично перелают и глубину зла, и глубину излечения. Впрочем, святой слишком осторожен и смиренен, и прямо не говорит о том, что дар целомудрия был сообщен ему в эту благословенную ночь. Следующие слова в еще большей степени принадлежат человеку, изощренному в духовности.

«С того дня и поныне [следовательно, в течение 34-х лет: 1521–1555] я никогда не давал даже малейшего согласия на нечистый грех, и поэтому событие это можно было бы рассматривать как исходящее от Господа, хотя сам я и не смею это утверждать». Святой Игнатий знает, что дерево судят по его плодам и что именно так обнаруживается природа духа, который в нас действует. И все-таки из осторожности он не решается утверждать что-либо.

Хотелось бы знать точную дату этой преобразившей его ночи — ночи его окончательного обращения. Мы можем предполагать, что он потребовал книг в начале августа. Впрочем, он сам говорит нам, что, когда было видение, он не окончил еще «Жизнь Христа» и что вследствие этого события «он казался людям совсем иным человеком, что в разговорах позволило ему приносить им душевную помощь». И вот 27 августа в Лойоле произошел знаменательный случай, в котором нельзя не видеть руки Игната я.

В августе 1521 г. последовало неожиданное примирение между Мартином Гарсией и женским монастырем: соглашение состоялось 27 августа. В этом событии можно усматривать первый плод апостольства Игнатия.

Преображенный взглядом Приснодевы, он начал преображать сердца других. «Несомненно, Матерь Божья посетила его около 15 августа».

Отныне делание Божье все больше и больше охватывает его жизнь. Он проводит время в молитве и чтении. Без труда можно догадываться, куда влекло Игнатия его сердце, и легко представить святого коленопреклоненным перед маленьким образом Благовещения.

Со времени августовского видения этот образ постоянно питал его душу. Между тем, чтобы лучше запомнить все, что касается Иисуса Христа и Божьей Матери, он решил делать выписки из прочитанного.

В тетради, на гладкой и линованной бумаге, он начал записать красными чернилами слова Спасителя, а синими слова Божьей Матери. Таким образом он заполнил триста страниц. Эта тетрадь была одним из тех немногих предметов, которые он захватил с собой, покидая замок Лойолы. Кажется, что в этот период Игнатий прибегал к таинствам не чаще, чем раньше.

В ту эпоху небесная благодать удаляла его от суеты мирской, и Игнатий, верный этой благодати, лишь все глубже и глубже погружался в умные созерцания, в духовную область.

С этой же целью, желая удалиться от мира, он послал одного из слуг в Бургос с поручением раздобыть картезианский Устав. Получив его, он, судя по всему, остался очень доволен почерпнутыми в нем сведениями.

Игнатий решил покинуть Лойолу. Случилось это, вероятно, в начале марта 1522 г. Однако свой уход он пожелал облечь в великую тайну.

Поэтому он сказал своему старшему брату: «Мой бывший господин, владыка Антонио Маврик, герцог Нахейры, знает, что я поправился; было бы хорошо навестить его. Кроме того, он не выплатил мне моего последнего жалования. Я хотел бы поговорить с ним».

После недавнего путешествия слуги Игнатия к картезианцам Гарсия был настороже, он всего мог ожидать от брата. Боясь огласки, он отвел его в одну из комнат и стал настоятельно просить брата не уезжать: «Герцог Нахейры, вице-король Наваррский, сейчас в немилости у Карла V. Сейчас тебе будет трудно что-либо получить от него».