Потом они ехали на Русь той же дорогой, по которой везли Василиску в Орду. Она уже знала от Данилки, что их деревни нет на старом месте, а отец был в Москве.
Но сколько ни искали они Гаврилу, так и не смогли найти. И тогда отвёл Данилка Василиску к мастеру. Семья Олексы приютила её.
Вскоре Калита послал Данилку с письмом к рязанскому князю. Полмесяца не был он в Москве, и все дни из головы Василиска не выходила. Голос её слышался. Когда уезжал, она наказывала: «Возвращайся, Данилка, поскорее!»
Данилка тогда ничего ей не ответил, оробел. Иногда закрадётся Данилке злая мысль, что забыла его Василиска, и станет ему не по себе. Так бы и полетел в Москву к ней, да нет у человека крыльев.
Теперь Данилка знает, что Василиска любит его, и хочется ему закричать об этом на весь белый свет. Но он только спрашивает у Луки:
- Слышь, Лука, ты ко мне на свадьбу придёшь?
- Коли позовёшь! А ты, Данилка, счастливый.
- Кто те сказал?
- Сам знаю, видел твою Василиску, красивая она.
Данилка улыбнулся.
- У тебя, может, ещё лучше будет.
- Так то будет, а у тя уже есть.
- Мы тебе, Лука, в Новгороде невесту сыщем, гостеву дочь.
Отряд въехал в село. На боярском дворе, несмотря на мороз, стояли полураздетые смерды: мужики и бабы, ребятишки. Плещеев осадил коня, крикнул:
- Где ваш боярин?
Из толпы высунулся старик в рваном зипуне, подпоясанном лыковой верёвкой, без шапки и в стоптанных лаптях. Низко поклонившись боярину, прошамкал:
- Болярин наш Захарьин в Ноугороде живёт, а тут его тиун.
- А вы чего собрались?
Толпа вразнобой ответила:
- На правёже мы, тиун поставил!
- А почему не платите оброк?
Бабы заголосили:
- В анбарах у нас пусто!
- Мы с голоду мрём!
- Умолкните! - прикрикнул боярин.
Стало тихо. Снова заговорил старик:
- Дожди у нас всё лето шли, хлеб вымок, платить нечем. Что было, всё отдали, а нынче тиун ежедневно на правёж гоняет. Об нас батоги приломал и шелепы прирвал[14].
Из толпы другой мужик выкрикнул:
- Ежели коня бить и голодом морить, и конь пристанет!
Молодая бойкая бабёнка выпалила скороговоркой:
- Честь нам у боярина добра, во всю спину ровна, что и кожа с плеч сползла.
Плещеев махнул рукой.
- Идите по избам!
Смерды радостно загалдели, двинулись с боярского подворья. На крыльце появился колченогий тиун. Глядя вслед уходящим, он взвизгнул:
- Ах вы ироды, всё равно за оброк заморожу! - И, хромая, подскочил к Плещееву, затряс кулаками: - Пёс смердящий, нажалуюсь на тя боярину, он те велит палок дать!
Лицо у Плещеева стало озорным. Он повернулся к Данилке и Луке, подмигнул.
- А ну, снимите с него порты да вразумите, чтобы вдругорядь умел московского боярина привечать.
Услышав такой приговор, тиун, переваливаясь из стороны в сторону, рысцой потрусил в хоромы, но Лука стал ему на пути, а Данилка, соскочив с коня, схватил за шиворот.
Тиуна били по голому заду под общий хохот дружинников и смердов.
- Будешь ужо помнить, как мужикам обиды чинить!- промолвил довольный Данилка, отбросив палку в сторону.
Тиун подхватился и, поддерживая порты, поковылял в хоромы.
* * *
В хоромах боярина Захарьина, несмотря на ранний час, собрались именитые новгородские бояре Безносов, Ларионов, Якушкин. На боярах кафтаны длиннополые, золотом шитые, воротнички стоячие в подбородки упираются. На головах нахлобученные высокие шапки из бобра. Расселись седобородые бояре в просторной гридне, думу думают. Ларионов рокочет басом:
- Выпросили посадника на свою голову! - При каждом слове он стучит посохом о сияющий желтизной пол.
- Сказывал я, литовскому князю надо было кланяться, Гедимину! - скрипит хозяин. - Гедимин деньги бы не требовал.
Ларионов перебил Захарьина:
- Ты, Василий, только сказывал, а сам к Калите ездил!
- Чего попусту молвишь, - возразил Захарьин, - не по своей (воле, сами вы и послали!
- Чернь на том вече и слышать о Литве не захотела, московского посадника потребовала, - пришёл ему на помощь боярин Якушкин.
Безносов попросил его:
- Повтори ещё раз, что услышал ныне.
Якушкин в который раз принялся рассказывать.
- Сижу я, значит, у посадника, когда приезжает боярин Плещеев и письмо от Ивана привозит. Добрынский то письмо взял и читает: «А Новгороду псковских людей не принимать и от князя Александра писем на вече не читать, коли будет такое, и ещё бояре пусть дадут тысячу гривен…»
- От татар двумя тысячами откупились, и Ивану теперь тысячу подавай, - сокрушённо покачал головой Безносов. - И почему одни боляре должны дать?
Якушкин ответил:
- Посадник и сам о том спросил, а Плещеев ему речёт: «Тогда на откуп от татар ремесленный люд деньги дал, а теперь пусть бояре дадут».
- Села на нас Москва, - рокотал Ларионов, - как на вотчину смотрит.
Захарьин просипел:
- Ивановы люди нам обиды чинят, глумятся. В моей вотчине боярин Плещеев самоуправствовал, тиуна мово палками бил!
Якушкин заметил:
- А коли у Москвы сила?
- Надобно во Псков к князю Ляксандру послать. Он с Гедимином заодно. А нам надобно крикунов на вече подбить, чтоб противу Москвы кричали, - ответил ему Захарьин и спесиво поджал губы.
Боярин Ларионов согласно закивал головой.
- Истину глаголешь, Василий, надобно не поскупиться нам, чтобы вече опять за Москвой не потянуло. А нам с тобой, Василий, во Псков надобно ехать!
- А посаднику московскому, боярину Добрынскому, - Захарьин вскочил с места, просеменил по гриднице, - из Ноугорода путь указать! Не страшна нам Москва, коли за нами Литва будет!
- Истинно так! - в один голос поддакнули ему Безносов и Якушкин.
- А теперь, гости дорогие, люди именитые, прошу оттрапезовать, - пригласил хозяин бояр. - Насытим чрево своё…
Шумно отодвинув лавки, бояре вслед за хозяином двинулись в трапезную.
* * *
За сколько лет кузнец Вавила спал спокойно. Наконец-то назавтра отдаст последний долг боярину Захарьину. Сколько лет платил…
Едва засерело, как Вавила вскочил, наспех умылся, разгладил бороду и, надев нагольный полушубок, вышел на улицу. Над Новгородом вставало морозное солнце; звонили к утрене в церквах Демьяна и Козьмы, им откликались в церквах на других концах города; проехал конный дозор; из-за высоких заборов слышались голоса. Вот и Прусская улица, на ней подворье боярина Захарьина. Вавила поздоровался с воротным сторожем, ражим мужиком, пританцовывавшим на морозе, огляделся.
Двор, мощённый булыжником, многочисленные постройки: тут и людская с поварней, клети и конюшни, подкаты для телег. «Добра-то сколько!» - подумал кузнец и поднялся на высокое крыльцо. Навстречу, чуть не сбив Вавилу с ног, выскочил дворовый.
- Боярин где? - только и успел спросить кузнец.
Тот ответил на бегу:
- В гридне!
Вавила потоптался, оббил с ног снег и, как был в полушубке и шапке, вошёл в хоромы.
«А что? - подумал он о боярине. - Не буду ждать, пока выйдешь, не боюсь тя. Вишь, сам иду в гридню!»
И от этих мыслей он заважничал: «И шапки ломить не буду перед тобой, и не должен я те…»
Но, подойдя к приоткрытой в гридню двери, Вавила оробел. Один голос шептал ему: «Вот озлится Захарьин, что своевольно в хоромы впёрся, да и кликнет дворовых, чтоб выпороли». Другой голос перебивал: «Не выпорет! Иди!»
Кузнец осторожно заглянул в гридню и сейчас же отпрянул. В гридне, кроме хозяина, сидело ещё три человека. Вавила узнал их. То были бояре Ларионов, Безносов и Якушкин.
«Приду вдругорядь», - подумал кузнец и хотел было поворотить назад, но услышал, о чём говорит Захарьин, затаился.
«Чего это он про Литву поминает, уж не идут ли литвины на Ноугород?» - подумал Вавила, прислушиваясь внимательней.
